Ршава пронзил юношу взглядом. Мацук сильно покраснел и склонил голову, охваченный стыдом и смущением. Ршава деловито произнес:
— Помоги мне вынести тело. У него есть семья? Думаю, есть. Надо их известить. И надо проследить, чтобы вспомоществование от нашего храма не заставило себя ждать. Это была не наша вина, — проговорил он, убеждая в этом как себя, так и Мацука, и покойного Элада, чьи глаза, казалось, все еще наполнял слепой упрек, — но нам следует возместить им все, что мы сможем.
— Д-да, святейший отец, — пробормотал Мацук.
Он взял себя в руки и помог Ршаве вынести тело Элада из кабинета. Потом, отдышавшись немного в коридоре, он сказал:
— Простите меня за любопытство. Я не имел в виду ничего дурного и уж точно не имел в виду, что ваш вопрос, каким бы он ни был, мог иметь хоть какое-то отношение к… этому. — Он снова очертил на груди солнечный круг.
Повторив его жест, Ршава сказал:
— Не терзайся, сын мой. Я не в обиде на тебя.
То была ложь, но ложь во благо. Мацук облегченно выдохнул. Ршава взглянул на Элада. Они не закрыли прорицателю глаза, и тот как будто все еще смотрел на них. Прелату очень хотелось верить, что прорицатель умер из-за внезапного приступа или чего-то подобного. Хотелось… но не верилось.
Насколько Ршава мог судить, Элад услышал его вопрос, стал искать на него ответ, нашел… и умер от ужаса, поняв, что это за ответ. А Ршава так его и не узнал. И сейчас прелату хотелось только одного: чтобы он вообще не задавал того вопроса.
Всякий раз, когда к резиденции Зауца подъезжал курьер, Ршава глядел на него с другой стороны центральной площади Скопенцаны и гадал, какие новости хранит память курьера или привязанный к поясу футляр из вощеной кожи. И всякий раз, когда приехавший с юга торговец выкладывал на прилавок одного из городских рынков горшки, бронзовые сосуды, парфюмерию или специи, Ршава гадал, какие слухи он перескажет другим торговцам и горожанам.
Пытается ли Стилиан поднять восстание и здесь? Довольно скоро Ршава понял, что вопрос неправильный. А правильный должен звучать так: почему бы Стилиану не попробовать? Что ему терять? Нечего. А что он может получить? Корону, а попросту говоря — все.
Согласно одному из слухов, Малеин выиграл сражение где-то на юге. Затем по Скопенцане пронеслась новая весть — о том, что теперь уже Стилиан разбил автократора и заставил его бежать в город Видесс. Ршава не знал, чему верить. Самым легким решением казалось не верить ни тому ни другому.
Он собрал всех священников Скопенцаны и заговорил с ними о необходимости сохранения Малеина на троне.
— Если Стилиан победит, он заставит вас об этом пожалеть, — заметил один из священников.
— Нет, — покачал головой Ршава. — Если мятежник победит законного автократора, я сам об этом пожалею. Поэтому заставить меня пожалеть он не сможет.
Он оказался не единственным видессианином, получающим удовольствие от игры слов. Священник посмотрел ему в глаза и сказал:
— В таком случае, святейший отец, он заставит вас пожалеть еще сильнее.
— Вы достойный грамматист, — кисло ответил Ршава. — Вполне возможно, что он заставит меня пожалеть еще сильнее. Однако благой бог милостив, и возможно, что он такого не допустит. Именно поэтому я и попросил вас собраться сегодня здесь, в храме, — чтобы попросить сделать все, что в ваших силах, лишь бы не позволить узурпатору захватить трон.
Никто из священников не сказал, что он на стороне Стилиана. Ршава удивился бы, услышав такое, особенно в ситуации, когда с юга поступает так мало надежных новостей. Но и Малеина они поддерживали не очень-то энергично. Выжидальщики, с горечью заклеймил их Ршава. Священники низших рангов будут ждать, кто одержит верх, а уже потом сделают очевидный выбор. Такая позиция вызывала у Ржавы лишь презрение. Он предпочел бы человека, у которого хватит смелости признать, что он поддерживает бунтовщика. Такой человек хотя бы доказал, что у него есть принципы, и поэтому он достоин уважения. Его принципы могут оказаться ошибочными, зато они будут реальными. А эти презренные душонки!..
Когда они вышли из храма, Ршава сделал мысленную пометку: надо послать людей, которым он доверяет, в другие храмы города. Неплохо бы узнать, о чем говорят священники с кафедр, думая, что прелат их не слышит. Они могут демонстрировать ему лояльность с глазу на глаз и отказываться от нее, как только Ршавы не будет рядом. Когда имеешь дело с людьми, которых больше заботит, кто выиграет, а кто проиграет, а не кто прав или не прав, такого следует ожидать.
Через два дня после разговора со священниками к Ршаве пришел Гимерий. Поклонившись, командир гарнизона сказал:
— Что ж, вам больше не придется беспокоиться о моей лояльности, святейший отец.
— Не придется? — осторожно переспросил Ршава, не совсем понимая, что имел в виду офицер.
— Нет, — мрачно подтвердил Гимерий. — Его величество вызывает местный гарнизон к себе на юг, чтобы мы вместе с его войсками сражались против Стилиана.
— Да? — как можно нейтральнее отозвался Ршава. — И вы подчинились приказу его величества?
— Разумеется, — кивнул Гимерий. — Ингегерд останется в городе. На гражданской войне женщине не место. Скопенцана далеко от сражений, и вряд ли они доберутся до наших краев. Если… если вдруг случится худшее… Святейший отец, я сочту за милость, если вы не дадите ей пострадать из-за моего выбора. И вообще, позаботитесь о ней.
Ршава поклонился офицеру:
— Я сделаю все, что в моих силах. Насколько много это будет, не знаю. Если случится худшее, то оно, скорее всего, станет худшим как для вас, так и для меня. А в этом случае я вряд ли смогу сильно повлиять на события. Вы с тем же успехом могли бы попросить об этом и других священников, кроме меня.
Гимерий покачал головой:
— Вы честный человек. Священники такие же мужчины, как и все. Некоторым из них, вы уж не обижайтесь, я не доверил бы присмотреть даже за мешком с навозом, а уж тем более за женщиной.
Его слова оказались очень близки к мнению Ршавы о своих коллегах.
— Вы оказали мне честь, не включив меня в их число, — сказал он.
— Вы раздражаете людей по различным причинам, — сказал Гимерий. — Вы крепко держитесь за то, во что верите. Не хочу вас обидеть, но вы крепко держитесь своих взглядов даже тогда, когда другие могут задуматься о том, чтобы их изменить. А такое не может не раздражать тех, кто менее тверд в убеждениях.
«Ты упертый болван» — вот что он имел в виду. Как бы гладко ни была сформулирована эта мысль, она оскорбила бы многих. Но не Ршаву. Прелат снова поклонился.
— Добро есть добро, и зло есть зло, — сказал он. — Я изо всех сил буду держаться за то, что сильнее, и делать то, что считаю добром в глазах Фоса. Все мужчины — и женщины — должны поступать так же. А если они делают меньше, то подвергают себя опасности оказаться в вечном льду, когда завершатся их дни на земле.
— Думаю, мы все стараемся поступать правильно, так, как это понимаем. Однако не у всех понятия о правильном совпадают.
— Есть только один правильный путь, — упрямо возразил Ршава. — Он всегда лежит перед нами. Мы должны отыскать его и шагать по нему, ибо в конце он выведет нас на Мост Разделителя, к вечному свету Фоса. Выбери неправильный путь, и ты никогда не перейдешь этот мост. Вместо этого ты упадешь в вечное проклятие.
На секунду Гимерий даже испугался. Ршава всегда оказывался гораздо более убедительным оратором, когда говорил с одним человеком, а не с кафедры. Было заметно, что командир гарнизона с усилием взял себя в руки:
— Вы ведь говорили не обо мне конкретно, святейший отец? Вы имели в виду любого, кто сойдет с прямого пути?
— Да, конечно, — нетерпеливо подтвердил Ршава, даже не заметив, что Гимерий вовсе не успокоен его словами. — Веди себя правильно, и благой бог вознаградит тебя. Поступай иначе, и Скотос позаботится о том, чтобы ты заплатил сполна.
Прелат ритуально сплюнул, отвергая темного соперника Фоса. Офицер последовал его примеру.
— Я надеюсь быстро вернуться в Скопенцану, — сказал Гимерий. — Это будет означать, что автократор Малеин победил и мятеж подавлен.
— Это будет означать, что Фос торжествует, а Скотос повержен. Да пребудет с вами благословение владыки благого и премудрого.
— Спасибо. Это много для меня значит. — Гимерий повернулся, собираясь уходить. — И если из-за какой-нибудь беды все кончится плохо, пожалуйста… не забудьте про Ингегерд.
— Все, что смогу сделать, я сделаю, — повторил Ршава. — Но, как я уже говорил, ей было бы надежнее с другим защитником, а не со мной.
Три дня спустя он смотрел, как командир гарнизона выезжает из Скопенцаны через южные ворота во главе своих людей. Над солдатами развевалось знамя Видесса — лучистое солнце на синем фоне. Ршава задумался, много ли будет смысла в этом знамени во время гражданской войны. Оно будет развеваться над обоими противниками, и никто из них не сможет с помощью знамени различить своих и чужих.
Впрочем, судя по их бодрому виду, выходящие из города солдаты не очень-то задумывались над тем, кто станет их противником. Пехотинцы маршировали, положив на плечи древки пик. На поясах у них висели мечи — чтобы защищаться, если главное оружие сломается. Некоторые из кавалеристов были копейщиками, другие лучниками. И пешие солдаты, и всадники махали друзьям — обычно прелестным, — которых оставляли в городе. Ингегерд стояла неподалеку от Ршавы, ее светлые волосы сияли на солнце. Лицо у нее оставалось суровым, как у воина, пока мимо не проехал Гимерий. Тогда оно просияло теплотой, и женщина послала мужу воздушный поцелуй. Гимерий снял шлем и поклонился в седле. Красивое получилось зрелище… пока Ршава не заметил слезы на ее щеках.
Зауц тоже наблюдал за уходом гарнизона. Эпарх сегодня выглядел как очень несчастливая лягушка. Поймав взгляд Ршавы, он поманил его к себе. Прелат протолкался к нему сквозь толпу.
— И что нам теперь делать, святейший отец, если на нас обрушатся халогаи? — вопросил эпарх.