Хантер и Уиньят слышали ее слова и из вежливости удалились на некоторое расстояние.
- Я слушаю вас, Ваша Светлость.
Герцогиня стояла перед ним, обняв одной рукой все еще плачущую от страха компаньонку и глядя ему прямо в глаза.
- Должна признаться, что имею к герцогскому титулу не больше отношения, чем вы, - сказала она.
- Господи Боже! - только и сумел выговорить потрясенный Хорнблоуэр. Так кто же вы тогда?
- Китти Кобхэм.
Это имя пробудило в памяти Хорнблоуэра какие-то смутные воспоминания, но подробностей он, как ни старался, припомнить не смог.
- Вы еще слишком молоды, м-р Хорнблоуэр, и не можете помнить этого имени. К тому же прошло уже пять лет с тех пор, как я последний раз появилась на подмостках.
Теперь Хорнблоуэр вспомнил. Китти Кобхэм - знаменитая актриса, блиставшая на лондонской сцене еще до его рождения.
- Теперь я могу во всем вам открыться, - продолжала Китти Кобхэм, поглядывая на приближающуюся испанскую шлюпку. - Когда французы вошли во Флоренцию, для меня это стало лишь последней неудачей в длинном ряду. Мне удалось сбежать оттуда, но в Гибралтар я попала без гроша в кармане. Ну кто, скажите на милость, согласился бы принять участие в судьбе бывшей актрисы, пусть даже некогда и знаменитой, да еще в военное время? Что мне оставалось делать? А вот герцогиня - это уже совсем другой коленкор! Вы бы видели, как извивался вокруг меня этот старый сноб Далримпл, когда я представилась ему герцогиней Уорфдэйлской.
- А почему вы назвались именно так? - несмотря на обстановку, Хорнблоуэра теперь разбирало любопытство.
- Я знала ее, - ответила "герцогиня". - Поэтому мне не стоило особого труда сыграть эту роль. Характерные роли всегда удавались мне лучше классических. Пожалуй, я сыграла ее лучше, чем сделала бы это она сама.
- Но как же мои бумаги?! - вспомнил вдруг Хорнблоуэр. - Скорее давайте их обратно, пока еще есть время.
- Если вы настаиваете, я их вам, конечно, отдам, но я собираюсь остаться герцогиней еще на некоторое время. Полагаю, что смогу заморочить голову донам не хуже, чем губернатору Гибралтара. Так что в нашей договоренности ничего не изменилось, м-р Хорнблоуэр. Испанцы отправят меня в Англию при первой оказии, а я доставлю ваш пакет по назначению. Я ведь уже поклялась вам хранить его пуще глаза. Вы можете быть уверены, что не позднее, чем через месяц, эти бумаги окажутся на столе у адресата. Даю вам честное слово актрисы, м-р Хорнблоуэр.
Хорнблоуэр посмотрел в умоляющие глаза. Она могла оказаться шпионкой, засланной испанцами или французами с целью завладеть секретными документами, но он тут же отбросил эту мысль. Ни один шпион не мог знать заранее об отплытии "Ревена", да еще и предвидеть, что его занесет в самый центр испанской эскадры.
- Каюсь, но последнее время я частенько прикладывалась к бутылке, продолжала мисс Кобхэм. - Но в Гибралтаре я почти не пила. И я клянусь вам, что до самой Англии не сделаю больше ни глотка. Ну пожалуйста, сэр, вы должны мне поверить. Умоляю вас. Неужели вы откажете мне в праве выполнить свой долг по отношению к Родине?
Хорнблоуэру предстояло принять решение, нелегкое для девятнадцатилетнего юнца, никогда прежде не общавшегося с актрисами. Совсем рядом прозвучал грубый голос испанского офицера, командующего шлюпкой, напомнив тем самым, что времени на решение почти не осталось.
- Храните его, сударыня, - сказал он. - Да поможет вам Бог благополучно вернуться домой и доставить пакет по назначению.
Произнося эти слова, Хорнблоуэр не отрывал глаз от лица женщины. Если бы он прочитал в ее взгляде вспыхнувшее торжество или что-нибудь в этом роде, он собственноручно вырвал бы у нее из под юбки драгоценные бумаги. Но в глазах герцогини светилась глубокая признательность, и из них текли слезы. Только теперь он поверил ей окончательно.
- Благодарю вас, сэр, - .прошептала "герцогиня" и разрыдалась.
Испанская шлюпка пристала к борту "Ревена", и на его палубу начали подниматься испанцы. Первым был офицер в чине лейтенанта. Хорнблоуэр двинулся ему навстречу, чтобы провести церемонию капитуляции по всем правилам. Остановившись в двух шагах друг от друга, они обменялись церемонными поклонами. Хорнблоуэр не понял слов испанца, но догадался об их смысле: это было официальное предложение сдаться. Но тут испанец увидел на палубе двух женщин и поперхнулся на полуслове. Хорнблоуэр поспешил представить ему герцогиню на достаточно близком, как он надеялся, к испанскому языке.
- Сеньор эль тененте эспаньол... Сеньора ла дукесса де Уорфдэйл.
Если лейтенант чего и не понял, то слово "ла дукесса" произвело на него магическое впечатление. Он немедленно склонился перед дамой почти до самой палубы и был вознагражден коротким холодным кивком. Вот теперь Хорнблоуэр наверняка убедился, что его бумаги в надежных руках. Это несколько утешило его и примирило с потерей корабля и испанским пленом. С подветренной стороны послышались отдаленные раскаты грома. Хорнблоуэр прислушался. Гром не утихал, а напротив - усиливался. Больше всего это напоминало бортовые залпы линейных кораблей. И тут Хорнблоуэр понял, что это такое. Где-то у мыса Сан-Висенти английская эскадра все же перехватила вышедший под покровом ночи и тумана из Кадисской бухты испанский флот, и теперь там начиналось крупное морское сражение. Все громче и громче звучали орудийные залпы. Даже поднявшихся на борт "Ревена" испанцев охватило лихорадочное возбуждение. А Хорнблоуэру оставалось только стоять посреди палубы и ждать, пока его вместе с экипажем не погрузят в шлюпку и не отвезут в неволю.
Неволя оказалась еще хуже, чем он представлял. Когда прошло оцепенение первых дней плена, Хорнблоуэр в полной мере осознал, что он потерял, лишившись свободы. Даже известие о страшном разгроме, которому подвергся испанский флот в сражении при Сан-Висенти, не могло облегчить страданий и отчаяния молодого офицера. Нельзя было сказать, что условия содержания военнопленных были столь уж невыносимыми. На каждого заключенного приходилось примерно десять квадратных футов тюремного пространства - много больше, чем на том же "Неутомимом". Обращение с Хорнблоуэром и другими пленными младшими офицерами, размещенными в помещении бывшего парусного склада крепости Эль-Ферроль, было достаточно гуманным. Угнетало другое: несвобода, позор плена, неясность будущего. Моральные муки были куда страшней физических.
Спустя четыре месяца после его пленения Хорнблоуэр получил письмо. В этом не было ничего удивительного - почтовая служба в Испании была, по общему мнению, самой плохой в Европе. Но несмотря на все преграды и помехи письмо все-таки дошло до адресата. На конверте пестрели многочисленные пометки и различные адреса, свидетельствующие о том, что путь его к месту назначения был кружным и нелегким. Хорнблоуэр выхватил письмо из рук туповатого испанского надсмотрщика, который никак не мог прочитать его фамилию на конверте, и вертел его в руках, пытаясь угадать, от кого оно. Почерк на конверте был ему незнаком. Когда он сломал печать и принялся за чтение, первая же строка заставила его усомниться, что письмо адресовано именно ему. Оно начиналось словами: "Мой дорогой мальчик!" Как во сне, Хорнблоуэр дочитал до конца.
Мой дорогой мальчик!
