Ему, по словам Георгия Викторовича, недавно исполнилось семьдесят пять, но иначе, чем Юрой, никто его не звал, поэтому отчество его осталось мне неизвестным.
На краешке стула, готовая в любой момент сорваться с места и лететь по делам, примостилась Галя Николаевна, тоже член Союза художников, бессменный член оргкомитетов всех выставок, но ни одной ее работы мне ни до того, ни позже видеть не доводилось.
Снечкин, глядя в пол, неторопливо басил:
- Душу ты, Гор, из людей вынимаешь своей красотой, это верно. Но сколько ж можно одной фигурой забавляться? Мечешься, ищешь, улучшаешь... У нас, у инженеров, есть правило: после третьего-четвертого варианта отбирать у человека работу, а то он зациклится, пойдут вечные улучшения - и никаких результатов. Добиться совершенства невозможно, совершеннее всего пустота.
- Не понимаешь ты, Боря, в нашем деле, хотя чего иного ждать от дилетанта? - Галя Николаевна вынеслась на середину комнаты и наверняка протаранила бы Снечкина, если бы тот не погрозил ей загодя тростью. Это Галю Николаевну не смутило, она круто развернулась и с места в карьер накинулась на Фогеля: - Куда какое искусство - перестановка куклы на потребу торговой администрации! Фантазия на тему манекена! Фи, Георгий, вы дискредитируете жанр. Занимались бы чистой скульптурой, я сама ваяла в юности. Но нет, где там, вы рожаете Галатею, ищете сверхвыразительную пластику! Что же после вас останется, а? Никаких следов. Колебания воздуха...- Галя Николаевна заметила меня, подлетела, отобрала нож: - А ты зачем здесь, девочка? Иди-иди, я сама кекс порежу.
- Нюта, расставь, пожалуйста, голубой чайный сервиз,- перебил ее Фогель, незаметно мне подмигивая. Он-то понимал, как мне интересно, как не хочется уходить.
Я тоже ему подмигнула. И стала нарочно медленно вынимать чашки из серванта и по одной носить на стол.
Галя Николаевна недовольно сморщилась, бросила резать кекс:
-- И потом, дорогой Георгий, вы давно не выставлялись. Ну, хотите, я договорюсь о вашей персональной выставке?
- Зачем ему мелочиться? - Калюжный вынул трубку изо рта и захохотал.Нам с вами и не снилась аудитория, какую он имеет ежедневно. Кроме того, за это ведь неплохо платят...
- Миша, я требую вести себя прилично! - тонким голосом закричал Фогель.
- Ну-ну, не буду, не буду, я пошутил. Все знают, какой вы бессребреник, за идею страдаете.
Калюжный широкими шагами подошел к камину, постучал черенком трубки по изразцам, точно отыскивая пустоты, с таинственным видом, как тайник с золотом, отворил дверцу и вытряхнул пепел.
Я прыснула.
- Девочка! - Галя Николаевна нахмурилась.
- Меня зовут Аня,- подсказала я, чувствуя спиной молчаливую поддержку Фогеля.
- Да-да, знаю. Так вот, девочка, не могу ли я попросить у тебя стаканчик водички?
Я украдкой скорчила ей рожицу, пошла в кухню, налила стакан воды, жалея, что без меня скажут самое интересное. Но, по всем признакам, за мое отсутствие они не произнесли ни слова.
- Я тебе, Гор, удивляюсь. И завидую,- после некоторого молчания сказал Глумов. Умолк. Достал из заднего кармана брюк плоскую бутылочку. Отвинтил пробку.- Понюхай-ка, Миша, не выдохлось?
- Высокогорный бальзам? О, умеют его делать в некоторых аулах! Калюжный молитвенно закатил глаза: - Благодетель вы наш! Попрошу скоренько посуду!
Галя Николаевна, опережая меня, рванулась к серванту, а Снечкин, ни на кого не глядя, язвительно спросил:
- Надеюсь, Юра, ты со временем закончишь мысль?
- Безусловно. Я хочу сказать, не каждому удается открыть новые возможности в искусстве. Тем более на пороге вечности. Гору удалось. Так побереги ж свое время, варвар! Плюнь на витрину, лепи. Лепи! - Глумов возвысил голос.- У тебя же не руки. У тебя две божьих искры!
Георгий Викторович выпростал из-под брошенного на колени пледа руки, с удивлением всмотрелся в них, пошевелил длинными, с припухшими суставами пальцами:
- Да нет, братцы. Меня устраивает то, что я делаю.
