98153.fb2
3
Старое бургундское вино разгорячило нашу кровь, и несколько часов после изысканных тонких яств, мы яростно предавались ненасытной любви. Пружины старого дивана при этом ужасно скрипели, но в бурной пляске страсти мы этого не замечали. Второй и третий раз я взял ее распятой на шкафу. Шкаф был гигантских размеров и почти упирался в потолок. Вытянуть свою подругу плашмя, а потом привязать ее по четыре стороны дверцы, не составило для меня большого труда. Эту позу Белла придумала сама и, судя по всему, она ей очень нравилась. Что касается меня, то я находил ее не очень удобной, потому что затруднялся в поисках позиции, с которой можно, по крайней мере, обнять и поцеловать возлюбленную. В результате я комически злился и мое показное раздражение чрезвычайно возбуждало ее: она представляла себя мученицей распятой янычаром, а я ей казался жестоким турком, истязающим невинную жертву. Для пущей убедительности Белла требовала, чтобы я накрутил себе на макушку тюрбан. Вес этого головного убора был не менее трех килограммов, от него у меня ныла шея и потело темя, но я не хотел огорчать ее отказом, и носил эту бандуру все время, пока мы занимались любовью. Чалма была мне к лицу и напоминала рассказы отца про басмачей, которые совокуплялись с колхозными девушками, не снимая с себя тюрбанов и кривых сабель. На сей раз, обошлось без Спенсера и Маркса, но Белла долго и утомительно заставляла меня вживаться в роль янычара. Для этого я должен был рычать слова страсти по-турецки. Сама она, изображая насилуемую, кричала так естественно, что у меня не раз пропадала эрекция. Наши сладострастные вопли некстати раздражали моего соседа по лестничной площадке Нисима Зангиева. Нисим, азербайджанский еврей из Баку, был одинок и в последнее время жаловался на то, что моя сексуальная жизнь отрицательно сказывается на его потенции. Он грозился подать на меня в суд, чтобы выудить компенсацию за причиненный ему физический и моральный ущерб. В самые интимные моменты наших с Беллой отношений, он всячески досаждал нам, барабаня по стенке спальни и истерически требуя, чтобы мы "немедленно кончали сей балаган". - Успокойся, Нисим, мы только начали. - Отвечал я ему. В этот вечер Беллу особенно нервировало брюзжание Нисима, и она суетливо стала собираться домой. - Тебе что-то не нравится у меня, мамочка? - сказал я после нашей третьей, самой продолжительной и безумной схватки, когда во время оргазма я символически бил ее по голове ятаганом, а она довольно реалистически вопила, больно вонзаясь коготками в мою обнаженную спину. Как всегда ее муж был в ночной смене и она вполне могла остаться у меня. - Нет, не могу, - сказала она, - у тебя пахнет дерьмом, а у меня от этого болит голова.
4
В самом деле, запах навоза распространялся далеко за пределы моей квартиры. В моем жилище пахло, вероятно, куда более ароматнее, чем в авгиевых конюшнях, которые были так захламлены отходами коней благородных кровей, что сам Геркулес, взявшийся очистить их, время от времени согласно преданию, чувствовал головокружение и позывы к рвоте; и это несмотря на свое прекрасное здоровье. Белла так и не осталась у меня в ту незабываемую ночь, но и без ее демонстративного ухода, запах, в последнее время особенно тревожил меня: вот и верь теперь бредням, что деньги не пахнут. Ежедневно я прыскал во все углы дезодорантом, увесил стены мятой, но ничто не могло развеять навозный дух. Я смирился. Ради денег, почему бы и нет. Беллу домой я уже не приглашал. В отсутствие мужа мы читали Маркса у нее на квартире. Запах стал тревожить моих соседей. А соседи у меня (включая Нисима, которого Белла в раздражении нарекла мастурбантом), были из той породы ущербных людей, которых водой не пои, но дай погавкать и отвести за этим нехитрым занятием душу. Соседи перессорились, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Но потом поклонник Онана просветил всех, пояснив, что вонь исходит из моей квартиры. Тогда они стали совещаться относительно того, какую еще пакость мне устроить. В нашем доме за мной установилась репутация человека, которого не перегавкаешь, и с которым не стоит связываться. Посоветовавшись, соседи решили направить ко мне парламентеров. Нисим, которому наши с Беллой инсценировки отравляли жизнь, рекомендовал во главе этой "авторитетной" депутации поставить мужа Беллы. Супругом моей любовницы был жалкий мужичонка, репатриант из Таджикистана. Он был известен тем, что по старой советской еще привычке пристраивался к желающим выпить в качестве третьего. Люди так и прозвали его - "Третьим будешь" Он прекрасно знал о наших с Беллой отношениях, но с претензиями ко мне не являлся: бутылка и навязанный ему женой Карл Маркс, давно уже свели его эротическое воображение на нет, и его устраивало то, что я добровольно взял на себя, его супружеские обязанности. Служитель Онана, зная о моем затяжном романе с Беллой, решил, вероятно, припугнуть меня, надоумив соседей назначить этого алкоголика главным парламентарием. Но тут он явно дал маху - рогоносец, как раз, меньше всех пугал меня. Когда я со свирепым видом открыл двери, "Третьим будешь" испугано отступил на шаг и, прижав ладонью щербатый рот, тихо произнес: - Вы чем тут, собственно, занимаетесь, товарищ? Его робкий вид совсем не вязался с таким наглым вопросом и я, засмеявшись, ответил: - В, Израиле, уважаемый, товарищей нет, все господа. Мне было неприятно, что этот пьянчуга запросто может коснуться восхитительной девичьей груди любимой мной женщины. С огромным наслаждением я влепил бы ему, теперь, пачку в лоб, но это явно огорчило бы Беллу, и мне пришлось разыгрывать