- И вы намерены выполнить его любой ценой?
- Да.
- Могу я поинтересоваться, каким образом? - вкрадчиво спросил МакКул.
- Я могу запихать вам в рот моток пакли, - грубо, но откровенно ответил Хорнблоуэр.
МакКул бросил взгляд на его побледневшее, но решительное лицо.
- Для палача им следовало бы выбрать более подходящего человека, сказал он и тут же добавил, словно в голову ему пришла свежая мысль: - А что вы скажете, если я добровольно избавлю вас от хлопот?
- Каким образом?
- Я мог бы дать вам честное слово, что буду молчать.
Хорнблоуэр попытался скрыть охватившие его сомнения относительно того, можно ли доверять честному слову мятежника и изменника, но это ему, видимо, удалось плохо, потому что МакКул заговорил снова, и на этот раз в голосе его отчетливо прозвучали нотки раздражения и обиды.
- О, я прекрасно понимаю, что ни один здравомыслящий человек не поверит теперь честному слову МакКула, поэтому я предлагаю вам сделку. Вы вольны не выполнить вашу часть, если я не выполню предварительно свою.
- Сделка?
- Совершенно верно. Я прошу немногого. Позвольте мне написать письмо моей вдове и обещайте отослать это письмо и мой сундук бедной женщине. Вы сами видели, что в сундуке нет ничего ценного или запрещенного, а ей он будет напоминать обо мне. А я обещаю не произнести ни единого слова вплоть до... до... - тут даже крепкие нервы МакКула не выдержали, и голос его сорвался; после короткой паузы он снова заговорил своим обычным тоном: - Я достаточно ясно высказал свое предложение?
- Ну... - неуверенно начал Хорнблоуэр.
- Вы можете прочитать письмо, - перебил его МакКул. - И вы были свидетелем весьма скрупулезного обыска, которому тот вежливый джентльмен подверг мой сундук и мою скромную персону. Вы можете смело отправить все мои вещи в Дублин, не сомневаясь ни в чем. Если желаете, можете еще раз лично убедиться, что там нет ничего, что называется "запрещенным".
- Я должен прочитать письмо, прежде чем дать согласие, - сказал Хорнблоуэр после некоторого раздумья.
Предложение МакКула сулило неожиданный выход из безвыходной ситуации. Отослать письмо и вещи не составляло труда - достаточно было передать их на попутное каботажное судно, которое за несколько шиллингов доставит их по месту назначения...
- Я пришлю вам бумагу и письменные принадлежности, - пообещал Хорнблоуэр, покидая камеру.
Настало время заняться неприятными, но необходимыми обязанностями. Предстояло закрепить веревку на ноке фок-мачты, проследить, чтобы она хорошо скользила, позаботиться о противовесе и отметить то место на палубе, где должен встать осужденный. Еще надо было распорядиться, чтобы веревку хорошенько намылили, договориться с Баклендом о выделении десяти человек, которым предстояло тянуть за свободный конец, когда наступит страшный момент. Все это Хорнблоуэр проделал, двигаясь как сомнамбула и ощущая внутри себя страшную пустоту.
Когда он вернулся в камеру, МакКул был бледен и неспокоен, но приветствовал Хорнблоуэра с улыбкой.
- Как видите, м-р Хорнблоуэр, служенье музам дается не так-то просто, - сказал он.
У его ног валялись два листа бумаги, небрежно скомканные, но Хорнблоуэр разглядел на одном из них, как ему показалось, стихотворные строфы, испещренные помарками и исправлениями.
- Это только черновики, - сказал МакКул, заметив направление его взгляда, - а вот и окончательный вариант.
Он протянул Хорнблоуэру лист бумаги.
"Моя нежно любимая жена, - начиналось письмо. - Мне так трудно подыскать слова, чтобы навсегда попрощаться с тобой, любовь моя..."
Хорнблоуэр с трудом заставил себя дочитать до конца это интимное послание. Ему приходилось то и дело протирать глаза, перед которыми постоянно возникал какой-то туман. В результате, он прочитал письмо дважды, но не обнаружил в нем ничего, кроме прощальных слов любящего отца и супруга, адресованных тем, кого он больше никогда уже не увидит. С этой точки зрения в письме не было ничего инкриминирующего. В конце письма содержалась небольшая приписка:
"К этому прощальному письму я присовокупляю небольшое стихотворение, перечитывая которое в грядущие годы, ты будешь вспоминать меня, моя дорогая. А теперь прощай, моя единственная любовь, до встречи на Небесах. Твой любящий и верный супруг Барри Игнациус МакКул."