Я надеюсь, вам доставит удовольствие узнать, что ваше поручение выполнено, а доверенный вами предмет благополучно доставлен по назначению. Когда я вручала его, мне сообщили, что вы находитесь в плену и дали ваш адрес. Мое сердце обливается кровью, когда я думаю о вас. Еще мне сказали, что очень довольны вашими действиями. Самое интересное, что один из этих адмиралов имеет кое-какой капитал в театрах Друри Лэйн. Кто бы мог подумать?! Он улыбнулся мне, а я улыбнулась ему. Тогда я еще не знала, что у него есть акции и улыбнулась просто так, от чистого сердца. Когда он стал меня расспрашивать, боюсь, я немного наврала ему о всяких опасностях и препятствиях, которые стояли на моем пути. Но он мне поверил, хотя на самом деле ничего такого, конечно же, не было. Мой рассказ так расстрогал этого милого старичка, что он в тот же день встретился с Шерри и потребовал для меня роль в его новом спектакле. Спешу похвастаться: Китти Кобхэм снова играет на сцене, пускай и на вторых ролях. Иногда мне хлопают, и это очень приятно. Между прочим, в пожилом возрасте есть свои преимущества, о которых я раньше и не подозревала. С тех пор как мы виделись в последний раз, я не выпила ни глотка вина и в будущем не собираюсь. Адмирал обещал переслать вам мое письмо. Я очень надеюсь, письмо найдет вас и доставит несколько приятных минут, а также утешит в вашей беде.
Я молюсь за вас каждую ночь.
Преданная вам навеки
Кэтрин Кобхэм.
"Утешит в беде?" Что ж, пожалуй. Было приятно сознавать, что он не ошибся и доверил бумаги достойной женщине. Было также приятно слышать, что в Адмиралтействе довольны его поведением. Даже мысль о том, что Китти Кобхэм обрела на сцене вторую жизнь, отзывалась теплом в душе Хорнблоуэра. Но все это вместе взятое могло лишь на незначительную толику облегчить его страдание и отчаяние.
Вошел стражник в сопровождении переводчика - рыжего ирландца, добровольно перешедшего на сторону испанцев, - и через него сообщил Хорнблоуэру, что комендант крепости желает его видеть. На столе коменданта лежали какие-то бумаги, и Хорнблоуэр решил, что они прибыли вместе с полученным им письмом.
Всегда вежливый комендант поздоровался с Хорнблоуэром и предложил ему стул.
- Благодарю вас, сэр, - ответил Хорнблоуэр с благодарностью на своем пока еще нетвердом испанском, который он начал изучать с первых же дней пребывания в плену.
- Вы получили повышение, - бесстрастным голосом перевёл ирландец слова коменданта.
- Что-что? - спросил Хорнблоуэр, не веря своим ушам.
- Повышение, - повторил ирландец. - Вот письмо... "Настоящим уведомляются испанские власти, что за доблестную службу исполняющий обязанности лейтенанта Флота Его Величества мичман Горацио Хорнблоуэр произведен в лейтенанты с зачетом выслуги за время исполнения обязанностей такового. Лорды Адмиралтейства выражают уверенность, что испанские власти по получении этого уведомления незамедлительно предоставят вышеупомянутому м-ру Хорнблоуэру соответствующие его новому рангу содержание и привилегии". Теперь вы довольны, молодой человек?
- Примите мои поздравления, м-р Хорнблоуэр, - сказал комендант.
- Благодарю вас, сэр.
Пожилой комендант одарил Хорнблоуэра доброй улыбкой и начал что-то говорить, но познаний Хорнблоуэра в испанском было явно недостаточно, и он вопросительно поглядел на переводчика.
- Господин комендант сообщает вам, что вы будете переведены в отделение для старших офицеров.
- Благодарю, - сказал Хорнблоуэр.
- Вы будете получать содержание, равное половинному жалованью лейтенанта флота.
- Благодарю, - повторил Хорнблоуэр.
- Вам может быть предоставлена относительная свобода передвижения в пределах крепости, а также ежедневный двухчасовой отпуск в город, если вы согласитесь дать честное слово офицера, что не будете пытаться совершить побег.
- Благодарю вас, сэр! - сказал Хорнблоуэр с чувством, близким к экстазу.