из себя интеллигентную личность. - А что, собственно, вас интересует, молодой человек? - участливо спросил я, настраиваясь на доброжелательный тон: как никак он был не чужим человеком. - Я спрашиваю, господин, чем вы тут занимаетесь? - поправился он. - А что, разве не видно, занимаюсь сельским хозяйством. Соседи, которые стояли за спиной "Третьим будешь" возмущенно закудахтали: - Это совсем не остроумно, чего это вы тут колхоз развели, господин хороший. Вы что думаете, если мы репатрианты, нас вообще можно игнорировать? Учтите, у вас этот номер не пройдет. Мы в ирию пойдем жаловаться! - А что такое? - сказал я, ловко изображая наив. - Кто же это на четвертом этаже коров держит? - возмущенно заявили соседи. Надо же, они подумали, что я держу коров. - А вот я такой, подбоченился я, - я еще коней держать стану! Соседи ушли жаловаться домовладельцу. Я этого не ожидал и мне пришлось срочно попридержать буланых. "Конечно, - это неплохо, что ты умеешь постоять за себя, но если действительно нагрянет домовладелец, тебе попросту придется прикрыть лавку" Когда явился домовладелец, я уже успел накрыть Веньямина покрывалом, и вынес "остатки былой роскоши" из квартиры. Духу навозного стало, кажется, меньше, но хозяин все же унюхал его. Домовладелец был человек строгий, с принципами и моралью. Когда-то он воевал за отечество и не безуспешно - дослужился до майора и имел знаки отличия. На Ливанской войне ему оторвало ногу, но он прекрасно обходился протезом и, несмотря на увечье, оказался столь изворотлив, что сумел организовать на репатриантах свой маленький бизнес. - Говорят, ты здесь ферму открыл? - сказал он, сердито подтаскивая за собой протез правой ноги. - Да вот, интересуюсь сельским хозяйством, - угодливо улыбнулся я. - Вот что, брат, - разгневался майор, - отправляйся-ка ты в сельские места и там интересуйся, а здесь город, здесь четвертый этаж, ты понял? "Не буду рисковать, - подумал я, когда ветеран удалился, - сделаю себе материальную базу, встану крепко на ноги, потом и поговорим со всем этим быдлом. А сейчас пусть меньше сниму с Веньямина, зато без инцидентов"
5
Я стал хранить навоз в подвале. По ночам, когда соседи спали, я выносил из тайника пакетик и удобрял Веньямина, друга моего безотказного. Конечно, я оставался в накладе, ибо в сутки терял три шекеля двадцать пять агорот, но душевное равновесие посетило наконец моих соседей, и я продолжал снимать деньги, не забывая наведываться к Белле в промежутках между урожаями. Новый график наших встреч вполне устраивал мастера мастурбации, хотя позже он не раз признавался мне, что жизнь его без наших воплей стала совершенно бесцветной. Зато мы с Беллой продолжали прожигать жизнь. Мне очень хотелось угодить своей мамочке, и я предложил ей совершить совместную поездку в Стамбул. "Я мог бы там усовершенствовать свой турецкий" - убеждал я ее: мой лексикон во время сцен насилия оставлял желать лучшего и вояж к первоисточникам вполне мог расширить наш словарный запас. Мое предложение и вовсе встревожило Беллу. Она осторожно поинтересовалась, где это я добываю деньги на приобретение шикарных подарков. - Уилл, я боюсь за тебя, - открылась она мне, и в глазах ее я увидел непритворный испуг. "Господи, как приятно, когда о тебе тревожатся!" Разговор этот происходил во время знаменитых банковских грабежей в Холоне. Газеты пестрили рассказами о краденных миллионах. По простоте душевной, Беллочка заподозрила меня в вооруженном ограблении одного из филиалов банка "Дисконт" Я не пожалел бы и миллиона шекелей, чтобы почаще слышать это - "Я боюсь за тебя, милый!" Но я вовсе не хотел, чтобы пустые тревоги прибавили ей морщин и прибегал к всевозможным уловкам, чтобы успокоить ее: - Ну что за дикие мысли, дорогая? Просто я получил наследство от бабушки. - Я что-то никогда не слышала про твою бабушку. - А ты и не могла слышать. Мы даже не переписывались с ней. - Она за границей? - Недавно скончалась на Багамских островах. Беллочка быстро привыкла к моим подаркам и по субботам зажигала свечу в память о любимой бабушке безвременно почившей на чужбине.
6
Теперь я мог на деле осуществить грандиозные планы старика. Решил начать с Беллы. Я завалил ее подарками и она по-настоящему была счастлива, хотя по-прежнему я часто ловил в ее глазах огонек все той же непонятной и затаенной тревоги: в душе она, видимо, боялась, что наша идиллия скоро кончится. Если бы она знала, что я готов пожертвовать жизнью, только бы это продолжалось вечно. В такие минуты мне хотелось взять ее за плечи, заглянуть в ее бездонные глаза и целовать, целовать ее до бесконечности. Иногда у меня не хватало духу на это - я боялся расплакаться, а иногда, цепенея от своей дерзости, я все же целовал ее до тех пор, пока грусть в глазах не сменялась тихой и восторженной радостью. "Хватит, милый, - счастливо шептала она, - зацелуешь насмерть" В такие минуты я верил, что она счастлива и был несказанно рад этому. В лучах ее счастья грелся и "Третьим будешь" Он оставил свою работу на автобусной станции и открыл небольшой продовольственный магазин в центре Холона. Пока он занимался розничной торговлей, мы с Беллой периодически разыгрывали сцены насилия над юной турчанкой в роскошных номерах тель-авивских гостиниц. Я заметил, что эти инсценировки так же благоприятно сказываются на ее настроении: после каждого "изнасилования" Белла как бы возрождалась к жизни: куда-то девался затравленный огонек в глазах, и она уже не настаивала на том, чтобы я разогревал ее цитатами из Мао Дзе-дуна. Но самое главное, она давно уже не журила меня за мое неумение экспериментировать в любви.
