- Помнишь, у Жванецкого есть: "А эта, ядовитая, где она меня нашла?" Прекрати смеяться. Я ее шантажировал. "Будем жениться?" - спрашивал. "Нет". "Тогда я женюсь на другой". "Тогда я согласна". Это действительно так было сорок лет назад. (Смеется.) Она, между прочим, в серьезном театре работает. У Додина. И там все время играет трагедию русского народа в "Братьях и сестрах". Там деревня... В платочке ходит... Приходит после спектакля вся такая - ух (серьезная гримаса - лицо в кулачок). А я после спектакля такой веселый... (Расплывается, как блин на сковородке.)
Мы, Марина, работали на периферии, поменяли шесть или семь театров. В Петропавловске были, в Иркутске, в Кемерово, в Пензе, в Петрозаводске. И потом некуда было деться - Питер рядом, тут же и остались. Поэтому я и не поехал к Захарову: только-только на Фонтанку из подвала перебрался. Двухкомнатную квартиру получил, аж тридцать метров. При мысли снова паковать манатки, покупать контейнер... Да пропади все пропадом.
Мы испытали все прелести провинции. Днями-ночами плутали в машине по Целине: артисты в кузове грузовика, рядом ящики с костюмами. Въезжали в деревню - ой, это ж сколько вспоминать (хватается за голову) - бежали мальчишки: "Артисты приехали!", а мы - сразу в клуб захватывать места, кто где спать будет - в директорском кресле, на сцене или на стульях в фойе? Утром покупали молочка, хлеба, вечером играли Гольдони, а после ночевки в следующий совхоз отправлялись.
- Скажите, Михаил Семенович, цену актерской жизни можно узнать только так, помотавшись по городам и весям?
- Это очень важно испытать то, что мы испытали. Я играл по тридцать три спектакля в месяц. В Барнауле меня покойный Жора Бурков на руках из театра в "скорую помощь" вынес. А у меня - сорок температура, руки-ноги скрючило. Тело онемело, как дерево. Дикий страх, что сердце остановится. И тут, как только у меня бывает, вместо нормальной больницы меня привезли в... гинекологию. Вокруг белые халаты, все смотрят, не знают с какого конца ко мне подступиться, а я коньки отбрасываю. Врач сообразил и дальше погнал машину. Это уже потом в неврологии, когда меня накололи, начался отходняк. Врач сказал, что это была истерия, нервная система перенапряглась.
- А вы Счастливцев или Несчастливцев?
- Я был Счастливцев. Я был веселого нрава. Не унывал. Когда мы поженились, артисты подтрунивали, что наша смешная пара долго не протянет. И только старый комик сказал: "Прекратите. Это не тот случай". Вот сорок лет. А я говорю сорок, а не тридцать девять. Бронислава Константиновна, прекратите. Тут вам не "Братья и сестры".
- А правда, что вы вечно ссоритесь с начальством?
- С начальством я всегда ссорюсь. Особенно если оно из артистов. Когда меня спрашивают: "У вас есть друзья в актерском мире?" - я говорю: "Нет!!!" Я перестал верить артистам. Был один артист... Все... Все... Не в жилу это рассказывать! Дальше поехали. Да Бог с ними - артистами и начальством.
Я тебе больше скажу: я у Гайдая не снялся в последнем фильме "На Дерибасовской хорошая погода..." по своей же глупости. Умные люди, когда режиссер звонит, первым делом что спрашивают? "Где съемки будут?" А я не спросил, во мне взыграли творческие амбиции: "Леонид Петрович, ну что вы мне предлагаете одну и ту же роль?" Он мне терпеливо объясняет. А я, который в любом дерьме готов сниматься и снимался, отвечаю: "Надо подумать, Леонид Петрович". И Гайдай обиделся. В Америку вместо меня полетел Джигарханян. Провинциальные замашки! Идиот! С Данелией такая же история вышла. Я же говорю, что я человек наоборот. Ну задавай свои вопросы.
- Комиками рождаются или становятся?
- Комиком нельзя сделаться. Я с четырехлетнего возраста, сколько себя помню, смешил людей. Хотел, чтобы смеялись вокруг. В детском саду читал, танцевал, болтал без умолку. Мог спокойно сказать: "Ленин умер и дело его умерло" (не смеется). В школе - то же самое.
- На юморе выезжали?
- Меня выехали в середине года. Я обнаглел до предела: мой вопрос учителю - класс в хохот. Завуч проставил оценки за все четверти вперед и сказал: "Уходи из школы". Поэтому я и пошел в музыкальное училище, чтобы среднее образование получить.
- Кстати, а сейчас-то вы, как духовик, что-нибудь сыграть сможете?
- Черт его знает. Гобой я свой давно продал. На фортепьяно обожаю поиграть.
- Комики выживают в любой ситуации?
- В Ташкенте в эвакуации, во время войны, я был самого маленького роста. Волос - пепельный. Я по-узбекски шпарил, как на родном, без акцента. Все думали, что я местный татарин. Так что я делал? Набирал в чайник холодную воду, ходил по рынку и по пять копеек продавал. Я кормил семью. Да, все деньги были у меня, Марина! Я распоряжался деньгами! А мне - десять лет! Мама ничего не могла продать. Я продавал. Я притворялся, что ворую. У рынка стояли перекупщики, я шел мимо и делал вид, что за пазухой у меня краденое. У них глаза загорались, меня оттаскивали в подворотню: "Сколько просишь, пацан?" Тогда все воровали и продавали.
- А вы воровали?
- Нет. Никогда. Мне предлагали. Меня втягивали.. Со мной ворюги опытом делились (показывает, как в военном Ташкенте маленькие умельцы резали сумки). Но что-то у меня в крови: никогда в жизни чужого не взял. Однако косил под вора, чтобы продавать. Это была игра. Я здорово изображал человека, который спер что-то и всего боится. Я приносил все домой. Редко позволял себе пирожок съесть. И до сих пор все в дом тащу. А какая у нас история с чулками вышла! (Передо мной разыгрывается получасовой спектакль, как у семьи Светина хотели в Ташкенте украсть мешок хлопковых чулок, предназначавшихся для продажи. Но воры обломались.)
- Михаил Семенович, скажите честно, у вас никогда не было комплекса мужчины маленького роста?
- Не-а. Не-а. Мне наоборот всегда нравилось быть маленьким, и я издевался над длинными. Не-а, не комплексовал даже с девочками, женщинами. Я всегда любил крупных баб. Я мог идти рядом с высокой и чувствовать себя героем. Я любил до армии переодеваться в женщину. Вот на таких шпильках ходил! Фильдеперсовые чулки натягивал! Во!
- Зачем?
- Разыгрывал. Сейчас бы меня не так поняли (хохочет). Я пудрился. Шпильки. Парик. Грудь подкладывал... И, крутя задом, под ручку с моим другом Витькой, шел по улице. Кокетливо спрашивал приглянувшихся мужчин: "Вы женаты?" "К сожалению, женат", - отвечали они, потупя глаза. Офицеры так и стреляли глазищами (изображает офицеров, глазищи и свое дамское кокетство одновременно). Зачем, зачем? Я человек упрямый. Много лет перед сном я говорил в подушку: "Я хочу быть артистом" (три раза). А уже засыпая: "Я хочу быть известным. Я хочу, чтобы меня знали. Боженька, помоги мне".
- И, когда в сорок лет он вам помог, вы уже стали твердить в подушку: "Хочу быть богатым"?
- Нет. Я постепенно перестал говорить в подушку. Больше просил о здоровье, чтобы сил дал дочку поставить на ноги, потом внучку.
- А виллу на море купить?
- Не хочу. Я море терпеть не могу. И не хочу, чтобы теперь на улице узнавали. Хочу, чтобы меня узнавали там, где я хочу. Чтобы руку не жали, когда я еду в метро.
- Вы хотите сказать, что пользуетесь метро?
- Я же не вожу машину. Баранку в рот не брал никогда. Машины у меня нет. Марина, у меня же ни черта нет. Двухкомнатная квартира на Фонтанке - тридцать метров. Дача - фундамент шесть на шесть, шесть лет как стоит. Я как был провинциальный актер без всего, так и остался им. Веришь, я не могу привыкнуть, когда высокое начальство ко мне с почтением обращается. Думаю, наверное, ошиблись.
- Каждый комик мечтает о трагической роли. А трагическую вы сыграть сможете, если дадут?
- А я играл еще давно очень серьезную роль - начальника снабжения на Севере - такого еврейского человека, с мудрой еврейской психологией. И мне это стоило столько здоровья! Меня мучил режиссер. Он кричал: "Ты пустой, как барабан!" И все-таки я играл эту роль. А был еще интересный случай, когда я репетировал Крутицкого в спектакле "На всякого мудреца довольно простоты". Перед выпуском режиссер признался нам, что у него ничего не получается: "Завтра я разрешаю вам делать все, что вы хотите". И я ночью думаю: что мне такое сделать, чтобы взорвать сцену? Придумал: Глумов придет ко мне, а я спрячусь. Он - давай озираться, а я из разных мест, как черт, буду выскакивать и текст говорить. Всю ночь промучился, никому ничего не сказал. Начался спектакль. Вошел Глумов, озирается, ищет меня, перепугался бедняга: "А где Светин?" - спрашивает на весь зал. В общем, режиссер снял меня с роли. Он не понял, что я придумал.
Я вот заметил, что на концертах, когда я говорю серьезные вещи, зритель вежливенько так хлопает. А когда смешное - "бис" орет. Но вот у меня сейчас есть спектакль "Дон Педро" (с Игорем Дмитриевым на двоих), где я сам себя и зрителей переломил. Я там не обаятельный маленький человек. Я - мещанин, воинствующий пенсионер, который потом от жизни ломается. Вначале зрители много хохочут, а потом, когда он сходит с ума, потому что не может сбежать от себя в Бразилию, вот тут начинается. Люди плачут. Слушай, Марина, у меня впервые такое. Мне сейчас наш режиссер предложил роль в "Лекаре поневоле". Я задумался - брать или не брать? Я не хочу чистой развлекаловкой заниматься.