Эти двухчасовые прогулки за пределы крепости во многом скрасили горечь плена, хотя полностью изгладить ее было, конечно же, невозможно. Хорнблоуэр бродил по узким городским улочкам, заходил в кофейни выпить чашку шоколада или стакан изумительного местного вина, если в кармане звенели деньги, вступал в разговоры с местными жителями и солдатами гарнизона, совершенствуя свой испанский, но чаще всего его влекло на природу. Он мог часами стоять на прибрежных скалах за городской чертой, взбираясь туда по узеньким козьим тропам, и смотреть на море, ощущая свежее дыхание ветра и тепло солнечных лучей на коже. В такие минуты он ненадолго забывал о своей неволе и чувствовал себя свободным. К тому же теперь у него было сносное помещение, лучше питание, а самое главное, у него был чин лейтенанта заветная ступень, на которую ему все же удалось шагнуть, причем в тот момент, когда он никак не мог этого ожидать. Конечно, чин лейтенанта - не Бог весть что, но все-таки он теперь был королевским офицером, а значит, мог рассчитывать, что не умрет с голоду даже в случае окончания войны. Хорнблоуэр знал, что на половинное жалованье особенно не разгуляешься, а получить место для лейтенанта с малой выслугой было почти невозможным, но об этом он старался не думать. Он честно заработал свои эполеты и недаром удостоился одобрения высоких чинов в Адмиралтействе. Эти мысли часто согревали его по ночам и во время его одиноких прогулок.
Пришла зима и принесла с собой частые шторма, налетающие из Юго-западной Атлантики. В тот день тоже бушевал шторм. Он зародился за три тысячи миль от берегов Испании, но донес до них всю свою нерастраченную мощь. Завывающий ветер обрушивал на прибрежные утесы гигантские валы, покрытые белой пеной. Они разбивались с неумолчным грохотом, не позволяющим услышать находящегося в двух шагах собеседника. Хорнблоуэр стоял на вершине скалы, возвышающейся над бухтой Эль-Ферроль и кутался в старый заношенный плащ, чуть наклоняясь вперед, чтобы противостоять мощным порывам ветра. Он был настолько силен, что порой у Хорнблоуэра перехватывало дыхание. Он мог бы повернуться спиной, но тогда ветер лохматил бы ему давно не стриженные волосы и заворачивал бы полы плаща. К тому же, он смотрел бы тогда не на море, а на крепость. У Хорнблоуэра не было ни малейшего желания ни смотреть на свою тюрьму, ни возвращаться в нее. Его два часа еще не истекли. Только два драгоценных часа каждый день он мог ощущать себя свободным и побыть в одиночестве. Он мог вдыхать соленый воздух Атлантики, мог бродить по берегу или окрестностям города, мог делать, одним словом, все, что ему вздумается. Он часто приходил сюда, чтобы посмотреть на море. Со скалы можно было изредка разглядеть одинокий британский военный корабль, крейсирующий вдоль побережья в надежде перехватить какое-нибудь торговое или каботажное судно, а также с целью наблюдения за действиями запертых в гаванях испанских кораблей. Когда Хорнблоуэру удавалось увидеть такой корабль, он неотрывно провожал его взглядом, чувствуя себя умирающим от жажды, которому показали кувшин с водой, а затем унесли его за пределы досягаемости. Он жадно впитывал мельчайшие детали оснастки, изгибов корпуса, даже цвета краски на его бортах. В такие минуты отчаяние переполняло его, и черная пелена мрака застилала глаза.
Заканчивался второй год пребывания Хорнблоуэра в плену. Двадцать два месяца по двадцать два часа каждый день он вынужден был находиться под замком в небольшой комнате, которую он делил еще с пятью такими же свежеиспеченными лейтенантами. Как он завидовал ветру, свободно летевшему куда угодно и изливавшему свою ярость на любые преграды. Упрямо подставляя лицо ветру, Хорнблоуэр вглядывался в затянутый облаками горизонт. Вдали белели нарядные домики Ла-Коруньи, похожие на кусочки сахара, разбросанные по склонам холма. Между скалой и Ла-Коруньей открывалась узкая бухта, соединяясь слева с гаванью Эль-Ферроль. Справа нес седые волны Атлантический океан. От подножия скалы начиналась длинная цепь острых подводных камней, прозванных местным населением "Зубами Дьявола". Они тянулись узкой полосой в северном направлении, преграждая путь набегающим валам. С тридцатисекундными интервалами гигантские волны обрушивались на рифы с такой ужасающей силой, что вздрагивала даже скала под ногами Хорнблоуэра, а волна словно взрывалась, рассыпаясь на облако брызгов. Порывы ветра моментально подхватывали облако и уносили прочь, снова открывая взгляду черные торчащие пики "Зубов Дьявола".