7
Для меня это был один из самых незабываемых периодов моей биографии. Я действительно поверил, что жизнь прекрасна.. По утрам я заказывал себе обед в ресторане, днями удобрял Веньямина, а по вечерам, совершал энергичную прогулку по Аленби, подавая щедрую милостыню еврейским нищим. Все попрошайки южного Тель-Авива знали меня в лицо, и в ожидании моего прихода, гурьбой собирались в местах моего возможного появления. Я слушал слова благодарности и понимал в душе, как много еще работы предстоит мне в будущем. Раздав очередную порцию мелочи, я с легким сердцем возвращался домой, разрабатывая по дороге план нравственного перерождения человечества. "Не стоит его сразу баловать, - размышлял я, - в деньгах, конечно, никому отказа не будет, но это вовсе не означает, что люди не должны работать. Нет, просто каждый займется тем, что ему по душе. Когда человеку нравится то, что он делает, результаты его труда будут более продуктивны, чем, если бы он работал, получая за свой труд мизерную зарплату... Я избавлю людей от забот о хлебе насущном. Главной целью личности станет не желание набить себе брюхо, а стремление сделать что-либо для конкретного человека и для всего мира в целом. Люди будут работать в свое удовольствие, не обременяя себя мыслями о вознаграждении, ибо в последнем не будет нужды: требуются тебе средства на личные расходы - нет проблем! Нужны бабки на удовольствия - получай сколько хочешь" Толстые пачки банкнотов копились в моем несгораемом сейфе. Часть денег я положил на свой банковский счет, а на остальные намеревался приобрести земельный участок под Ашдодом, для занятий сельских хозяйством. Я серьезно задумал приблизить светлое будущее человечества"
Глава двадцать пятая
Мания преследования
Бережно поглаживая гигантский фонарь под глазом, дюжий надзиратель пожаловался нам, что все свихнувшиеся репатрианты желают быть русскими классиками, а Бернштейн, справедливости ради, решил послить в палату одного или двух представителей еврейской литературы, не менее достойных, на его взгляд, чем русские сочинители. Поймав мой сочувственный взгляд на безобразном синяке, украшавшем его квадратную физиономию, он поведал нам о его происхождении - "Я пытался рассказать эти психам о достоинствах израильской драматургии, но эти дикари, оскорбившись, разбили мне харю" Уилл встретил нас без особых признаков радости. Своего благодетеля Фридмана он просил удалиться секунд на триста. При этом несказанно обидел торгаша, бесцеремонно назвав его "Господин Зайченко" Мордехай Наумович не любил, когда ему напоминали о его прошлом. Как только мы остались "тет а тет" (притихших королей я не беру в счет, они всецело предались скорби по поводу расстрела русского царя), Уилл ошарашил меня вопросом: - Вы получили деньги, которые я вам отправил? Я не сразу мог переварить это открытие: подарков с его стороны я ожидал меньше всего, но он тут помог мне справиться с растерянностью: - Вы не раз занимали мне раньше, Ицик, а я привык возвращать долги. - Верно, но ведь я занимал мелочь, а тут сумма, извиняюсь, весьма и весьма... - Добро должно вознаграждаться, - отрезал Уилл и добавил, нахмурившись, дорогой Ицик, я знаю, вы держите меня за дурного человека, а жизнь мою считаете... - Мистер Иванов! - с укоризной воскликнул я. - Не перебивайте, господин Борухов, я пригласил вас на предмет конфиденциального разговора. - Я к вашим услугам, Уильям Константинович. - Сэр, я звал вас, чтобы вручить вам эту рукопись. Он протянул мне толстую общую тетрадь. Голос его задрожал, сорвался. - Тут моя жизнь, - сказал он, пытаясь справиться с волнением, - в прошлую пятницу кто-то пытался выкрасть ее... Здесь не хватает нескольких страниц. - Может быть, потеряли? - Я тоже так думал, но потом пришел к выводу, что они изъяты. С тех пор держу дневник в сейфе. Недостающие страницы я напишу заново и передам вам. Прошу вас, Ицхак, ознакомиться. - Конечно, конечно, я прочту с интересом, Я рад, что вы нашли занятие по душе. - Попробуйте издать мою повесть, - оборвал он меня. Когда Уилл высказал это свое скромное пожелание, я понял, что друг мой, Аркадий Семенович Бернштейн, вполне разгадал характер мании Уилла и принял верное решение - переселить его в палату литераторов. Я обещал Уиллу сделать все, что будет в моих силах и, простившись, унес с собою рукопись, предварительно сняв с нее копию, и вручив ее Фридману. Последний очень настаивал на этом и я, помня об его инвестициях в дело меблировки моей квартиры, не счел возможным отказать ему. Впрочем, тогда уже его настойчивость показалась мне подозрительной.
Глава двадцать шестая
Незваные гости
Из дневника Уилла Иванова:
1
"В ту ночь, обеспокоенный тем, что накануне я снял на двести семьдесят шекелей меньше обычного, я набрал навоза на три килограмма больше суточной нормы и поднимался к себе на четвертый этаж. У самых дверей кто-то положил мне ладонь на плечо. Я вздрогнул. По телу моему пробежала мелкая дрожь, отозвавшаяся в мошонке. Обернувшись, я увидел Шмулика. Одной рукой он поглаживал сгусток под носом, другую держал в кармане демисезонного пальто. Карман у него слегка топорщился от напиравшего изнутри дула. - Привет отец, - сказал племянник, - не скучал? - и он осклабился в ехидной улыбочке. Мне хотелось смазать кулаком по его лоснящейся физиономии и сбить бездарную улыбку с фигурных усиков, но я боялся, что он откроет огонь. В тон ему я улыбнулся и сказал с этакой полу лестью в голосе, сквозь которую умный человек разглядел бы массу иронии: - Представьте, Шмуэль, - мне было очень тоскливо без вас! Я хотел даже сделать реверанс с приседанием, но он грубо толкнул меня к дверям: - Приглашай в гости, отец, что же ты стоишь? Мы вошли в коридор. Он тут же швырнул меня в сторону и полез вперед самоуверенный и наглый. При этом туфель, скотина, не снял. Коридор был узкий и длинный. Широким шагом Шмулик пересек его и остановился в дверях, осматривая салон. Успокоившись, я стал расшнуровывать ботинки, обдумывая план расправы с этим боровом: "Заговорю его и стукну чем либо тяжелым по темени" - Присаживайтесь, - сказал я, - вы любите чай, Шмуэль? Я пойду на кухню, поставлю, или, может кофе? - Ну, иди, иди, - племянник насмешливо оглядел меня, - чай так чай. Я пошел на кухню, внутренне ликуя. По дороге мне пришлось несколько пересмотреть план операции: "А что ежели ошпарить его невзначай кипяточком?" Конечно, я понимал, что это жестоко по отношению к ближнему, но прошу не забывать, что в кармане ближний имел револьвер, и если в случае неудачи мне грозила верная смерть, то у него после крутого кипятка попросту сошла бы кожа. Мой покойный отец не раз рассказывал мне, как "мясники" из ташкентского НКВД сдирали кожу с "байских выродков", пытаясь выведать - где они прячут золото. Папа и пить-то начал, потому что кожная эпопея давил ему на воображение. Я помню, как жестоко мучила его совесть за дядю Арона двоюродного брата моей бабушки. Чекисты сожгли примусом половые органы дядюшки, выбивая у него признание - куда он спрятал фамильные драгоценности. Больше всего папа боялся, что несмотря на его русскую фамилию, коллеги, установят степень его родства с "байской контрой" еврейского происхождения. Теперь кожу с человека предстояло спустить мне, но совесть моя была спокойна. Я не взял бы такого греха на душу, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Мои средства, пусти я их в ход, все равно были гуманнее тех, к коим принуждаем был мой несчастный отец. До конца жизни он искал оправдание своему поступку, пытаясь облегчить душу философией и вином. - Граф, - часто говаривал он мне, опрокидывая в себя очередной стакан водки, - Арона я спасти не мог. Они бы и мне х... спалили. В последние годы он любил спорить с ботаником о гуманизме. Я никогда не вмешивался в их ученые беседы, хотя мне было что сказать по этому поводу. Разговоры о гуманизме я всегда считал пустым делом, ибо, сколько людей, столько и мнений на сей счет. Папа строил социализм в Узбекистане, дядя Сеня положил жизнь за науку, я собрался осчастливить человечество, и один лишь племянник заботился о личном благе. С его стороны это было эгоистично - коллектив, за который столь рьяно ратовали отец с ботаником, он, как раз, упускал из виду, а раз так, то правда, стало быть, на моей стороне и цель моя оправдывает средства.
2
Переступив порог кухни, я увидел трех рослых мужиков устрашающего вида. У них были узкие лбы, широкие плечи и аккуратные темные усики под перебитыми носами. На их макушках торчали черные фетровые шляпы. Руки они держали в карманах и на меня смотрели с сожалением. "Странно, как им удалось проникнуть на кухню?" Поначалу я подумал, что смотрю по телевизору очередной боевик, где резвый ход событий зашел в такой тупик, что развязки не разглядеть в самую мощную подзорную трубу, но когда один из мужчин, не вынимая рук из карманов, сказал мне по-русски "День добрый!" и грудью припер меня к стенке, я понял - это уже не демонстрация фильма и развязка где-то близко. План с кипяточком, увы, сорвался. Нужно было срочно придумать альтернативный вариант. Тот, который толкнул, был на две головы выше меня. Взирая с высоты своего прекрасного роста на мое переносье, он улыбался. Сверкание золотых коронок во рту и стандартные усики "А ля сгусток" выдавали в нем представителя русской мафии. На лицах этих людей с тяжелыми подбородками и перебитыми носами, я не находил и намека на духовность. Вряд ли кто из них знал о скрижали полученной Моисеем свыше, скажем... Впрочем, может быть, кто из них и спросил бы, (поинтересуйся я про того же Моисея) - уж, не официанта ли гостиницы Хилтон я имею в виду? - Мир вам! - вежливо поклонился я и пригласил их к столу. Дикой гурьбой они двинулись вслед за мной в гостиную и шумно расселись на стульях, приказав мне последовать их примеру. Я поставил пакет с навозом на стол и тоже присел. Племянник вытащил из кармана табакерку и, нервно барабаня по ней толстыми пальцами, стал задавать мне глупые вопросы: - Ну-с. - сказал он, - милсдарь, сколько отложили? - Вы о чем? - недоуменно спросил я, стараясь, чтобы голос мой прозвучал как можно наивнее. - Я о тугриках, граф, - понимающе подмигнул он. - Причем тут тугрики, бей-эфенди, - ласково отозвался я. - А ты, дурочку-то не ломай, вашбродь, - с брезгливой миной убеждал Шмулик. Под стать ему я изобразил на лице презрение, чем и вовсе достал племяша. Ему вдруг отказали его убогие актерские способности, он нервно прикурил сигарету и уже не тая угрозы в голосе, спросил: - Где бабки прячешь, мудак? Меня взорвал его нахальный тон и дикая самоуверенность: - А ты не пугай, - усатый, - сказал я, - мы еще за ресторан не рассчитались! - В ту же секунду поднялись со своих мест молодцы в шляпах, но племянник властным жестом осадил их. Сообразив, что так взорвало меня, он умышленно уже стал кривить морду, пытаясь внушить окружающим, как трудно ему выносить мое присутствие: - Давай сюда цветок, - сказал племянник, - и можешь катиться... Он назвал незнакомый мне из географии район. Признаюсь, в географии я не силен, но в данном случае не надо было проходить полный курс средней школы, чтобы понять, куда он посылает меня. - Никакого цветка я не знаю. Я ничего не дам! - сказал я, сделав вид, что не расслышал наименование пункта, куда он советовал мне направиться. Племянник грохнул кулаком по столу, да так, что подпрыгнул пакет с навозом. Несмотря на благовоние, он не вызывал у гостя никаких подозрений. - Вы только посмотрите на этого х..! - обратился он к своим телохранителям. - Значит, отдавать цветок ты вроде как и не желаешь? вкрадчиво поинтересовался он. - Нет у меня никакого цветка! - Ну что ж, делать нечего, брат, придется натянуть тебе глаз на ж... К географии названный пункт не имел никакого отношения, но от этого мне было нелегче, потому что Шмуэль сказал еще, что, проделав процедуру с натягиванием, он заставит меня крупно моргнуть. Я нашел в себе мужество не показать своего испуга и повторил с достоинством: - Делайте со мной, что хотите! - А это успеется, - сказал Шмуэль и обратился к одному из телохранителей, - Зеэв, плесни-ка мне чаю, дружище, надо промочить горло. Потом, повернувшись ко мне, - Уилл, все это бесполезно, братишка, давай поговорим по-хорошему. - Сэр, ваши более чем прозрачные намеки на то, что вы будете бить меня я уже давно понял. - Ну вот и прекрасно. Я должен заметить, старина, что ты парень сообразительный, хотя с некоторыми сдвигами в башке. - Благодарю за комплимент. - Успел, видно, накачать тебя идеями дядя Сеня. Черт знает, что ты вобрал себе в голову. Надо бы просветить тебя кое в чем. - Прошу не оскорблять память ботаника! - Запомни, парень, такие как он, развращают людские души своими никчемными проектами. Миром должны править сильные люди, свободные от иллюзий и умеющие обращаться с деньгами. Небрежным жестом супермена племянник бросил окурок на афганский ковер под ногами. Я хотел сказать ему "Сожалею, бей-эфенди, но все перлы своего красноречия вы тратите напрасно, куда нам глупым да сирым", но в этот момент в дверь постучали и я похолодел от ужаса. Это был наш с Беллочкой условный знак. Она никогда не пользовалась звонком, а отбивала в дверь знакомую лишь нам обоим барабанную дробь. Подоспевший из кухни Зеэв, по знаку Шмулика открыл двери и впустил Беллу в гостиную. Сначала она приняла этого "шкафа" за посыльного из ресторана, но войдя в салон и, обнаружив здесь еще несколько горилл, по-настоящему встревожилась: - Что случилось, Уильям, - сказала она, - заглядывая мне в глаза, кто эти люди? - Ничего, мамочка, это свои. Я хотел успокоить ее, но Шмулик сразу же пресек мои поползновения: - О, мадам Вайншток! - развязно встрял он в наш диалог, - крайне рад лицезреть вас. - Ты знаешь его? - спросил я Беллу. - Впервые вижу, - сказала она. Племянник усмехнулся: - Не беспокойся, Уилл, я навел о ней справки, разведка у меня что надо... Про вас, Белла Аркадьевна, я знаю больше даже чем про собственную мать. Порою мне даже кажется, что мы с вами знакомы давно, давно... Ха-ха... - Что вам нужно от Уилла? - прервала Белла. - Ничего особенного, я требую от их сиятельства, - он иронически оглядел меня, - Уилл, а тебе не приходило в голову, что ты единственный, после Ротшильда, еврей с титлом? - Ошибаешься, - сказал я, далеко не единственный. - Что вам нужно от него? - резко повторила Белла. - Зачем же так грубо, Белла Аркадьевна, я ведь уверен, вы очень даже можете быть ласковой и чувственной женщиной. - Я ненавижу вас! - А я и не требую от вас любви. Я лишь хочу, чтобы мне вернули то, что принадлежит мне по праву. Если в течение минуты вы не убедите вашего хахаля... прошу прощения - их сиятельство, последовать нашим требованиям, нам придется сделать вам больно. - Что ты собираешься делать? - насторожился я. - Ничего особенного, - язвительно отозвался Шмуэль, - разве ты не знаешь, что обычно мужчины делают с такими очаровашками, как твоя подруга, пардон, - будущая графиня Голубкина-Вайншток? - Побойся бога, скот! - Когда ты, наконец, поймешь, Уилл, что бог на стороне сильных и смелых.. Будь иначе, разве стал бы он посылать к нам твою мадам? - Ты не тронешь ее, подонок! - Еще как трону, братец. Если ты не примешь мое предложение, любезной Белле Аркадьевне, - он похотливо оглядел ее фигуру, - придется удовлетворить самые низменные наклонности моих извращенцев, а они смогут доставить ей удовольствие, поверь мне. Белла заплакала в отчаянии. Я зарычал и бросился на племянника. Я убил бы его, попадись он в эту минуту, но навстречу мне вдруг вынырнул Зеэв, остановив меня мощным ударом в солнечное сплетение. Внутри у меня все оборвалось. Я рухнул на пол и скрючился от боли, пытаясь восстановить дыхание. Зеэв поднял меня на ноги, и чтобы я более не дерзил боссу, схватил за локоть левой руки с такой силой, что я едва не взвизгнул. Племянник, между тем, заложив руки за спину, расхаживал по комнате и с профессорскими интонациями в голосе читал мне мораль: - Уилл, кому на роду написано иметь деньги, тот будет их иметь, а кому нет, тут уж ничего не попишешь. А тебе не суждено, парень. Хоть ты и граф, на лбу у тебя ничего не написано, смотри хоть в микроскоп. Но я пойду тебе навстречу, я отвалю тебе порядочный кус. Будешь жить в достатке до конца дней своих. Только не мешай мне играть крупно. Дядя сделал свое дело, теперь моя очередь. Человечеству нужен я, а не ты. Ты все провалишь, пропьешь и спустишь на Беллочку Аркадьевну. Давай цветок. - Нет, - сказал я, - я ничего не дам. - Очень хорошо, - сказал племянник, - ты не дашь, возьмем сами. Он кивнул своим барбосам. Один из них приложил пистолет к моему виску, двое других, обступив смертельно побелевшую Беллу, стали теснить ее к дивану. Она рванулась ко мне, но Зеэв не очень сильно ударил ее по виску. Всплеснув руками, она затравленно вскрикнула, ожидая еще ударов, но Зеэв сменил гнев на милость, игриво обхватил ее за талию, а когда она оттолкнула его, резким движением порвал на ней кофту. Она закричала, прикрывая обнажившуюся грудь руками. Бандитов это еще больше распалило. Напарник Зеэва, заломил Белле руки за спину и прильнул к ее груди, ловя губами розовый сосок. Извиваясь, от боли, Белла вонзила зубы в его волосатое ухо. Истошно заорав, дикарь отшатнулся от нее, но затем, схватив за волосы, с силой швырнул на диван. Подоспевший Зеэв сел ей на голову, а укушенный напарник, мигом сорвал с Беллочки трусики, раздвинул ей ноги, и ловко стал сбрасывать с себя брюки. - Вы не одумались, ваше сиятельство? - спросил меня Шмуэль, наблюдая за мной, - или может вас возбуждают сцены любви втроем? - Останови их, - сказал я придушенным голосом, - я согласен. Племянник крикнул на Зеэва, нервно подминавшего под собой Беллу и тот нехотя отпустил ее. Растрепанная, с разорванной кофтой она поднялась с дивана и, закрывая грудь дрожащими ладонями, забилась в испуге за мою спину. - Как только ты выпустишь ее, я отдам тебе горшок, - обратился я к Шмулику. - О кей! - сказал Шмулик, - я знаю, что ты держишь слово и не хочу причинять тебе зла. По его знаку Белла накинула на себя мою рубашку и мигом выскользнула из квартиры. Племянник не дал ей даже поцеловать меня. - Не вздумайте звонить в полицию, - Белла Аркадьевна, - сказал он, - или мы вышлем вам почтой самый драгоценный орган графа.
3
Белла ушла. Я подошел к огромной зачехленной кадке, стоявшей за занавеской. - Вот, - сказал я, - это Веньямин, - можешь забирать. Забыв об опасности, Шмулик подошел ко мне вплотную и в ту же секунду я пустил в ход свой любимый левый боковой. Это был знаменитый свинг Джо Фрезера, который я разучивал, просматривая его бои с Касиусом Клеем. Я метил ему в челюсть и вложил в удар всю силу. Охнув, Шмулик опустился на пол. Он явно поплыл. Это был глубокий нокдаун, после которого опытный боксер, обычно, не торопится подниматься с пола. Но он быстро вскочил на ноги и его зашатало. Я мог бы "двойкой" надолго уложить его, но телохранители живо перекрыли мне дорогу. Далее события разворачивались в такой последовательности. Очухавшись, нетвердой походкой, племянник отошел в угол и оттуда стал дирижировать моим избиением. Дегенерат под названием Зеэв ударом двухпудового кулака вышиб меня из туфель. Судя по всему, он тоже работал под Фрезера, с той лишь разницей, что предпочитал крюк снизу. Я был потрясен, но не настолько, чтобы совсем потерять инициативу. Сделав шаг в сторону, я послал ему навстречу, серию прямых ударов. Почти все они рикошетом отскакивали от его железного подбородка. Отразив мой натиск, Зеэв по-бычьи наклонил голову и маленькими шажками пошел в атаку. Я сделал слабую попытку прикрыть челюсть, но тяжелым крюком снизу он пробил мою защиту, по новой бросив меня на пол. Распластанный, я лежал посреди комнаты. Зеэв хотел припечатать меня каблуком, но племянник остановил его, приказав что-то укушенному напарнику. Через минуту я почувствовал, как укушенный льет мне в глотку водку. Это было последнее, что я запомнил"
Глава двадцать седьмая
Прощание с другом
Уилла похоронили на городском кладбище. В траурной речи господин Фридман-Зайченко (присутствовало два-три десятка бывших собутыльников Уилла), заявил, что поставит на могилу "Безвременно ушедшего друга" бюст из черного гранита за свой счет. - Мы евреи, умеем хоронить друзей! - сказал он, расчувствовавшись и пухлыми пальцами теребя, свои запорожские усы. Недели через две, в один из серых дождливых вечеров, я пришел в заведение господина Фридмана, чтобы залить тоску пивом. Расследование не продвигалось. Убийца, если таковой действительно существовал в природе, был недостижим для меня, по крайней мере, на сегодня. От усталости и безнадежности я снова малодушно стал убеждать себя в том, что, вероятно, Бернштейн прав и я только напрасно теряю время. После двух бутылок голландского "Ансельм", мне приспичило в туалет. Облегчившись, и сосредоточенно застегивая молнию на ширинке, я вдруг обнаружил рядом с унитазом листы выдранные из Уилловой рукописи. "Фридман! - обожгла меня давно уже назревшая мысль, - только он мог выкрасть недостающие в дневнике страницы. Вот же, гадина, и нашел ведь запискам достойное применение" Я подобрал разбросанные листы и стремглав помчался домой. Дома я разгладил их утюгом и углубился в чтение каракулей Иванова.
