- Минутку... минутку... - приговаривал Брейсгердл над ухом у Хорнблоуэра; тому стало интересно и он открыл глаза.
Брейсгердл дернул за запальный шнур четырехфунтовки и с довольным видом повернулся к Хорнблоуэру.
- Картечь, - пояснил он. - Восемьдесят четыре пули. Левый борт - стоп, правый - греби.
Катер повернулся и понес Хорнблоуэра прочь от негостеприимного побережья Франции навстречу родному кораблю. Закончился еще один эпизод его жизни. Закончилась кровавой баней еще одна попытка правительства его страны свергнуть революционное правительство на другой стороне Пролива. Парижские газеты будут вопить от восторга, а лондонская "Газетт" посвятит этому событию крошечную заметку в несколько строк. Спустя год никто уже не будет помнить об этой попытке, а еще лет через двадцать о ней забудут даже ее непосредственные участники; вот только обезглавленные в Музильяке люди, разорванные на куски ядрами и расстрелянные мушкетным огнем солдаты, погибшие от картечи Брейсгердла французы, - все они так и останутся мертвыми, независимо от того, какая роль в истории будет отведена прошедшему дню. Хорнблоуэр чувствовал себя старым и смертельно уставшим. А в кармане у него лежал кусок хлеба, который он взял со стола на кухне постоялого двора в Музильяке, да так и не удосужился съесть.
Испанские галеры
Когда Испания заключила мир с Францией, старина "Неутомимый" стоял на якоре в Кадисской бухте. Хорнблоуэру случилось в тот день нести вахту, поэтому он оказался первым, кто сообщил лейтенанту Чэдду о приближении восьмивесельной пинасы с красно-желтым испанским флагом над кормой. В подзорную трубу Чэдд разглядел золото эполет и высокую шляпу пассажира пинасы и сразу же отдал приказ выстроить почетный караул морской пехоты для достойной встречи капитана военно-морского флота союзной нации. Вовремя предупрежденный Пеллью успел облачиться в свой парадный мундир и лично встретил высокого гостя у трапа. Именно там и состоялась их краткая беседа. Испанец вежливо поклонился и передал английскому капитану запечатанный конверт.
- Идите сюда, м-р Хорнблоуэр, - позвал Пеллью, вертя конверт в руках и не торопясь его вскрыть, - и поговорите с этим джентльменом по-французски. Скажите ему, что я приглашаю его выпить бокал вина в моей каюте.
Испанец отвесил еще один церемонный поклон, но от приглашения отказался и потребовал, чтобы капитан немедленно вскрыл конверт. Пеллью сломал печати и начал читать, поминутно спотыкаясь на французских фразах. В конце концов он протянул послание Хорнблоуэру.
- Прочтите и скажите мне, правильно ли я понял, что эти даго* [Даго презрительная кличка испанцев и португальцев.] заключили мир с лягушатниками?
Хорнблоуэр с трудом продрался сквозь двенадцать строк цветистых комплиментов, адресованных Его Высокопревосходительством герцогом Белчитским, грандом Испании первого класса и обладателем еще восемнадцати не менее громких титулов, генерал-губернатором Андалузии, "прославленному и благороднейшему из всех капитанов сэру Эдуарду Пеллью, рыцарю и кавалеру ордена Бани". Второй параграф был много короче и содержал уведомление о заключении мира между двумя державами, третий же почти в точности повторял первый и тоже не нес никакой полезной информации.
- Так точно, сэр, - подтвердил Хорнблоуэр. - Больше здесь ничего нет.
Но оказалось, что у испанского капитана есть еще и устное дополнение к посланию, которое он поспешил изложить.
- Передайте, пожалуйста, вашему капитану, - обратился он к Хорнблоуэру на обычном для испанцев франко-испанском жаргоне, который в Испании считается за французский, - что в качестве нейтральной державы Испания имеет теперь другой статус и готова защищать его всеми доступными ей средствами. Ваш фрегат находится в гавани уже двадцать четыре часа. Через шесть часов батареи форта Панталес получат приказ открыть огонь, если к тому времени вы все еще будете находиться в пределах досягаемости пушек форта.
Хорнблоуэр перевел это оскорбительное требование, даже не пытаясь смягчить выражения. Пеллью внимательно слушал и с каждым словом приходил во все большую ярость. Даже глубокий загар не смог скрыть его побелевшего от гнева лица.
- Скажи ему... - начал он, но тут же остановился. - Да будь я проклят, если позволю этому даго заметить, что он вывел меня из себя!
Он приложил к животу свою треуголку и отвесил испанцу такой же глубокий и церемонный поклон, как и тот, затем повернулся к Хорнблоуэру.
- Скажи ему, что я очень доволен полученным посланием. Скажи ему, что я глубоко скорблю о нашем с ним скором расставании и надеюсь, что между нами сохранится навеки нежная дружба, независимо от отношений наших двух стран. Скажи ему, а черт побери, Хорнблоуэр, скажи ему что хочешь, по своему разумению, ты ведь умный парень, Хорнблоуэр! И сделай так, чтобы он поскорей отсюда убрался. Проводим его с почестями. Караул! К трапу! Барабанщики, к трапу!