За подписью следовали стихотворные строфы:
О силы Неба, помогите мне!
Беда взмывает ввысь перед глазами
И крутится в зловещей тишине.
Могила вдруг разверзлась под ногами.
Архангел пал на землю. Два крыла
Воспряли и упали над святыней,
Но завертелись ураганом духи зла,
Лев поднял голову и зарычал в гордыне.
Хорнблоуэр прочитал напыщенные строки и несколько удивился их бессвязности. Но поскольку сам он был не в состоянии зарифмовать и двух строк, то отнес это на счет естественного душевного волнения автора перед завтрашней казнью. Хорнблоуэру, окажись он на его месте, уж точно не пришло бы в голову писать стихи накануне такого события.
- Адрес на другой стороне, - сказал МакКул.
Хорнблоуэр перевернул лист. На обратной стороне было написано: "Вдове МакКул, Дублин, улица такая-то, дом такой-то."
- Ну что, теперь вы готовы поверить моему честному слову? - спросил осужденный.
- Да, - коротко ответил Хорнблоуэр.
Жуткий церемониал свершился на рассвете, в серые предутренние часы.
- Построить экипаж! - прозвучала команда капитана.
Засвистели боцманские дудки, ударили барабаны. Экипаж выстроился на шкафуте* [Шкафут - средняя часть верхней палубы.] и сделал равнение на середину. Морские пехотинцы в своих красных мундирах построились вдоль палубы. Когда Хорнблоуэр поднялся на палубу вместе с конвоем, первое, что он увидел, было море человеческих лиц, бледных и напряженных в ожидании роковой минуты. Глухой ропот прокатился по рядам при появлении МакКула. Вокруг "Славы" расположились многочисленные шлюпки с других кораблей эскадры, наполненные матросами и офицерами. Их прислали для наблюдения за казнью, а также для вмешательства в случае возникновения беспорядков на борту. МакКул ступил в очерченный мелом круг. Выпалила сигнальная пушка. Десять заранее отобранных матросов заняли свои места по ту сторону мачты. Забили барабаны, натянулась веревка, горло захлестнула намыленная петля, и МакКул умер, не произнеся ни единого слова, как и обещал.
В бухте Торбей по-прежнему было неспокойно, отчего тело на нок-рее сильно раскачивалось. Оно было обречено висеть так до наступления темноты, согласно существующим правилам.
Хорнблоуэр, бледный и больной от всего этого кошмара, занялся поисками какого-нибудь берегового судна, которому можно было бы поручить доставку письма и сундука покойного по указанному адресу. Теперь, когда все было позади, Хорнблоуэр не видел причин отказываться от выполнения своей половины заключенной сделки. Но, как это часто бывает, ему не удалось ничего сделать по обстоятельствам, от него не зависящим. Поэтому и тело повешенного не провисело и половины назначенного ему срока. Ветер стал заметно стихать и изменил направление с западного на северное. Если западный ветер не давал возможности французам выйти из Бреста, то северный, наоборот, этому благоприятствовал. Эскадра должна была торопиться снова занять покинутые блокадные позиции. На нок-рее флагмана появился сигнал к отплытию.
- Подымать якорь... Паруса ставить... - зазвучали голоса боцманов и их помощников на всех двадцати шести кораблях эскадры.
С зарифленными парусами корабли выстроились в походный порядок и начали долгое трудное движение по Каналу к месту назначения.
- М-р Хорнблоуэр, позаботьтесь пожалуйста, чтобы это убрали, - бросил Хорнблоуэру старший помощник Бакленд, проходя мимо.
Пока матросы трудились у кабестана* [Кабестан - большая судовая лебедка.], поднимая тяжелый якорь, тело повешенного спустили на палубу и наскоро зашили в парусину, привязав к ногам груз. Как только "Слава" обогнула мыс Берри, зашитый мешок без всяких церемоний и заупокойных молитв бросили за борт. МакКул был подлым преступником и дезертиром и не мог рассчитывать на большее. Вместе с другими кораблями "Слава" спешила занять свою позицию, медленно лавируя среди коварных течений и многочисленных банок побережья Бретани. Все были счастливы снова приступить к привычной работе, за исключением одного очень молодого и очень несчастного лейтенанта.