- Пир... - повторил он. - А вот и гости прилетели...
На краю черепичной крыши маячил черный шар. Он легко приподнялся в воздух - и стало видно, что за ним тянется черный шлейф...
Бэнкей схватил посох и кубарем скатился с горы.
* * *
- Наконец-то я нашел тебя, - сказал Юкинари. - Я по всему государеву дворцу искал тебя и нашел. Наконец-то я слышу твой голос...
- И я слышу твой голос... - повторила стоявшая перед ним красавица. Китайская накидка стекала с ее плеч, мерцая голубым узором по белому полю, а из-под накидки виднелись нарядные платья, и все это было нежным, светящимся, полупрозрачным, а в середине угадывался синий силуэт.
Они стояли у открытой створки ситоми, для приличия любуясь луной, потому что утонченные любовники начинают беседу с вещей изысканных.
- Какие у тебя прекрасные волосы... но я думал, что у тебя густая блестящая челка, а ты убираешь их со лба... и лоб... какая поразительная белизна...
Честно говоря, Юкинари не знал, что нужно говорить даме в ночь первого свидания, хотя что нужно делать - он знал прекрасно. Толстушка в красном переднике много чему научила его на постоялом дворе. И без всяких поэтических сравнений...
- Ты тоже красивый, - тонкие пальцы красавицы коснулись его округлых щек. - Но я не за красоту тебя полюбила. Я полюбила тебя за твою любовь ко мне...
- Я ее ничем еще не доказал, - скромно сказал Юкинари. Хочешь - докажу? Я бы приходил сто ночей подряд к твоим воротам, если бы ты только приказала!..
- Нет! - воскликнула она. - Только не это, не это... Это уже было...
- Сто лет назад, - согласился Юкинари, удивленный ее испугом. - Была такая женщина, Оно-но Комати, она тоже писала стихи и велела кому-то из придворных приходить к ней сто ночей подряд. Только он не дождался - на сотую ночь умер. Говорят, прямо под ее воротами...
- На самом деле все было не так... - прошептала красавица. - И не говори мне больше об этом. Оно-но Комати была безумна, когда придумала это испытание, а я вовсе не хочу тебя испытывать. Я просто хочу быть с тобой счастлива. Я просто хочу любить тебя!
Но воскликнула она это так, что более опытный мужчина услышал бы в голосе отчаяние.
- И я хочу любить тебя, - немедленно отвечал Юкинари. - И я рад был бы терпеть ради тебя те девяносто девять бессонных ночей... Так давай же постелим на пол нашу одежду...
Он протянул руки и коснулся узких плеч красавицы.
- Постой, постой... - прошептала та. - Дай насмотреться на тебя...
А сама уже грациозно опускалась на колени, и вместе с нею опустился юноша.
- Приди - на твою любовь отвечу такой любовью, что звезды... - произнес Юкинари. - А дальше? Что же дальше?
- Не знаю, - ответила красавица. - я не успела дописать эти стихи... я начала их так давно... Но они нашли тебя - вот что главное! Осторожно... не сомни свою шапку... давай ее сюда...
Юкинари было страшно.
Стоявшая перед ним на коленях, глаза в глаза, женщина сгорала от любви. Каждое прикосновение ее легких рук и даже каждый взгляд были поцелуями. Он знал, что любовь между мужчиной и женщиной должна быть прекрасна и возвышенна, но не думал, что она живет на кончиках пальцев. Если бы красавица попросту бросилась ему на шею - было бы понятнее.
Но он и сам боялся прикоснуться грубыми руками к этой полупрозрачной красоте.
Ему недолго пришлось ждать ее в темноте большого зала. Она скользнула, почти не открывая дверей, стремительная и легкая в своих сверкающих светлых шелках. Она взяла его за руку и повела, отодвигая одни перегородки, обходя другие, как будто ей не впервой было вести мужчину по ночному дворцу, отыскивая удобное и тихое местечко.
Она привела его в покои под самым скатом крыши. Уж там-то их никто и никогда не нашел бы. Возможно, что даже в дни государевых пиров сюда не забирались слуги.
И она хотела его любви!
- Я постелю свой кафтан, - сказал Юкинари. - Я нарочно надел "охотничью одежду", она подбита толстым слоем ваты, и нам будет мягко.
- Нам будет хорошо, - улыбнулась она. - Закрой глаза, а я буду тебя целовать в веки...
- А я буду целовать тебя... - повторил он.
И тут в окне появилось лицо - злобное лицо с оскаленными зубами.
Яростные глаза смотрели в лицо красавицы.
- Это ты видела нас... - прошипели черные губы. - Ты умрешь!
Красавица, вскочив на ноги, метнулась в сторону. Юкинари громко ахнул.
Тут только страшная голова заметила его.
- И ты умрешь!
- Господин Отамо Мунэюки! - воскликнул Юкинари. - Как вы сюда забрались? Вы же упадете!
Он решил, что скромный пожилой чиновник, угощавший молодых господ в заброшенной усадьбе, попросту спятил.
- Наконец-то мы нашли тебя, и ты одна! - сказало чудовище. - Здесь нет монаха, чтобы за тебя вступиться! Ты думала, что обманула всех, когда улизнула сюда, но Рокуро-Куби не обманешь!
Голова вплыла в комнату, и у Юкинари захватило дыхание. Это была голова без туловища... как та голова гадальщика, которая прицепилась к кэса странного монаха... а в окне теснились еще три головы, как бы споря за честь вцепиться в горло красавицы.
Тут у молодого господина Минамото Юкинари произошло некое помутнение рассудка.
От природы он был несколько пуглив, но за широкой спиной отца и старшего кэрая ему как-то не выпадало случая столкнуться нос к носу с этой своей особенностью. И вот случай выпал - а старшего кэрая, как на грех, рядом не случилось.
И Юкинари опомнился, когда с разгону налетел на столб. Чего-чего, а столбов в государевых дворцах было предостаточно.
Возможно, он на бегу сшиб или продавил легкие перегородки и ширмы. Что-то гремело и грохалось у него за спиной, а он несся, спотыкаясь о собственные длинные штаны, не разбирая дороги, пока не оказался в пустом и темном зале.
Мебель, ширмы и украшения, послужившие на прошлом пиру, отсюда вынесли, а других еще не притащили. Величины же зал был такой, что здесь устраивали состязания по игре в мяч, не говоря уж о схватках по борьбе сумо.
Юкинари совершенно не понимал, где здесь выход, хотя выходов, разумеется, кроме главного, южного, было несколько.
Вдруг он услышал женский сдавленный крик.