- Просто ему нечего сказать людям,- возразил Калюжный.- В скульптуре нужна идея, а не голая видимость. А ваша красота, извините, в прямом и переносном смысле голая.
- Голый натурализм! - поправила Галя Николаевна.
- Бросьте, сатирики. Можно учить человека, чего ему не делать. А можно - каким ему быть. По Гориным фигурам люди будут учиться осанке. Пройдет человек - и всем, кто на него посмотрит, сделается радостно.
Снечкин взял на изготовку трость и, согнутый, заковылял по комнате, опровергая собственные слова. Но смешно никому не стало, даже мне.
- Для этого школы грации есть,- миролюбиво заметил Калюжный.
- Гимнастика и фигурное катание! - подхватила Галя Николаевна.
- Давайте-ка за стол, там договорим,- пригласил Фогель.
Все загремели стульями, усаживаясь. Галя Николаевна, собрав чашки в кружок, разливала чай. Калюжный тянулся через стол к Глумову. Я с грустью направилась к двери.
- Погоди, Нюта,- остановил меня Фогель,- нехорошо уходить, когда может понадобиться твоя помощь. Садись тоже, тут для тебя шоколадка припасена.Из вазы с печеньем он извлек плитку "Золотого якоря", протянул мне.- Совсем вы меня, друзья, захвалили. А мне всего-навсего повезло на хороший материал наткнуться. И то вот с его помощью.
Георгий Викторович положил руку на плечо Снечкина.
- Вспененная пропилаза, ничего особенного,- отмахнулся тот.
- Э нет, не скромничай, друг Боренька. У твоей пропилазы упругость как у человеческой мышцы. И теплота. Я в ней каждую жилку понимаю.
- Вы мне про материал не толкуйте! - рассердился Глумов.- Мрамор куда теплее, все знают. А когда я перенес в мрамор одну твою фигуру, мне стало стыдно собственной беспомощности. Хотя меня новичком не назовешь.
- Знать бы, чем "коханка" людей прельщает...Фогель задумчиво прихлебнул из блюдца. Он всегда пил из блюдца, считая это своей единственной уступкой обывательскому представлению об уюте.- Боюсь я шумной гласности и дешевых эффектов - ажиотаж всегда попахивает подделкой.
- А если народ интуитивно чувствует настоящее? - грея в ладонях широкую мельхиоровую рюмку, спросил Глумов.
- Почему ж тогда меня шельмуют те, кому в таких вещах положено разбираться?
- Если выступают против, то или сами отстали, или завидуют! - впервые за вечер, а потому чересчур громко осмелилась высказаться я.
- Смотри, как все просто! - восхитился Калюжный.- Может, и искать ничего не нужно, все давно на поверхности? Ай да пигалица!
Я не знаю, что на меня нашло, что я вмешалась во взрослый разговор. К этому времени мы уже много где с Фогелем побывали. Он научил меня кое в чем сомневаться, кое-что понимать. Я чувствовала, Георгий Викторович и дальше будет изводить всех причитаниями, а остальные - наперебой его утешать. Вечный предмет их споров - подделываться ли автору под толпу или толпу поднимать до себя! Я лично считала и считаю, что искреннее само найдет дорогу к сердцам, никто не в силах с ним бороться.
"Коханка" часто не давала мне ночью спать. Сядет в изголовье - и раскачивается, и напевает что-то грустное. Слов не разобрать, но ошибиться невозможно, явно тоскует. Разлеплю глаза - никого. И все равно, чувствую, сидит. Ну, то, что в изголовье,- понятно.
Так ее Фогель однажды в витрине усадил: на краешке кровати, одна нога разута, другой тапочку нащупывает. Из других позиций мне запомнилось, как она бежит с халатиком под мышкой, точно набросить на себя не успела; как, отодвинув занавеску, выглядывает на улицу, то есть на нас. Не имею представления, по какому принципу Фогель отбирал для "коханки" движения.
Да, по-моему, он и сам тоже не имел. Потому что однажды признался:
- Знаешь, она меня по воскресеньям ждет. Постоишь перед ней ночку, сигареткой подымишь - к утру готово. Выставишь, как она хочет, декорации поменяешь,- на неделю успокоится...
Георгий Викторович много раз внушал мне, что основной принцип работы художника - это план, соразмерность, композиция. И вдруг какие-то ночные озарения. Однажды и Калюжный, спускаясь от нас, пожаловался на лестнице Глумову: