- Берет двухмесячный отпуск. В Мацесту поедет.
- Неужели он так и будет портить людям кровь?
- А что с ним можно поделать? Человек он ловкий и, где надо, тихий ласковый. В одном только ошибся.
- В чем?
- Он делит людей либо на дураков, либо на себе подобных. В этой ограниченной схеме слишком мало степеней свободы, чтобы можно было спекулировать до бесконечности. Вот его и раскусили. Вчера я это хорошо понял. И он, по-моему, тоже это понял. Теперь ему будет среди нас нелегко. Придется либо перестраиваться, либо искать себе другую фирму. Сама наша жизнь исправляет таких людей. Так-то, брат.
- Вы думаете, он исправится?
- А куда ему деваться? В душе-то он, конечно, не переменится, но вести себя станет поприличней. Вот увидишь, каким он вернется из Мацесты. Человек он хитрый и сам себе не враг.
- Посмотрим...
- Кстати, я тебе письмецо из города привез. От кого, не догадываешься?
- Неужели от Ларисы?!
- В самую точку. Главное, что адрес на конверте она сама писала. Я ее почерк знаю. Понимаешь, брат, что это значит?
- Выздоровела!
- То-то, брат!
- Надо съездить к ней. Как только кончим, так и поеду... Я вот о чем подумал: странно жизнь складывается. Лариса в Сигулде сейчас... И те, которые Черный ящик сделали, тоже были в Сигулде. Странное совпадение, правда?
- Таких совпадений в жизни сколько хочешь... Да, почему ты не публикуешь свою статью?
- Какую статью?
- А ту, что мне показывал. Об энергетическом расщеплении вакуума.
- Это не моя статья. - Подольский покраснел и отвернулся.
- А чья? - удивился Урманцев.
- Ее выдал Черный ящик. Я давно хотел рассказать вам об этом, но было стыдно... Это все время не давало мне покоя... Мучило.
- Мучило, говоришь! - воскликнул Урманцев, вскочив из-за стола. Глаз его сверкал неистовой радостью. Он был похож на Нельсона во время битвы при Трафальгаре. - Мучило?
Подольский недоуменно смотрел на него.
- Вот откуда твоя Нобелевская премия. Это как сон, навеянный навязчивой идеей. Понимаешь?
- Н-нет.
- Тебя мучило?
- Мучило.
- И меня тоже мучило! И сейчас, признаться, где-то под сердцем сосет. Конечно, я понимаю, что все это пустые страхи. Расчет есть расчет. Физика, слава богу, наука точная. Но... Ты понимаешь, ведь и перед испытанием первой атомной бомбы многие опасались цепной реакции...
- Так вы думаете, что возможна цепная реакция аннигилирующего вакуума? - Подольский тоже вскочил.
- Нет... Не думаю. Если б я так думал, то никогда бы не пошел на этот эксперимент. Теория есть теория... Просто дурацкие страхи, безотчетное опасение, что ли...
"Внимание! Внимание! - заорал над ними динамик. - Все по местам! В двенадцать часов четырнадцать минут будет произведен запуск..."
Они вскочили одновременно и, опрокидывая стаканы и стулья, ринулись к двери.
- ...Спутник вышел на орбиту, - улыбаясь с телевизионного экрана, сообщил диспетчер. - Передаю параметры: начальный период обращения - 88,7 минуты...
- Приготовиться! - скомандовал Урманцев.
Телеметристы и физики замерли у своих рабочих мест. Прозрачная стена стала матовой. Потом в зале стало темно. Горели только осветительные панели у рабочих мест и переливались разноцветные лампы приборов.
- Команду с Земли подать в 13 часов 54 минуты, - сообщил диспетчер.
Урманцев включил время. В динамиках застучал метроном.
Михаил не отрывал глаз от осциллографа, на котором непрерывно бежала световая капля. После старта, последовательного отделения ступеней и выхода ракеты-носителя на орбиту капля оставалась неизменной. Она больше не удлинялась и не разрывалась пополам, как делящаяся бактерия; не падала вниз.
- Даю счет! - сказал в микрофон Урманцев и сразу же: - Двадцать шесть.
Михаил включил программный сигнализатор.
- Двадцать пять.
Осторожно коснулся пальцами тумблера с зеленой точкой на рычажке.
- Двадцать четыре.
Крепко зажал рычажок пальцами.
- Двадцать три.
Перед ним зажглась зеленая лампа. "Она будет гореть две секунды".
- Двадцать два.
- Двадцать один.
Лампа погасла.
- Двадцать.