Хорнблоуэр поспешно осыпал гостя всеми возможными комплиментами, которые только смог придумать. При каждой его фразе оба капитана обменивались поклонами, при чем испанец каждый раз пятился на шаг назад, а Пеллью продвигался на шаг вперед. Как только гость допятился до трапа, ударили барабаны, морские пехотинцы отдали честь, боцмана засвистели в дудки, да так громко, что у испанца голова пошла кругом. Когда испанец спустился по трапу в свою пинасу, Пеллью резко отвернулся, яростно нахлобучил треуголку и обратился к старшему помощнику м-ру Экклзу.
- М-р Экклз, с вашего позволения я хотел бы сняться с якоря через час.
Не сказав больше ни слова, он свирепо протопал по палубе и скрылся из виду, отправившись, очевидно, в свою каюту, чтобы в одиночестве вновь обрести утраченное душевное равновесие.
Матросы разбежались по вантам и реям - ставить паруса, а скрежет кабестана свидетельствовал о вытягиваемом якоре. Хорнблоуэр стоял у трапа рядом с корабельным плотником м-ром Уэльсом и любовался в последний раз белыми домиками на набережной одного из красивейших городов мира.
- Я два раза побывал на берегу, - рассказывал Уэльс. - Вино здесь неплохое, прямо скажем, отличное вино! Но никогда не пейте местный бренди, м-р Хорнблоуэр, Боже вас упаси от этого. Яд! Чистый яд! Ха! Да у нас, кажется, будет почетный эскорт, как я погляжу.
В гавань со стороны моря вошли два новых судна. В их длинных узких корпусах было что-то хищное. Они шли прямо на фрегат. При виде этих кораблей Хорнблоуэр не смог удержаться от возгласа удивления. Приближающиеся суда были самыми настоящими галерами с рядами весел вдоль бортов. Эти весла ритмично вздымались и опускались, влажно поблескивая на солнце. Зрелище было потрясающим, особенно когда сразу сотня весел одновременно поднималась и опускалась в воду. Хорнблоуэр вспомнил строфу из одного древнеримского поэта, которую ему довелось переводить в школьные годы. Тогда он был поражен открытием, что "белые крылья" кораблей - на самом деле весла военных галер римлян. Теперь эта поэтическая метафора стала ему понятна до конца: даже чайка в полете, которую Хорнблоуэр привык считать идеалом в совершенстве и грации движений, не была столь прекрасной, как эти галеры. Они были невообразимо длинны для столь узкого корпуса и опасно низко сидели в воде. На коротких наклонных мачтах галер не было и следа парусов. Носы ярко блестели позолотой, на мачтах развевались красные с золотом испанские флаги. Вверх - вниз, вверх - вниз - работали весла в неменяющемся ритме. Каждое весло при очередном гребке описывало одну и ту же траекторию, не отклоняясь ни на дюйм. На носу каждой галеры Хорнблоуэр заметил два длинных орудия.
- Двадцать четыре фунта, - поспешил просветить его Уэльс. - Если эти акулы поймают тебя в штиль, - разнесут на кусочки так, что и глазом не успеешь моргнуть. Подберутся с кормы и расстреляют в упор, а ты и ответить не можешь! Ну а потом... Эх, даже турецкая тюрьма лучше испанской, можешь мне поверить, сынок.
Легко и грациозно, соблюдая интервал с точностью до дюйма, галеры прошли по левому борту "Неутомимого". Желая соблюсти этикет, офицеры фрегата под барабанный бой и свистки боцманских дудок салютовали испанскому флагу. Капитан и офицеры галер ответили тем же.
- Как-то все-таки неправильно салютовать этим акулам, будто они такие же фрегаты, как и мы, - посетовал Уэльс. - А как вы думаете, м-р Хорнблоуэр?
Когда ведущая галера поравнялась с бушпритом "Неутомимого", весла ее правого борта застыли в воздухе и оставались в этом положении, пока галера не завершила поворот, проделав его практически на одном месте, несмотря на свою длину. Со стороны галеры дул слабый ветер, который донес до ноздрей Хорнблоуэра ужасающую вонь. Но он не один почувствовал этот омерзительный запах: повсюду на палубе фрегата матросы громкими криками выражали свое негодование.
- Они все так смердят, - пояснил Уэльс. - Сами посудите, м-р Хорнблоуэр, - по четыре человека на каждое весло, да по пятьдесят весел с каждого борта, итого четыре сотни галерных рабов. И все прикованы к своим скамьям. Если парень попадает на галеру гребцом, его приковывают навсегда. Раскуют его только после того, как он помрет, да и тогда не видать ему христианского погребения - швырнут рыбам. Время от времени, когда гребцы отдыхают, часть нечистот смывают шлангом, но такое случается нечасто, потому что в команде одни даго, да и тех немного.
Как всегда, Хорнблоуэр не упустил случая получить новую информацию.
- А сколько их, м-р Уэльс?