Глава двадцать восьмая
Кража
Из дневника Уилла Иванова:
1
"Я пришел в себя утром. Беспрерывно звенел телефон. У меня не было сил добраться до аппарата. Тошнило. Голова гудела, как после тяжелого похмелья. Каждый, кто водит дружбу с мисс бутылкой знаком с этим "приятным" ощущением. О синдроме похмелья можно говорить долго, но лучше чем раввин холонской синагоги Ильягу Бадалбаев об этом никто не сказал. Однажды на встрече с репатриантами из Средней Азии, он сделал для прессы следующее заявление: "Похмелье, господа, - это нормальное состояние грешников в аду!" Уважаемый рав мог не утруждать себя столь мудреными умозаключениями - у нас в стране каждый третий русский может написать диссертацию на тему "Похмелье, как последствие неумеренного потребления алкоголя и свидетельство развала общественных отношений" Между прочим, отец мой тоже приложил к этому руку, написав, между запоями, "Трактат о пользе рассола" Милуясь как-то с Беллой на подоконнике (единственное не опробованное нами место), я выдал ей работу предка за свою, за что удостоился высшей похвалы и соизволение - весь ближайший месяц разнообразить наш любовный досуг цитатами из папиного манускрипта.
2
В этом пре противнейшем состоянии я пребывал, очнувшись утром. Рядом лежала бутылка из под водки. Бандиты вливали ее мне в рот насильно, пока я не забылся. Я тяжело поднялся с пола и увидел, что Веньямин исчез. Он стоял за шторой, затянутый в специально пошитый для него чехол. До последней минуты я надеялся, что племянник не поверит, что Веньямин это тот самый хрупкий росточек в скромном глиняном горшочке. Меня поразила его невнимательность: битый час он вел со мной переговоры и ни разу глянул на пакет с навозом. Телефон колотило от звонков. Я пошел к нему с намерением заткнуть ему пасть, но тут вдруг вспомнил про бумаги старика и ужаснулся - "Неужто прихватил их с собою племяш?" Я рванул к комоду, резко потянул на себя последнюю полку. "Слава Богу! бумаги на месте" Шмулик делал ошибку за ошибкой. У меня отлегло от сердца. Телефон настойчиво продолжал взывать к моей совести.
3
Это была Белла. Рыдая в трубку, она засыпала меня упреками: - Какой ты жестокий, Уиллка, как тебе не стыдно. Ты совсем не жалеешь меня. Я все глаза выплакала. А вдруг бы они убили тебя? - Ну что ты, в самом деле, мамочка, со мной все в порядке, успокойся. - Почему ты ни разу не позвонил мне? Почему не отвечал на звонки, кто эти бандиты? - всхлипывая, допрашивала она. - Это родственник дяди Семы,- отвечал я, - ну чего ты плачешь, рыбонька? У меня с ними свои счеты, ты не волнуйся, пожалуйста, я скоро вернусь. - Ты опять оставляешь меня? - Совсем не надолго, родная, ты даже не успеешь соскучиться. Я бросил трубку на рычаг и пальцами стал массировать себе виски. Будь рядом Белла, она бы мигом сняла головную боль. И все-таки везучий я человек - у меня есть Белла. Племянник не разглядел у меня во лбу богатства. Какой же он слепец, ведь я богаче любого самого могущественнейшего паши. Еще задолго до Веньямина я считал самой заветной своей мечтой - Свободу. Теперь я готов был поступиться ею ради одной минуты любви божественной и неповторимой Беллы Вайншток. Уже после первой нашей встречи меня словно озарило: я понял, что истинное счастье и смысл жизни заключаются в любви. Я имею в виду не какое-либо абстрактное чувство, а любовь именно к ней. За один благосклонный взгляд возлюбленной я с упоением променял бы всю свою безрадостную жизнь. Прежде у меня не было стимулов добиваться высот. Я мог бы преуспеть еще на заре своей многострадальной юности, но явно ни к этому стремилась моя измученная одиночеством душа. Почти все мои одноклассники вышли в люди. Иные предпочли бизнес или сидели на уютных государственных постах. Попроси я, они бы вмиг нашли мне теплое место, но я человек гордый, делать карьеру всегда считал скучным занятием. Чем бы человек не тешился, финал всегда один: отец мой лез к вершинам власти, ботаник посвятил себя науке, но ни тот и ни другой так по-настоящему и не познали вкус истинного счастья. Я никогда не делал деньги и никогда не искал себя в творчестве. Любовь - единственное, что жаждала моя истерзанная душа. Любовь единственное чему ( в этом я теперь был убежден), стоило посвятить жизнь. Я всегда верил, что она придет. Никогда в жизни у меня не было друзей и подруг. Я жестоко страдал от одиночества, но никогда не отчаивался. Я ждал своего часа. Какое-то подспудное чувство говорило мне, что я не должен отчаиваться. И судьба не обманула меня. Я дождался любви - большой и красивой как жизнь. Я боготворил ее. Я пребывал в поэтическом настроении двадцать четыре часа в сутки и почти не вспоминал ее мужа. Для меня он не существовал Все годы моего одиночества были вознаграждены непередаваемой, неиссякаемой радостью трепетно и беззаветно любить женщину. Она понимала меня с полуслова. Она угадывала каждое мое желание, искренне любила и беспокоилась обо мне. Не знаю почему, но мне всегда было важно, чтобы близкая и родственная душа думала обо мне. Более всего в жизни я нуждался именно в этом, может быть потому, что никогда не знал материнской ласки. Белла самая большая удача в моей судьбе. Я готов был повторять эти слова снова и снова. Наконец-то, фортуна улыбнулась мне. В появлении Веньямина в моей жизни я видел особое знамение. Судьба не случайно свела меня с ним, он гармонично дополнял нашу семейную идиллию. В душе я уже видел Беллу женой и в шутку называл ее графиня Голубкина-Вайншток. Я не уверен, что без Веньямина нам было бы хорошо. Сегодня, когда его похитили, я понял, что без него не смогу удержать любимого человека. Нет, я не думаю, что она тянулась ко мне из-за денег, но разве не рвались самые крепкие узы из-за банальной прозы жизни? А мне так не хотелось, чтобы Белла познала нужду и безденежье. Именно поэтому мне нужен был Веньямин. О нем в последнее время я думал не меньше, чем о Белле.
