- Это Он! - восторженно шептал Финч сам себе. - Я снова удостоился узреть Его! Да, все так: Бог на топе грота, а черт в канатной кладовой.
- Вполне справедливое размещение! - сказал Хорнблоуэр, но тихо, вовсе не желая подшучивать над несчастным.
- А черт в канатной кладовой во время "собачьей" вахты* ["Собачья вахта", или "собака" - вахта в вечернее и ночное время.], - повторил Финч. - Только Бог постоянно на топе грота. Жаль не всегда можно узреть Его, добавил он печально.
- Интересное расписание! - прокомментировал Хорнблоуэр, но опять же вполголоса.
С палубы донесся звук корабельного колокола: отбили восемь склянок. Вслед за этим запели боцманские дудки и послышался громовой бас самого боцмана Уолдрона.
- Смена вахты! Смена вахты! Эй вы, лентяи, а ну наверх, да поживее! Все по местам, приготовиться к повороту! Разводящий! Записать фамилию того, кто последним поднимется на палубу.
Короткий период отдыха, омраченный к тому же присутствием Финча, закончился. Хорнблоуэр перепрыгнул через бортик и схватился за ванты. Можно было спуститься через люк и по веревочной лестнице, но Хорнблоуэр знал, что старпом может его увидеть, и не желал потом иметь замечание от старшего офицера за "недостойное настоящего моряка поведение". Финч последовал за ним тем же способом, но уже к середине спуска далеко обогнал Хорнблоуэра, к огорчению последнего, считавшего себя в глубине души уже опытным морским волком. Но Финч, легкий как пушинка, буквально взлетал и слетал обратно по снастям с проворностью мартышки. Даже старые марсовые не могли с ним в этом тягаться.
Но вот Хорнблоуэр очутился на палубе и присоединился к другим членам экипажа, занятым поворотом на другой галс. Финч и его странные речи были временно позабыты.
Позже, однако, мысли Хорнблоуэра неизбежным образом вернулись к удивительным заявлениям несчастного полупомешанного. У него не было никаких сомнений, что Финч свято верил в свои слова и в самом деле что-то видел. Бога, например, он даже частично описал: большая белая борода, развевающаяся на ветру. Жаль только, что он не нашел слов и для описания черта в канатной кладовой. Что там могло быть? Рога, раздвоенные копыта и вилы? Или еще что-нибудь? Одно только было непонятно Хорнблоуэру - почему черт появляется только в канатной кладовой, да еще строго по расписанию, во время "собаки"?
Неожиданно у Хорнблоуэра перехватило дыхание. Ему вдруг пришла в голову мысль, что появление черта в самом глухом месте корабля в самое неудобное время вполне может иметь не метафизическое, а самое что ни на есть логическое объяснение. Теперь ему предстояло решить, как себя вести, чтобы наилучшим образом разобраться с этой проблемой. Он мог доложить о своих подозрениях старшему помощнику м-ру Экклзу. Но такой метод, как уже достаточно хорошо знал Хорнблоуэр после года службы, мог привести к прямо противоположным результатам. Старпом не любил беспочвенных обвинений и бездоказательных заявлений и вполне мог устроить виновному в подобном проступке настоящую баню. Вернее было сначала посмотреть на все собственными глазами, а потом уже решать окончательно. Ведь он пока не знал, что именно ему удастся обнаружить, да и удастся ли вообще обнаружить что-либо... А хуже всего было то, что он плохо себе представлял, как ему действовать в случае, если он, все-таки, что-нибудь обнаружит. Больше всего на свете мичман Хорнблоуэр боялся прослыть трусом и попасть в дурацкое положение. К тому же, он отнюдь не был уверен в действенности своего авторитета флотского офицера. Он мог потерять контроль над ситуацией в случае каких-нибудь осложнений, что потом могло пасть на его же голову, а главное, могло бы крепко подорвать дисциплину.
Дисциплина - это было единственное, что превращало офицеров и матросов фрегата в сплоченный, боеспособный коллектив из трех сотен самых разных людей. Только такой коллектив, управляемый железной волей капитана, мог безупречно переносить неслыханные тяготы зимнего блокадного крейсирования и идти на смерть по мановению руки своего командира. Вот почему Хорнблоуэр начал спускаться в трюм после начала "собачьей" вахты с большой осторожностью и с тяжестью на сердце.