- Может тридцать, может чуть больше. Достаточно, чтобы управляться с их кургузыми парусишками, когда есть ветер. Ну и на пушки сколько-то народу надо. Перед боем они всегда убирают паруса, вот как сейчас.
В тоне м-ра Уэльса звучали одновременно отеческие и поучающие нотки, чего, впрочем, и следовало ожидать от младшего офицера шестидесяти лет от роду по отношению к зеленому восемнадцатилетнему юнцу, пусть даже номинально равному ему по чину и в один прекрасный день способному дослужиться до адмирала.
- Вот так-то, сынок, теперь понимаешь, почему тридцать испанцев не могут позволить себе расковывать гребцов? Да-да, совершенно верно, дай им волю, они своих мучителей по стенке размажут голыми руками.
Галеры снова развернулись и теперь проходили по правому борту "Неутомимого". Движение весел заметно замедлилось, и у Хорнблоуэра появилась возможность рассмотреть устройство галеры с близкого расстояния. Высокая кормовая надстройка резко контрастировала с низким полубаком. Их соединял узкий проход через всю длину галеры. По этому проходу расхаживал надсмотрщик с плетью в руке. Гребцов не было видно - их скрывали борта и бортовые навесы. Весла выходили наружу сквозь прорези в бортах, которые были закрыты кожаными заслонками, чтобы внутрь галеры не проникали брызги и высокие волны. На корме у руля несли вахту двое, здесь же стояла кучка офицеров, судя по их эполетам и расшитым золотом мундирам. Одним словом, если не считать эполет и двадцатичетырехфунтовок, Хорнблоуэр видел перед собой почти точную копию тех галер, которые принимали участие в легендарных морских битвах древности. Полибий и Фукидид в своих сочинениях именно так описывали эти корабли. Но прошло уже больше двухсот лет со времени последней великой битвы при Лепанто, в которой галеры играли сколько-нибудь заметную роль и участвовали большими силами в несколько сотен судов с каждой стороны.
- А много сейчас галер на вооружении в испанском флоте? - спросил Хорнблоуэр у своего словоохотливого собеседника.
- Не знаю точно, может - дюжина, может - больше. Здесь-то их нет, их основная база в Картахене, по ту сторону Столбов.
Под Столбами, как догадался Хорнблоуэр, старый моряк подразумевал Гибралтарский пролив - Геркулесовы Столбы, как его называли древние.
- Для Атлантики они все же хлипковаты, - пояснил Уэльс такой выбор для галерной стоянки.
Сохранению в военно-морском флоте Испании пусть даже небольшого числа этих морально устаревших боевых кораблей способствовало несколько причин. Первая - известный всему миру консерватизм испанцев, вторая - необходимость иметь под рукой подходящее место для осужденных преступников, ну и последняя причина заключалась в том, что галеры, при всех их недостатках, в полный штиль способны были, как уже говорил старик Уэльс, подобраться с непростреливаемой, стороны к вдвое сильнейшему кораблю и растерзать его, как свора шакалов может растерзать связанного льва. Неплохи они были также при охоте на торговые суда, особенно при прохождении ими Гибралтара. Такие суда часто попадали в клещи галер, вышедших одновременно с двух сторон: из Кадиса и из Картахены. Еще галеры изредка применялись для буксировки парусных кораблей из гавани и в гавань при неблагоприятном ветре.
- М-р Хорнблоуэр, - прогудел над ухом голос старпома, - не будете ли вы так любезны прекратить пялить глаза. Спуститесь в каюту капитана и доложите ему, что корабль к выходу в море готов.
Хорнблоуэр, не мешкая, нырнул в люк.
- Поблагодарите от моего имени м-ра Экклза, - сказал Пеллью, поднимая голову от стола, заваленного бумагами, - и передайте ему, что я сейчас поднимусь на палубу.
Дул совсем слабенький южный бриз, но и его оказалось достаточно, чтобы вывести "Неутомимого" из гавани. Стояла такая тишь, что слышно было, как режет лазурную гладь форштевень фрегата. Этот почти музыкальный звук, чистый и невинный, ничего не говорил уху непосвященного о тех преградах и опасностях, которые ждут в открытом море. Идя только под верхними парусами, "Неутомимый" делал пока не более трех узлов. Галеры снова обогнули фрегат на этот раз весла работали в непривычно быстром темпе, словно хвастаясь своей независимостью от милостей стихии. Сверкая позолотой, они прошли с наветренного борта, и снова отвратительная волна вони обдала палубы фрегата.
- Проклятые доны! - пробормотал Пеллью, разглядывая галеры в подзорную трубу. - Держу пари, они нарочно выбрали наветренную сторону. Но я полагаю, они действовали в лучших традициях испанской вежливости. М-р Катлер!
- Сэр!
- Можете салютовать.
- Так точно, сэр!
Носовая карронада выстрелила первой. В ответ на салют лениво загрохотали тяжелые орудия форта Панталес. Звуки канонады волной прокатились по тихой бухте: держава приветствовала державу на всем понятном языке.
- Если нам еще раз придется услышать эти пушки, заряды в них вряд ли будут холостыми, - заметил Пеллью, рассматривая стены крепостных укреплений в свою трубу.