- Чего именно?
- Я дал честное слово офицера перед тем, как пустился в это предприятие.
- Ах вот как. Это меняет дело. Что ж, у вас право выбора.
В те времена такая практика существовала во всем мире и не вызывала никаких нареканий.
- Я полагаю, все формальности были соблюдены? - продолжал Кром. - Я имею в виду, вы поклялись не делать попыток к бегству перед свидетелями.
- Так точно, сэр.
Теперь у Крома не было выбора. Как джентльмен, он не мог пытаться уговаривать другого джентльмена нарушить данное слово.
- Я должен вернуться при первой же возможности, сэр, - сказал Хорнблоуэр со вздохом.
Под ногами у него качался на волнах прекрасный корабль, он сидел в уютной каюте, из которой так не хотелось уходить. Сердце Хорнблоуэра разрывалось от тоски и муки.
- Во всяком случае, я не отпущу вас, пока шторм не уляжется, - сказал капитан Кром. - А пока приглашаю отобедать со мной, потом вы можете хорошенько выспаться. Если к завтрашнему утру волнение стихнет, я отправлю вас в Ла-Корунью под белым флагом. Что касается остальных, я еще посмотрю инструкции.
Утро следующего дня выдалось солнечным. Часовой на башне форта Сан-Антонио первым заметил приближающуюся шлюпку и поспешил уведомить свое начальство. Появившийся на стене через несколько минут офицер увидел лежащий в дрейфе неподалеку от входа в гавань Ла-Коруньи английский фрегат и идущую от него шлюпку под белым флагом. Офицер тут же побежал вниз, а часовой, уже исполнивший свой долг, стал невольным свидетелем любопытного события. Не доходя до берега примерно на мушкетный выстрел, шлюпка остановилась, один из сидящих в ней людей поднялся на ноги и окликнул офицера на чистейшем галисийском диалекте, к изумлению последнего. После коротких переговоров английский катер пристал к песчаному берегу, высадил девять человек и отплыл обратно. Восемь из них шумно радовались, оказавшись на твердой земле, а девятый - самый молодой - держался в сторонке, его бесстрастное лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, даже когда все остальные окружили его и начали благодарить. Часовой так никогда и не узнал, кем был этот невозмутимый молодой человек, да, по правде сказать, не очень-то и интересовался. Все девять человек уселись в подошедшую лодку и отплыли к крепости на противоположном берегу бухты Ла-Коруньи.
Приближалась весна, когда в казармах, служивших местом размещения пленных британских офицеров, появился посланец из крепости.
- Сеньор Хорнблоуэр? - осведомился он вежливо. В его устах это прозвучало примерно так: Орблор, но Хорнблоуэр давно привык, что ни один испанец не в состоянии правильно выговорить его фамилию, и больше не обижался.
- К вашим услугам, - поклонился он в ответ.
- Соблаговолите следовать за мной. Сеньор комендант желает вас видеть.
Встретив Хорнблоуэра, комендант расплылся в улыбке. В руке он держал официального вида пакет.
- Этот приказ, м-р Хорнблоуэр, - комендант помахал пакетом над головой, - касается лично вас. Он направлен мне морским министром герцогом де Фонсека, а подписан лично Премьер-министром герцогом Алькадия.
- Я весь внимание, сэр, - осторожно сказал Хорнблоуэр.
В нем зародилась безумная надежда, но он не позволил увлечь себя первому же порыву. Бесправному пленнику лучше не тешить себя надеждами, тогда и разочарование не будет столь тягостным. Но бумага его заинтересовала, тем более, что имя первого министра последнее время было у всех на устах вследствие его упорного курса на прекращение войны.
- "Мы, Карлос Леонардо Луис Мануэль де Годой-и-Боэгас, - начал читать комендант, - Первый министр Его Католического Величества, Князь Мира, герцог Алькадия и гранд Испании первого класса, граф Алькадия, Кавалер орденов Золотого Руна и Сант-Яго, Кавалер ордена Калатравы, главнокомандующий сухопутными и военно-морскими силами Его Католического Величества, генерал-полковник Гвардейского Корпуса, адмирал Двух Океанов, генерал от инфантерии, кавалерии и артиллерии..." Короче говоря, мой дорогой м-р Хорнблоуэр, согласно этому приказу, мне предписано немедленно освободить вас и предпринять все необходимые шаги к скорейшему вашему возвращению на Родину. Я собираюсь отправить вас под белым флагом в Гибралтар в "знак признательности за мужество и самоотверженность, проявленные при спасении чужих жизней с риском для своей", как написано в этой бумаге, и к чему я всей душой присоединяюсь.
- Благодарю вас, сэр! - сказал Хорнблоуэр.