Единственная свеча в подсвечнике, который он нес в руке, едва освещала темные и затхлые нижние помещения. Он постоянно спотыкался о какой-то разбросанный хлам. Но вот впереди замаячил слабый свет, а до ушей Хорнблоуэра донесся приглушенный звук человеческих голосов. Людей было много, и Хорнблоуэр с ужасом подумал, уж не затевают ли они бунт на корабле. Он прикрыл ладонью пламя свечи и, стараясь ступать совершенно бесшумно, двинулся вперед. Две лампы, подвешенные на бимсах* [Бимсы поперечные балки на судне, служащие основанием для палубы.] нижней палубы, тускло освещали дверной проем канатной кладовой. В центре ее собрались в кружок более двух десятков человек. По мере приближения Хорнблоуэр все сильнее слышал их возбужденные голоса, хотя пока не мог разобрать слов. Внезапно шум резко усилился, и какой-то матрос в центре круга поднялся на ноги. Почему-то он дрожал с ног до головы, словно его била падучая. Хорнблоуэр не видел его лица - он стоял к нему задом, - зато с удивлением отметил, что руки у матроса крепко связаны за спиной. Зрители снова взревели, словно болельщики во время кулачного боя. Человек в центре повернулся, и Хорнблоуэр узнал в нем своего подчиненного Стайлса. Но не это заставило Хорнблоуэра содрогнуться от омерзения. В щеку страдающего фурункулами матроса вцепилась здоровенная серая крыса. Именно ее он пытался стряхнуть, конвульсивно вздрагивая и мотая головой. К горлу мичмана подкатила тошнота.
Резким движением головы Стайлс наконец освободился от крысы. Она слетела на пол, а Стайлс опустился на колени и принялся неуклюже гоняться за крысой по импровизированной арене, стараясь схватить ее собственными зубами.
- Время! - крикнул кто-то; Хорнблоуэр узнал по голосу Партриджа, помощника боцмана. Слишком часто этот голос поднимал его по утрам, чтобы он мог его позабыть даже на смертном одре.
- Пять мертвых, - сказал другой голос. - Выплата ставок два к одному.
Хорнблоуэр рванулся вперед и увидел, что часть круга была огорожена канатами, представляя собой некое подобие ринга, в центре которого стоял на коленях Стайлс, а вокруг него валялись дохлые крысы. Партридж склонился над ним, показывая небольшие песочные часы, служившие вместо хронометра.
- Шесть мертвых! - запротестовал кто-то. - Последняя тоже готова.
- Ничего подобного, она еще шевелится.
- У нее хребет перегрызен, значит, считай подохла.
- Раз шевелится, значит живая, - веско отрубил Партридж.
Возражавший ему игрок хотел, видимо, поспорить на эту тему еще немного, но вдруг поднял глаза и заметил Хорнблоуэра. Он споткнулся на полуслове, чем привлек к себе всеобщее внимание. Теперь и остальные увидели мичмана и по многолетней привычке вытянулись при появлении офицера по стойке "смирно". Хорнблоуэр шагнул на середину. Он все еще не мог решить, что же ему делать, к тому же его до сих пор трясло от омерзения. Усилием воли он заставил себя собраться и думать, думать...
- Кто здесь старший? - задал он нейтральный вопрос, чтобы выиграть время.
Никто не ответил. Тогда Хорнблоуэр сам осмотрел собравшихся в кружок. Как ни странно, матросов среди них почти не было, а были, в основном, младшие офицеры, помощники боцмана и плотника и фельдшер Магридж. Его присутствие многое объяснило Хорнблоуэру, но его собственное положение не стало от этого легче. Начавший службу год назад мичман не мог рассчитывать на особый авторитет на борту "Неутомимого", если полагался при этом только на свое офицерское звание. К тому же, многие из этих людей по званию были равны Хорнблоуэру, а по должности даже превосходили. В самом деле, если уж принять во внимание все стороны морской службы, один мичман куда менее важен для обеспечения жизнедеятельности корабля, чем, скажем, присутствующий здесь же м-р Уошберн, помощник бондаря, знающий все на свете о том, как следует размещать в трюме бочки с питьевой водой.
- Еще раз спрашиваю, кто здесь старший?
На этот раз голос Хорнблоуэра звучал значительно тверже, но прямого ответа он опять не получил.
- Наша вахта уже закончилась, - раздался неуверенный голос откуда-то из-за спины мичмана.
Хотя возмущение поступком своих товарищей все еще бурлило в груди Хорнблоуэра, он успел достаточно овладеть собой, чтобы казаться внешне холодным.
- Совершенно верно, ваша вахта кончилась, - согласился он спокойным голосом. - Зато сейчас вы все занимаетесь тем, что играете в запрещенные уставом азартные игры.
Магридж решил вмешаться.
- Ну о чем вы говорите, м-р Хорнблоуэр, - начал он елейным тоном, разве это можно назвать азартной игрой? Это так, джентльменские развлечения, вроде скачек. Боюсь, вам трудно будет доказать, что это были именно азартные игры.
Магридж был пьян, так как перед глазами у него всегда был достойный пример - м-р Лоу, его начальник. К тому же, в лазарете хранился изрядный запас спирта, подобраться к которому на должности Магриджа было совсем нетрудно. Хорнблоуэра передернуло от запаха спиртного и отвращения, и в этот момент на него снизошло вдохновение.
- Мистер Магридж, - сказал он ледяным тоном, - на вашем месте я бы вообще молчал. Помимо азартных игр, существуют куда более серьезные проступки, если не сказать преступления. Военнослужащий армии или Флота Его Величества, согласно уставу, может быть отдан под суд военного трибунала за намеренное нанесение себе увечий или иных повреждений, делающих его неспособным к несению военной службы. А равно... Это уже относится к вам, м-р Магридж, повторяю: а равно и лицо или лица, виновные в содействии подобного рода поступкам. Если я не забыл соответствующую статью в Военном Кодексе, наказанием за такое преступление является публичная порка в присутствии всего личного состава эскадры или флотилии.
При этих словах Хорнблоуэр драматическим жестом указал на залитое кровью от крысиных укусов лицо Стайлса. Этот жест придал дополнительную весомость всем предыдущим аргументам. Магридж совершил стратегическую ошибку, попытавшись спорить с ним на основании существующих законов. Он не только потерпел сейчас сокрушительное поражение, но потерпел его на той почве, на которой счел себя неуязвимым. Теперь у Хорнблоуэра были на руках все старшие козыри, и он мог спокойно диктовать условия капитуляции.
- Я бы мог каждого из вас отправить под трибунал, - орал он в притворном гневе, - каждого, от матроса до мичмана! А вы знаете, что такое трибунал? Лишь такие идиоты, как вы, способны рисковать своим званием и честью ради нескольких минут развлечения. А вы пробовали когда-нибудь на своей шкуре, что такое публичная порка? Еще один такой взгляд, Партридж, и я, пожалуй, решусь это сделать. Да вы же все окажетесь в кандалах через пять минут после моего доклада м-ру Экклзу! Но я не стану этого делать при условии, что вы прекратите свои грязные игры. И отпустите всех крыс из клетки. Это относится к вам, Олдройд, и к вам, Льюис. А вы, м-р Магридж, заклейте пожалуйста пластырем раны Стайлса. Вы, Партридж, возьмите пару людей и наведите в канатной полный порядок, пока не появился м-р Уолдрон. И запомните: я буду наблюдать за каждым из вас в будущем. Если до меня дойдут хотя бы слухи, что кто-то из вас взялся за старое, клянусь честью, на следующий день вы все будете драить палубу в матросских робах. Вот вам мои условия, и если вы отказываетесь, я немедленно иду к старпому.
У Хорнблоуэра немного пересохло в горле, но ему очень понравилась собственная речь. Оказывается, у него есть ораторские способности, хотя прежде он этого и не подозревал. Но надо было еще достойно завершить урок. Хорнблоуэр повернулся на каблуках, и тут его снова осенило.
- И чтобы после вахты я видел вас только на палубе, как настоящих английских моряков, а не в этом крысином загоне, где место только жалким лягушатникам.
Такого рода тирада прозвучала бы вполне уместно в устах какого-нибудь старого, надутого, заслуженного капитана или адмирала, но для мичмана первого года службы это было слишком. Как ни странно, помпезность речи Хорнблоуэра не вызвала ни тени усмешки у слушателей, зато придала достойную солидность его ретираде с места преступления.
