- Что, с приложением полпузанчик? - и Сеньковский захватил в кулак пальто на спине у Виктора, тер по хребту. - Почесать?
Было темно, фонарей не зажгли. Кое-где у ворот глухо гудели темные кучки народу.
- Постовой! - и Сеньковский толкнул Виктора под локоть, кивнул на студента на мостовой. - Снять, что ли, - и Сеньковский огляделся, - или рано?
Виктор молча вертел головой.
Они вышли на пустые улицы, и свет в окнах, теплый уютный свет, и где-то за окном пели хором. Виктор повернул голову на свет, на песню, погладил глазами окно.
- Вот сейчас по-другому запоют, - Сеньковский больно ткнул Виктора большим пальцем под ребра. - Ух, началось, началось! - вдруг, запыхавшись, зашептал Сеньковский. - Фу, черт, завозились с тобой, а дьявол, туды его в доски! - и Сеньковский полубегом заспешил по улице вниз. Виктор глянул: они свернули в улицу, где прямо в конце металось красное зарево, будто хотело вырваться, звало на помощь. Виктор вдохнул, как будто кусил воздуху, и бросился догонять Сеньковского.
- Господа! Господа! - голосом таким отчаянным, бабьим каким-то, кричал длинный, верста коломенская. - Господа! Вы туда? Там евреев избивают! Я тоже на помощь. - И длинный нагонял раскидистыми шагами. - Господа!
Знакомый голос. Вавич не вспомнил, откуда это. Противный.
Виктор не узнал Башкина.
Сеньковский вдруг остановился.
Башкин нагнал, запыхался.
- Господа! Спешим! Может быть, мы...
- Ишь! Полтора жида! - и Сеньковский с размаху ударил Башкина в ухо.
Башкин схватился за голову, падал на Вавича.
- Принимай! - крикнул Сеньковский, и Вавич всю досаду вправил в руку и саданул Башкина в бок. Башкин рухнул наземь, упал, раскинул руки.
- Так! - сказал Сеньковский. - Почин! Пошли, - и он дернул Виктора за рукав. Потянул. - Ходом, ходом. Смотри. Э-эх! Пошло...
В это время пламя взметнулось кустом и красным отсветом дунуло в черную улицу. Сеньковский стал на миг, и вот густым гулом ухнул взрыв и следом далекий визг толпы.
- Ходом! - крикнул Сеньковский и побежал вниз по улице.
Они бежали через пустую площадь, и уж в окнах мелькали пугливые огни и хлопали калитки, и только слышно было, как шлепали ноги, как перебегали под домами люди.
- Забегали... таракашки! - запыхавшимся голосом подкрикивал Сеньковский.
Он топал вверх в гору, и Виктор слышал, через крик и выкрики, как гудел говор во дворах за низкими заборами и, как языки пламени, звенли вскрики поверх гула.
- У, сволочь закопошилася, - и Сеньковский тянул воздух со слюной и вдруг ..
Дзлям! - и впереди в окне зазвенели стекла, и как сигнал ударило в душу. Кчертям! Посыпалось береженое. Бей! И Виктор сжал кулак. Вон бегут, бегут с факелом - черт его - ножка от мебели и горит сверху рогожа.
- Бей жидов! Мать их в душу... - и вон с маху ломом, ух, дядя какой садит в рамы. Вывеска - "бакалейная".
И вот неистовая нота, отчаянная, острым колом впилась в воздух, и на миг стихло все, и вдруг рванул гул ревом, трещали, взвизгивали двери. Виктор видел, как подсаживали трое дверь ломом - водопроводной трубой, подбежал, рев вошел в грудь, и Виктор дернул лом - сюда, сюда! и засадил у петли. Вали, вали! Красный свет мелькал, мутил тени, едко несло керосином - ух, еще, еще!
Гу-у! - лопнуло! Дверь отскочила, повисла криво над крыльцом.
- Рви! - заорал Виктор. Он дергал дверь, не жалел рук, и вдруг женщина, старуха, кинулась из дверей и стала над ступенями, всклокоченная, рваная, глаза выпучены и руки подняла, вверх вытянула, будто в бездну бросается, рот открыла, кричит, что ли, и трясет в стороны головой.
- Не-е-е! - слышал Виктор, держал дверь, глядел, как страшно мазал свет по лицу старухи, и вдруг визгнул голос: "Бей!" - и сзади махнул лом, и старуха, как бумажная, хлопнулась ничком в ступени.
- Бей их! Га-а! - и уж мимо Виктора из окон что-то летело, и Виктор поддавал ногой какие-то банки, а там рвались, давились, топтались в дверях, и с дребезгом летело что-то из окон. И вдруг вой, в одну ноту. И вон вверх кричат:
- Давай сюдой! Разом!
Виктор глянул - факел метался по крыше, и носились тени.
- Ловят! Ловят! Держи! - всем голосом рявкнул Виктор. - А, держ-жи, держи!
Виктор бросился во двор.
- Гу-у! - дохнула толпа.
Виктор понял: поймали. Стукнулся в темноте на жестянку - бегом за дом, где тут на чердак, на крышу?
На улице вдруг взвился крик, завился, как хохот.
Виктор бросился назад, к воротам, задрав голову, глядел вверх на крышу. Какое-то тело держали за ноги, за руки, раскачивали у самого края, и мотались внизу фалды.
Визгнули внизу:
- И-и! Задергался, задергался ногами. Ишь, задрыгал. Держи-и!
- Кидай, кидай! - кричали за воротами. Ух, размахнули, метнули в воздухе и с разлету вниз. И на миг смолкла толпа.
- Ой, тотеле! - пронзительно крикнул сзади женский крик. Виктор дернулся, стало дыхание от этого крика, и мигом мимо мелькнула в ворота, толкнула Виктора на лету.
- Ай! ай! йя! - и вырвался голос с душой вместе.
Ревом взрыло толпу, и рев накрыл все.
Виктор выскочил за ворота. Красным светом кидало с той стороны, напротив полыхала крыша, огонь метался на ветру, взмахивали языки.
- Ой, пустите, ой, где папочка! Пустите! - рвался голос через весь рев. И вон кучей возятся. Вавич двинулся на крик, и вдруг опрометью мимо в нашлепке Сеньковский, чуть не сбил с ног, врезался в кучу. Виктора отшибло под окно, тяжелый ящик стукнул в плечо - швырнули из окна - рассыпалось.
- Костыли! Вали! туды его в веру! - Виктор едва отскочил - тяжелый мешок валили из окна.
- Давай, давай! - кричат от ворот, и только тошная женская нота висит, не падает. И опять Сеньковский. Ух, юрко сбил кого-то, хватает с земли.
- Стой, стой! - орет туда к воротам. Виктор с забившимся духом протискивался, где кричала девушка.
- Ой, сестру, ой, не убивайте, не надо, ой, не надо! Больная! И вдруг завизжала, и голос тонким ножом вонзился в гул. Виктор был совсем уж близко, рвался, не мог пробить гущи, не видел, что делают, и слышал стук: ухали ворота.