Хорнблоуэр и вдова МакКул
Наконец-то Ла-Маншская эскадра получила долгожданную передышку. Западные ветры разыгрались не на шутку и надолго. Ни один корабль не мог больше остаться в открытом море, не рискуя при этом своими мачтами и оснасткой. Вот поэтому девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов эскадры под командованием адмирала Флота Его Величества лорда Бридпорта, державшего свой флаг на флагмане эскадры "Победа", временно покинули свои блокадные позиции близ Бреста, чего не случалось за последние шесть лет. Эскадра обогнула мыс Берри и бросила якоря в гавани Торбей. Далекому от моря человеку это укрытие вряд ли показалось бы сколько-нибудь надежным, так как почти не защищало от бушующего шторма, но измученным командам даже открытый всем ветрам Торбей казался райской лужайкой после кошмарных месяцев в беспокойном Бискайском заливе. Отсюда можно было сравнительно легко добраться до Торки и Бриксхема, получить накопившуюся почту и пополнить запасы свежей воды. На многих судах эскадры даже офицеры по три месяца не видели ни того, ни другого. Только моряк может оценить то наслаждение, какое получаешь от свежей прозрачной воды после той вонючей зеленой жидкости, которую выдавали по пинте на нос не далее как вчера вечером.
Молоденький лейтенант прохаживался по палубе корабля "Слава". Он был одет в толстый бушлат, но все равно поеживался от холода. Злой ветер дул прямо ему в лицо, заставляя слезиться глаза, но молодой офицер упрямо не желал отрывать от глаз окуляра подзорной трубы: он находился при исполнении служебных обязанностей офицера-сигнальщика и не имел права пропустить ни одной передачи. Сейчас как раз наступил момент, когда следовало ожидать повышенной активности в обмене информацией между судами эскадры. Вот почему юный лейтенант не опускал подзорной трубы, терпя при этом значительные физические неудобства. С флагмана могли поступить приказы, касающиеся размещения больных или снабжения продовольствием и боеприпасами, а также свежая информация, привезенная с берега. Нередки были приглашения к обеду и обычная болтовня между старшими офицерами.
Не сводя глаз с флагмана, лейтенант обратил внимание на небольшую шлюпку, только что отвалившую от борта захваченного накануне французского брига. На захваченный приз был направлен со "Славы" помощник штурмана Харт. Сейчас, когда трофей находился в гавани и стоял на якоре, Харт возвращался обратно. В этом событии, казалось, не могло быть ничего экстраординарного, способного заинтересовать офицера-сигнальщика. Тем не менее, он был очень заинтересован, но не столько появлением Харта на палубе, сколько его поведением. Он казался чрезвычайно возбужденным, наскоро доложился вахтенному офицеру и тут же поспешил с докладом в капитанскую каюту. Прошло несколько минут, и на палубе появился командир "Славы" капитан Сойер. Харт следовал за ним по пятам. Они направились прямо к сигнальщику.
- М-р Хорнблоуэр!
- Сэр!
- Будьте любезны передать вот этот сигнал.
Сигнал предназначался для флагмана. Послание гласило: "Слава" флагману. Приз - французский бриг "Эсперанса" - имеет на борту Барри МакКула."
- М-р Джеймс! - рявкнул Хорнблоуэр, хотя мичман-сигнальщик находился от Хорнблоуэра на расстоянии локтя; но такова уж судьба мичманов военного флота - на них орут все кому не лень, а особенно стараются свежеиспеченные лейтенанты.
Хорнблоуэр вслух зачитал номера и проследил взглядом за поднимающимися на нок-рею флажками. Флажки затрепетали на ветру, ожидая ответа. Дело было, похоже, важное. Хорнблоуэр еще раз прочитал текст послания - до этого он ознакомился с ним чисто механически, но как ни старался, не смог понять, в чем же заключается его важность.
Всего три месяца назад он был освобожден из испанского плена, поэтому события двух истекших лет были известны ему не так хорошо, как хотелось бы. Во всяком случае, имя Барри МакКул ни о чем ему не говорило. А вот адмиралу оно, кажется, было хорошо известно. Прошло не больше времени, чем нужно сигнальщику флагмана на то, чтобы добежать до адмиральской каюты, как на флагмане взвился на нок-рее вопрос: "Флагман - "Славе". МакКул жив?"
Хорнблоуэр прочитал флажки на лету и тут же доложил капитану.
- Отвечайте утвердительно, - приказал тот.
Едва подтверждение было передано на "Победу", оттуда поступил новый сигнал: "Немедленно принять МакКула на борт. Приготовиться к заседанию Военного Трибунала Флота."
Военный трибунал - это было серьезно, но Хорнблоуэр по-прежнему не знал, кто же такой этот самый Барри МакКул. Дезертир? Вряд ли обычный дезертир привлек бы к своей персоне внимание командующего эскадрой. Изменник? Тогда почему его собираются судить на корабле? По приказу капитана Харт отправился на "Эсперансу" за пленником, а между "Славой" и "Победой" продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала.
Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом МакКула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица его Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста МакКул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца.
Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что МакКул мог быть только ирландцем. Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. МакКул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по-прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.
Прошло около часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.
- Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, - сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.
Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.
- Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, - заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.
- А за что его должны повесить? - спросил Хорнблоуэр.
- За дезертирство, за что же еще? - ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. - Хотя да, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 98-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.
- А я думал, что он мятежник.
- И мятежник тоже, - сказал Робертс. - В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.
- Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
- Той осенью мы за пару дней навербовали целую сотню матросов, добавил третий лейтенант м-р Смит.
"Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, - подумал Хорнблоуэр, дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Флот нуждался в матросах, как рыба в воде, и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки."