И Тайка видела, что старуха силится приподнять голову, чтоб поглядеть ей, Тайке, в глаза.
- Это... какая же? Не припомню такой. Здешняя?
Тая кивнула головой.
- Что ж не привел, не показал? Ну, вот как... теперь все так, - и старуха опять потонула затылком в подушке, и Тайка не сразу увидела, что без звука, одними слезами заплакала старуха. Неподвижным казалось белое лицо в полутьме, только блестели при лампе две слезы.
- Мамочка! - сказала Тайка, задохнувшись. - Маленькая, миленькая. Витька пишет, что благословить просит. Мамочка хорошенькая, - и Тайка стала целовать старуху в мокрые глаза, - она любит тебя, она хорошая, красивая, добрая. Высокая, вот! - Тайка вскочила на ноги и на аршин выше себя показала рукой. А мать повернула голову и смотрела, внимательно смотрела, как показывала Тайка. - Она очень любит...
- Что ж, любит, - и старуха слабо мотнула здоровой рукой, - не придет даже. Как любить... не видевши? Господи, Христе милостивый, - тряскими от плача губами сказала старуха. - Господи, сама б пошла, - ведь калечство мое... что же это? Боже... ты... мой!
- Маменькин миленький! - У Тайки слезы встали в горле. - Ей-богу, только боится она. Она хочет... боится. Позволь - придет. Страшно хочет. Маменькин!
Тайка выбежала, выбежала так, будто Груня в прихожей ждала только, что вот - позовут. Тайка на ходу застегивала пальтишко, кутала голову вязаным платком. Захрустели морозные мостки. Тайка чуть не бегом пустилась вверх по улице. Тайка перебежала площадь и тут только сунулась в карман. Один двугривенный был завязан в уголке платка.
- За двугривенный к тюрьме, - сказала Тая извозчику.
- Шесть гривен положите! - гулко по морозу отколол слова извозчик, и весь извозчичий ряд шевельнулся, оглянулся. Тая шла вдоль ряда.
- Куда везти-то?
Но уж молчала и шагала скорее. И вдруг голос над самым ухом:
- Случилось что-то? Нет?! В самом деле? Тая быстро мотнула головой - он, он, Израиль. И застукало сердце, как будто не было его раньше.
- Нет, я, кроме шуток, - говорил Израиль и шагал, загребая ногой. - Может, несчастье, я знаю?
- Ой, мне скорее надо, - говорила Тая, запыхавшись, и еще быстрее засеменила.
- Куда ехать? - крикнул последний извозчик.
- Нет! В конце концов, куда ехать? - и Израиль придержал Таю за рукав. Тая глянула на него, улыбаясь и часто дыша.
- В тюрьму, в тюрьму!
- Что? - наклонился Израиль. - Кто-то у вас сидит? - спросил он шепотом. - Нет, а что?
- Там подруга, подруга, - говорила Тая, - к смотрителю, к знакомым, - тараторила Тая. Израиль все тянул ее за рукав вниз. - Надо скоро, скоро, - и Тая хотела двинуться. Но Израиль улыбался и не отпускал рукава.
- Давай сюда! - крикнул он извозчику. - В тюрьму и обратно, полтинник. Что? Цельная бутылка водки и один огурец сдачи. Ну а что? Садитесь, - толкал Израиль Таю в сани, - помиримся, погоняй!
Извозчик тронул. Израиль на узком сиденье плотно прижался и рукой обхватил Таинькину талию.
- Не надо... зачем? Я пойду, - говорила Тая.
- Какая разница? - говорил весело Израиль и бережно отводил к себе Таю от встречных оглоблей. Тайка совсем наклонила голову и смотрела в колени.
Тайка боялась глядеть по сторонам, ей казалось, что все знакомые высыпали из домов и шеренгой стоят на панели. Стоят и провожают ее глазами. Ей казалось, что она задевает эти взгляды, они хлещут по глазам, как ветки в лесу.
Хорошо, как хорошо, что Израиль закрывает ее хоть с левой-то стороны! Таинька тряхнула головой, чтоб платок больше насунулся на лоб.
- Извозчик! - говорил весело Израиль. - Эй, извозчик! Ты дорогу в тюрьму знаешь? Да? Сам знаешь, так это уже хорошо. А что? Лучше, чем тебе кто-то покажет.
Очень весело переливался в морозном крепком воздухе Израилев голос, и Таинька улыбалась. Глядела на полсть саней, как вспыхивал на ней снег на свету фонарей.
И вот веет уж за спиной легким облаком городской шум, и серьезно по новому снегу заскрипели, закрякали полозья Снежная, мутная темнота потекла по сторонам. Израиль двинулся и крепко взял Таю за талию.
- Не боишься, что везешь жуликов? А, извозчик?
- Оно хорошо бы, коли жулики, я говорю, сами в тюрьму съехались. Э-ха! - махнул извозчик на лошадь.
- Вам не холодно в бок? - спросил Израиль и захватил в горсть Таинькино пальтишко, помял в руке, и Таинька чувствовала его пальцы. - Воздух! Вы же захолонете... - Израиль сказал с таким испугом, что обернулся извозчик.
- Ничего, мне тепло, очень хорошо, - говорила Таинька.
- Вдвоем только и греться, - сказал извозчик, задергал вожжами.
- Ты пусти, извозчик, пускай бежит, я тебе гривенник на чай.
- Ничего, ничего, поспеем, - шептала Тая. Израиль растирал крепко и не спеша Тайкин бок.
- Хорошее дело, в таком демисезоне. Что, нельзя взять на ватин немножко, - приговаривал Израиль.
Как уголья в поле, тлели вдали красные окна тюрьмы. Извозчик подхлестнул. Таиньку откинуло назад, но Израиль удержал и сейчас же сильней прижал к себе. И Таинька прислонилась на секунду, совсем без думы прильнула и закрыла в темноте глаза. И от всего мира заслонил ее Израиль этой рукой, что обняла и разлаписто держала и грела, - в драповом рукаве, в толстой вязаной перчатке. На одну, на одну секундочку прильнула Таинька, так хорошо, так покойно замерла. Израиль повернул свой котелок с острым клювом и глядел сверху из поднятого воротника. Одну секунду.
- А куда ж заезжать? - обернулся извозчик.
- Туда, туда, - задохнувшись, крикнула Тая и наугад замахала ручкой в воздухе.
- К смотрителю, так вона, - извозчик ткнул к��утовищем в черноту.
- Вы бежите, я не смерз, - Израиль отстегнул полсть. Тая затопала замерзшими ножками к Груниной калитке и слышала, как Израиль весело сказал:
- Куришь, извозчик?
Она забыла, что бежит к Груне, она бежала - поскорей передохнуть от того, что было.
Тая дернула калитку, и крикнуло мерзлое железо, звонко хлопнула сзади щеколда. Еле видно было дорожку в белом, мутном снегу, и вдруг ярким квадратом распахнулась над крыльцом дверь, и большой черный Грунин силуэт в светлом квадрате.
- Кто, кто? - пропела Груня с порога.
- Я! - на бегу дохнула Тайка, и Груня в два шага слетела с крыльца, нащупала Тайку, схватила за руку и потащила. Спотыкались о ступеньки непослушные ноги, и вот уж в яркой кухне, и Груня целует жарким лицом Тайкины морозные щеки и давит так, что дыхание в груди спирает.
- Таинька! Душенька! Душенька! Таинька! Потом оттолкнула за плечи и смотрела мокрыми широкими глазами и дышала широко и жарко.
- Едем... к маме... велела скорей. Виктор велел, - говорила, срываясь, Тайка и улыбалась. И Груня видела, как шевелится счастье в зрачках.