- Вы решили сменить амплуа комика?
- Насчет комика... Очень неблагодарная у него участь. Одна девочка мне после спектакля как-то сказала: "Ой, Михал Семеныч, я так смеялась, так смеялась, аж скулы свело. Если бы вы малость подучились, вы таким бы клоуном были!" (Хохочет, как будто его щекочут.) Быть чистым комиком - это неактуально. Надо, чтобы грани были разными. Ролей хочу трагикомических, а в кино все то же самое предлагают - маленьких смешных человечков с одной краской. В этом смысле мои идеалы - Тото, Фернандель, Мазина. Вот в "Ночах Кабирии" - она смешная, а потом как оно все заворачивается...
- А что это за история, Михаил Семенович, у вас вышла с одним бизнесменом из Голландии? Весь Питер потрясенный рассказывает, что вы отказались взять у него деньги на операцию сердца.
- Откуда вы знаете? Вот журналисты... (Очевидно, за это наливает мне кофе.) Приехал тут один крупный бизнесмен из Голландии. Привез мне привет от одного друга. Ну пригласил нас с приятелем в ресторан. Мы там хорошо напились, и он говорит: "Я хочу сделать тебе гуманитарную помощь. Хочу дать десять тысяч долларов". Пьяный разговор был, но он за свое: "Я все равно привезу". И вдруг в половине четвертого утра звонок по телефону. Мы вскочили. "Миша, выйди, я тебе дам кое-что". Я спросонья: "Кто? Где? Что?" "Да это Саша". "Какой Саша? С ума сошел? У меня жена спит!" А сам выглядываю в окно, там здоровущая машина стоит. "Саша, - говорю, - не нужны мне твои деньги. Ты меня этим унижаешь. Ты думал - я побегу, как собачка..." Понимаешь, я завелся. Он принес 15 тысяч долларов. У меня таких денег сроду не было. А я не принял. Он обиделся, уехал. У меня все наоборот. Я же говорил. Моя обида не в том, что без денег остался. Вроде человека обидел. Все комики рано или поздно кончают трагедией или трагикомедией (смеется).
Операцию мне все-таки сделали. Я и там учудил. Я был уверен, что усыпляют маской, а мне снотворное в вену ввели. Вкатили в операционную, вокруг - все в очках, одинаковые, как бандиты: им только нож дай. Приказывают: "Залезайте" и халатик стягивают с меня. Дают масочку: "Подышите". Я дышу усиленно и не понимаю, почему не отключаюсь. Все вижу, слышу. Стараюсь дышать глубже. А у меня маску отнимают, но я же все слышу. Они за свое. Я - за маску. Врач готов меня убить, но я в нее вцепился. После операции доктор мне сказал: "Мы же тебе кислородную маску дали..."
- И все-таки, Михаил Семенович, Светин - это фамилия или псевдоним?
- Псевдоним. В шестьдесят восьмом году родилась моя Светка, я и стал Светиным. Когда деньги за съемки стали приходить с киностудий на имя Светина, мне не хотели отдавать. На почте говорят: "Мы вас знаем как Светина, а в паспорте-то вы Гольцман". В гостинице та же история. В восемьдесят третьем я сменил паспорт, но люди, боюсь, подумают, что я скрываю свою фамилию. А я просто Светин.
- Я читала, что комики и клоуны - это самые большие в мире зануды. Теперь - не верю.
- Марина, это точно. Я нытик. Ворчун. Но самое интересное - я до сих пор возраста не чувствую. Как это объяснить? Я, наверное, до смерти буду прыгать, бегать. Обидно только: лицо провиснет. Надо подтяжки сделать.
- Вы это серьезно? Сначала история с переодеванием, а теперь вот косметическая операция? Подозрительно.
- Смотри, смотри - купилась! (Хохочет, как будто его щекочут.)
Кому закуска, а кому, простите, выпивка. Вопрос быть или не быть, похоже, не так актуален, как другой - пить или не пить в театре? Потому как на сцене, оказывается, больше предпочитают пить, чем закусывать. Во всяком случае, в количестве выпитого в русском театре можно буквально утонуть. Так, только за одну пьесу "Свои люди - сочтемся" персонаж хлопает 39 рюмок, что соответствует примерно двум с половиной литрам водки. В "Талантах и поклонниках" актеры принимают на грудь по 2,5 литра шампанского на каждого. А в "Старом по-новому" герой является в гости с ведерком "очищенной" - то есть с 12 литрами лучшей водки. В "Трех товарищах" - абсент без конца сменяет виски, портвейн и ром.
Что пьют на сцене? Как пьют? Кто лучше всех это делает? И какая мера условности позволяет обмануть зрителя?
В общем, именно алкогольная, а не пищевая тема на наших подмостках оказалась неисчерпаемой. Поэтому на авансцену выступает человек с нетрадиционной репликой:
Выпить подано!
Тайны старого реквизитора