4
Голова моя по-прежнему раскалывалась. Я принял рассолу для восстановления памяти, но это не помогло. Пришлось пренебречь антиалкогольным воззванием раввина Бадалбаева и тяпнуть для баланса рюмашечку крепленого винца. Как только я принял за воротник, у меня вмиг полегчало с головой, но на душе по-прежнему было гадостно. "Что же делать? Что мне нужно делать, любезные леди энд джентльмены?" Во-первых, я уже привык к Вене, сроднился с ним и полюбил. Все мои лучшие побуждения и помыслы были связаны с ним. Ни один объект на свете (кроме Беллы) за всю мою многострадальную жизнь не вызывал во мне эмоций столь бурных и мыслей столь глубоких. Веньямин переродил меня, сделал чище, умнее и благороднее. Разве не на это рассчитывал старик? Таким же образом он полагал воспитать человечество. Для этого нужно было лишь избавить его от изнуряющей борьбы за существование. Именно это он имел в виду на смертном одре - "Помни о людях, Уилл!" Но моя миссия была под угрозой. Меня лишили Веньямина, друга моего ласкового и безотказного и сделал это человек коварный и беспринципный, в руках которого Веня мог служить только источником зла. Я ни на минуты не сомневался, что, заполучив гениальное изобретение старика, эта сволочь станет насаждать в Израиле советскую власть. Как ни всесилен был теперь племянник с Веньямином на руках, я все же решил открыто вступить с ним в бой. Денег у меня было достаточно, чтобы в первое время успешно вести с ним борьбу. Сам я неплохо сложен, силенкой бог не обидел и если к этому добавить хлесткий свинг Фрезера, неоднократно выручавший меня в экстремальных ситуациях, можно было не сомневаться, что я далеко не подарок, даже для такого крутого парня как Шмулик. В бытность свою кассиром массажного кабинета, мне не раз приходилось вышибать зубы клиентам, намеренно обижавших девушек. Однажды я нокаутировал Эли Ландау, чемпиона Негева в полутяжелом весе. Эли привык к тому, что все ему подчинялись, и в последний свой визит стал нагло настаивать на половом контакте, с одной из девушек, без кондома. Получив от него оплеуху, девушка (ее звали Галя), зареванная прибежала ко мне, слезно умоляя спасти ее от этого спидоносца. За нашим боем тогда наблюдал весь дом терпимости. Противник кондомов все старался достать меня джебами. Поднырнув под один из них, я вошел в ближний бой, ошеломил его серией ударов снизу, заключив ее коротким боковым слева. Чемпион грохнулся на пол, а Галка, под дружные аплодисменты подружек, торжественно натянула ему на голову кондом, от которого он недавно столь упорно отказывался.
5
На свою левую я всегда надеялся и предпочитал работать без оружия. Несколько приемов бокса вполне удовлетворяли меня. Я не робкого десятка и всегда был способен постоять за свои убеждения, и теперь я жаждал боя. Но в одиночку, несмотря на отработанный свинг, с племянником мне было не сладить. Оставался единственный вариант - нанять специалистов уличного боя. Среди репатриантов мастеров мордобоя в стране предостаточно. Большую часть года они ищут работу и охотно и откликаются на деловые предложения. Я умылся, оделся весьма элегантно и, позавтракав на скорую руку, пошел на улицу Бренера, где располагалась биржа труда для лиц с высшим образованием. Такового у меня, разумеется, не было в наличии, но мои систематические с Беллой занятия философией давали мне основание считать свои познания в гуманитарных дисциплинах не ниже уровня доктора Бар-иланского университета. - Уважаемый адон, мне нужны люди для горячего дела, - сказал я чиновнику. - Кто именно? - осведомился чиновник и наклонил голову, что-то записывая. Я увидел зализанные волосы пакида и пробор аккуратный до умопомрачения. Зализанность столоначальника, его пробор и равнодушный вид, являли собой символ и воплощение отечественной бюрократии. - Мне нужны специалисты уличного боя, - сказал я. Чиновник долго молчал, со значительным видом роясь в бумагах, и демонстративно игнорируя меня. Потом как бы невзначай бросил: - Вы что-то изволили спросить? - Господин, мне нужны специалисты уличного боя. - Это не здесь, любезный, у нас иной профиль. Нам требуются уборщики, дворники и строители. - С высшим образованием? - съязвил я. Пакид оскорбился: - Ваша ирония неуместна, - официально проскрипел он, - государство не виновато, что каждый второй русский - инженер или врач. Зачем маленькой стране такое количество врачей? На сегодня мы нуждаемся лишь в грубой рабочей силе. - Так как же мое дело, адон, - прервал я его, - где я найду бойцов? - На Дизенгофе, - нехотя отвечал он, - там всякий сброд водится, можно хоть черта нанять. - Гран мерси, сэр.
6
На главной площади Тель-Авива, носящей имя первого мэра города Меира Дизенгофа, неподалеку от небольшого скверика с фонтаном, расположились качки, или, как их еще называли - шкафы - бойцы широкого профиля, подрабатывающие в русских мафиозных структурах. Мое появление ни у кого не вызвало интереса. Кто из них проводил бой с тенью, кто баловал гирями, а иные отжимались от земли, не обращая внимания на испуганно шарахающихся прохожих. Специалисты тосковали. Судя по их постным физиономиям, работы у них не предвиделось. - То есть, работа-то есть, - сказал мне один из них, огромный рыжий дядя, который в сторонке от всех отрабатывал технику сложного приема - удар левой ногой в печень. - Работа-то есть, но все не про нас. Предлагают метлу и прочий мусорный инвентарь, а я между прочим, кандидат наук и мастер спорта по самбо. - Да, - согласился я, - конечно, это грустно, когда и подраться-то не с кем. - В том и дело, - живо отозвался рыжий, - за хорошую плату, почему бы не подраться. А махать метелкой специалисту по квантовой физике... извините, лично мне такая перспектива не улыбается.. Рыжий с любопытством оглядел мой элегантный костюм, оценил прекрасные туфли итальянского производства и вдруг спросил: - Послушайте, господин, это не вы раздавали милостыню на Аленби? - А что, что-нибудь не так? - Нет, все в порядке. Просто я не успел в последний раз поблагодарить вас. Десятка, которую вы мне дали, пришлась кстати. Я тогда очень нуждался. Вы, наверное, помните меня, я стоял на углу шука "Кармель" и играл на мандолине? - Нет, простите, не помню, но рад, что был полезен. - Я так понимаю, адон, что вам нужны люди для горячего дела? - Вы правильно понимаете, мне действительно нужны люди. - Я готов вам услужить, господин, но... - на секунду он замялся. - Не волнуйтесь, - успокоил я, - постараемся без нарушения уголовного кодекса. - Ну тогда все о, кей! - сказал он, поигрывая мощными бицепсами. - Мне нужна бригада в двадцать человек. Рыжий парень вмиг собрал людей. - Виртуозы рукопашного боя, - сказал он, - представляя своих молодцов. Рассеявшись на небольшие группки, чтобы не бросаться в глаза, мы направились ко мне на квартиру. Я рассадил гостей в салоне и объявил заседание открытым: - Господа, - сказал я, стукнув по графину чайной ложечкой, - в жизни каждого человека бывают моменты, когда... - Бросьте, шеф, - прервал меня рыжий парень, - излагайте дело, речей мы в Союзе наслушались. - Хорошо, к делу, значит к делу. Господа, я плачу сто шекелей на нос, как вам это? - В день? - поинтересовался один из них. - В час, хабуб, в час! - О! - сказали специалисты, это хорошая сумма, шеф! Шкафы остались довольны. Как выяснилось, многие из них уже более месяца не принимали горячей пищи. Среди них были уличные музыканты, не раз прибегавшие к моим подачкам на Аленби. Мы решили вопрос заработной платы и перешли к основному: - Перед вами две задачи, - сказал я, - кратко ознакомив их с сутью дела, - взять племянника живым и отыскать самого толкового ботаника в стране. Я пытался разобраться в бумагах дяди Семы, но из этого ничего не вышло. Единственное, что я уяснил, наверняка, это то, что бумаги представляли собой инструкцию по разведению таких цветов как Веньямин. Группу по взятию племянника я возглавил сам. Вся остальная мебельная гвардия (восемь шкафов) выехала во все концы страны на поиски толковых ботаников"
Глава двадцать девятая
Убийца путает след
Подобранные в туалете страницы подтвердили мои подозрения: не зря я грешил на Фридмана. Но с другой стороны, разве стал бы человек причастный к убийству, так неосторожно разбрасываться уликами. Улики - это как раз то, что так не доставало в стройной цепи моих логических выкладок. Я был уверен, что искать их следует в пивном баре Мордехая Фридмана. Это было единственное место, где Уилл просиживал, а, возможно, и писал часами. Я показал записки Бернштейну и еще больше укрепил его в мысли, что Уилл свихнулся: - Ты что не видишь. Какую дребедень он несет? Деньги на деревьях растут... Нормальный человек будет такое утверждать? Скажи ты где-нибудь такое, тебя же высмеют, а то и к нам попадешь ненароком. Брось ты, наконец, терзать себя, Ицик. Никто Уилла не убивал, он сам на себя руки наложил. Забери, пожалуйста, свое произведение и никому его не показывай. Тут и дураку ясно, что только псих мог такое накатать. - А ты не допускаешь, что ботаник действительно сотворил чудо? - Действительность объективна, друг мой, и не оставляет место чудесам. Это еще Маркс говорил. Классиков надобно знать, дружище. Бернштейн дал мне успокоительные таблетки и лично проводил меня до дому: - А нервы тебе не мешало бы подлечить, - сказал он мне на прощание. В психиатрии, конечно, мне было не угнаться за ним, но в одном я был уверен совершенно точно: во-первых, с нервами у меня было все в порядке, и, во-вторых, несмотря на то, что действительность, как утверждали классики, объективна - чудо, надо полагать, все же свершилось, иначе, откуда Уиллу было взять деньги, которые столь щедро, хотя и анонимно, он положил на мой счет? Мне не хотелось считать Уилла законченным психом, хотя я и не исключал вероятности того, что в последнее время, какая-то, довольно легкая форма, психического расстройства в нем все же наблюдалась. Это на Бернштейна его записки произвели впечатление "горячечной фантазии", я же перечитал дневник несколько раз и воспринял их совсем по-иному. Да, это писал человек в некотором роде подавленный. Но сквозь мрачное настроение и гнетущую апатию, я вдруг услышал пронзительный крик боли и отчаяния. Я содрогнулся. Как не тяжело мне было, я перечитывал эту повесть еще и еще раз. Я нашел, что на многие вещи, мы с Уиллом смотрим одинаково. Это было потрясающее открытие: я обнаружил, что у меня с Уиллом много общего. Нет, господа, я не сошел с ума, однако это чувство, что мы с ним одинаково смотрим на мир, не покидает меня. И по духу он близок мне и по мыслям. Боже, что я говорю, ведь он сумасшедший... Ну вот ты и проговорился: в глубине души ты все-таки считаешь его сумасшедшим? Нет, не считаю, в моем понимании сумасшедший - это недотепа и чудак, человек не от мира сего. Таким, к сожалению, был Уилл. Таким, в какой-то мере, я считаю себя. Впрочем, все мы, наверное, немножечко такие. Боюсь, как бы не возникло подобных мыслей у вас.
Глава тридцатая
Поединок
Из дневника Уилла Иванова:
1
" На племянника мы вышли в тот же вечер. После экстренного совещания у меня на квартире, ко мне вдруг явился посыльный. Одет он был в бутафорский мундир: брюки с лампасами и китель с позолоченными эполетами: - Кто здесь их сиятельство - Иванов Уильям Константинович? - спросил он. - Это мне, - сказал я. - Пожалуйте телеграмму, граф. - Парень протянул мне пакет. Я кинул посыльному на чай и распечатал "молнию".
"Интересующее вас лицо будет пребывать в отеле "Шератон" с одиннадцати до тринадцати часов местного времени в номере 888. Доброжелатель"