Уходя, он слышал за спиной начавшийся базар взаимных обвинений, но не сомневался, что все его требования будут безоговорочно выполнены. Он поднялся наверх, в промозглую январскую ночь, и немного прошелся по палубе быстрым шагом, чтобы согреться перед сном. А "Неутомимый" неутомимо разрезал форштевнем серые волны Атлантики, не обращая внимания на клыки вцепившегося в него шторма, намерзающие на снастях брызги, рассохшиеся борта и течи в трюме. Прошел еще один день, такой же, каким был предыдущий и каким, почти наверняка, станет будущий.
Дни и в самом деле походили один на другой, как две капли воды. Но однажды случилось происшествие, резко нарушившее надоевшее всем однообразие. Как-то утром впередсмотрящий на мачте разразился вдруг отчаянными криками, заставив всех, находившихся в тот момент на палубе, поднять головы. С наветренной стороны на горизонте появилась черная точка, могущая означать только одно: присутствие в этих водах какого-то неизвестного судна. Капитан Пеллью немедленно выскочил на палубу и лично распорядился переложить курс на ветер. Выглядел он при этом довольно комично, так как был только что разбужен и не успел еще одеться. Поверх ночной рубахи у него был натянут бушлат, он был без парика, зато в ночном колпаке розового цвета. Но никто не обратил на наряд капитана почти никакого внимания, когда он, заняв свое место на мостике, начал деловито отдавать распоряжения, не сводя с неизвестного судна своей подзорной трубы. Еще с полдюжины таких же инструментов было нацелено в ту же сторону. Хорнблоуэр приник к окуляру единственной подзорной трубы, находящейся в распоряжении младших офицеров. На его глазах с чужаком произошла удивительная метаморфоза: серый треугольник единственного паруса начал вдруг расширяться, постепенно превратился в целых три, а затем снова сузился до одного.
- Он сделал поворот оверштаг и собирается улизнуть, - сказал Пеллью. Значит, это француз. Свистать всех наверх и приготовиться к повороту.
"Неутомимый" изменил курс, на реях взвились дополнительные паруса, а офицеры на шканцах принялись лихорадочно прикидывать, есть ли у фрегата шансы догнать неприятельское судно раньше, чем оно укроется в спасительной близи французского побережья. Ветер дул довольно крепкий, и "Неутомимый" на новом курсе накренился так, что по палубе стало трудно передвигаться. Все свободные от вахты члены экипажа рассыпались по вантам и оттуда напряженно наблюдали за начавшейся погоней.
- Грот и фок у него одинаковой высоты, - заметил лейтенант Болтон стоящему рядом Хорнблоуэру, - да и марселя такие белоснежные, как пальчики леди. Держу пари, что это лягушатники.
Паруса английских кораблей за время многомесячного крейсирования успевали потемнеть, французские же корабли томились в портах. Поэтому их было легко опознать по девственной белизне оснастки, даже не принимая во внимание другие отличия.
- Мы догоняем его, сэр, - сказал Хорнблоуэр, отрывая подзорную трубу от начавшего слезиться из-за напряжения глаза.
- Да, но далеко не так быстро, как хотелось бы, - буркнул Болтон.
- Обрасопить* [Обрасопить реи - повернуть реи при помощи брасов в одно из крайних положений под углом к диаметральной плоскости корабля.] реи! раздался громовой приказ Пеллью.
В такой гонке выигрыш мог достаться тому, кто сумеет правильно распорядиться всей площадью парусов. Даже сотня выигранных ярдов в такую погоду могла значить больше, чем несколько миль в иной обстановке. От умения капитана вовремя отдать нужную команду зависели успех или неудача, но уж в этих делах сэру Эдуарду Пеллью равных не было. Вот и сейчас он вертелся во все стороны, поглядывая то на верхушки мачт, то на кливер, то прикидывая скорость ветра или проверяя, туго ли натянуты шкоты, - одним словом, делая все, чему научил его более чем полувековой опыт морской жизни.
Секунду спустя, он распорядился перетащить все пушки с правого борта на левый, чтобы как-то компенсировать крен и взять еще круче к ветру.
- Ну вот, теперь мы действительно его догоняем, - сказал Болтон с нескрываемым одобрением.