Наконец Тельма Данн подарила Дэну Холлизу найденную ею обертку. Он сразу понял, что это пластинка.
- Господи...- сказал он тихо.- Что же это? Я просто боюсь взглянуть...
- У тебя такой нет, милый,- улыбнулась Этель Холлиз.- Помнишь, я тебя спрашивала, есть ли у тебя "Ты мое солнце"?
- Господи,- повторил Дэн. Он осторожно развернул обертку и некоторое время стоял, любуясь пластинкой, проводя большой ладонью по изношенным бороздкам записи с тонкими штрихами царапин. Он оглядел комнату сияющими глазами, и все улыбнулись ему в ответ, зная, какая это для него радость.
- Со счастливым днем рождения, милый,- сказала Этель Холлиз, обнимая за шею и целуя его.
Он держал пластинку обеими руками, отведя ее в сторону, пока жена прижималась к нему.
- Осторожно! У меня в руках сокровище!
Он снова оглядел всех поверх головы жены. Глаза его горели.
- Слушайте... А нельзя ли ее проиграть? Боже мой, что бы я не дал, чтобы услышать новую музыку! Хотя бы только первую часть, оркестр, перед тем как Комо вступает?
Лица посуровели. После минутной паузы Джон Сайпик сказал:
- Мне кажется, не стоит, Дэн. В конце концов мы ведь не знаем, когда вступает певец... Лучше не искушать судьбу. Лучше подожди, пока вернешься домой.
Дэн Холлиз неохотно положил пластинку на буфет, рядом с остальными подарками.
- Это хорошо,- сказал он автоматически, но разочарованно.- Это хорошо, что я не могу послушать ее здесь.
- Да, конечно,- сказал Сайпик.- Это хорошо.- Чтобы забыть разочарованный тон Дэна, он повторил: - Это хорошо.
Они сели обедать, свечи озаряли их улыбающиеся лица, и они съели обед до последней крошки, до последней капли превосходного соуса. Они похвалили мать и тетю Эми за ростбиф, и за горох, и за морковь, и за нежный маис в початках.
Разумеется, маис был не с поля Фремонтов - все знали, что на этом поле, и оно зарастало травой.
Затем они угостились десертом - домашним мороженым и печеньем. А потом откинулись на спинки кресел и принялись болтать при мерцающем свете свечей, ожидая телевизора.
В телевизионные вечера обычно не бормотали себе под нос: все приходили и угощались вкусным обедом у Фремонтов, и это было приятно, и после был телевизор, и никто особенно не думал о телевизоре, который был чем-то вроде принудительного ассортимента. Так что это были просто приятные вечера в обществе, если не считать необходимости следить за своими словами так же тщательно, как и в любом другом месте. Если на ум вам приходила опасная мысль, вы начинали бормотать себе под нос, хотя бы и посередине фразы. Когда вы делали так, остальные просто не обращали на вас внимания, пока вам не становилось лучше и вы не переставали бормотать.
Энтони любил телевизионные вечера. За весь прошлый год он только два или три раза совершил ужасные поступки на этих вечерах.
Мать поставила на стол бутылку бренди, и каждому налили по крохотному стаканчику. Спиртное было еще более драгоценно, нежели табак. Жители делали вино, но виноград был плох, техника тоже, и вино не получалось хорошим.
Настоящего спиртного в деревне осталось всего несколько бутылок: четыре ржаного виски, три шотландского, три бренди, девять обычного вина и полбутылки "Драмбьюи" [Шотландский ликер из виски, меда и трав], принадлежавшего старому Макинтайру (только для свадеб),- и когда запасы кончатся, ничего больше не останется.
Позже все пожалели, что было выставлено бренди. Потому что Дэн Холлиз выпил его больше, чем следовало, и смешал с большим количеством домашнего вина. Сначала никто не подозревал ничего дурного, потому что Дэн не выказывал признаков опьянения, и это был день его рождения, и праздник шел весело, а Энтони любил такие сборища и вряд ли имел повод сделать что-либо, даже если и подслушивал.
Но Дэн Холлиз опьянел и сделал глупость. Если б они вовремя заметили неладное, они б увели его домой.
Сначала они заметили, что Дэн перестал смеяться на самой середине рассказа о том, как Тельма Данн нашла пластинку с Перри Комо и уронила ее, и пластинка не разбилась, потому что Тельма двигалась быстрее чем когда-либо в жизни и подхватила ее. Он снова гладил пластинку и жадно смотрел на граммофон Фремонтов, стоявший в углу, и вдруг он перестал смеяться, лицо его обвисло и стало неприятным, и он сказал:
- О господи боже мой!
Мгновенно в комнате все стихло. Стало так тихо, что можно было слышать жужжащий ход дедовских часов за стеной. Пэт Рейли, тихонько игравший на пианино, перестал играть, и его руки замерли над клавишами.
Свечи в столовой мигнули в прохладном ветерке, подувшем через кружевные занавески на окне.
- Продолжай играть, Пэт,- тихо сказал отец Энтони. Пэт снова заиграл. Он играл "Ночь и день", но глаза его были прикованы к Дэну, и он часто ошибался.
Дэн стоял посредине комнаты, держа пластинку. В другой руке он сжимал стакан с бренди, и рука его тряслась от напряжения.
Все смотрели на него.
- Господи боже мой,- повторил он и еле слышно выругался.
Преподобный Янгер, разговаривавший с матерью и тетей Эми у дверей, тоже сказал: "Господи..." - но он произнес это слово с молитвенным выражением. Руки его были сложены и глаза закрыты.
Джон Сайпик вышел вперед.
- Слушай, Дэн...- проговорил он.- Это хорошо, что ты так говоришь. Но ведь ты не хочешь говорить много, не так ли?
Дэн стряхнул ладонь Сайпика со своей руки.
- Не могу даже послушать свою пластинку,- сказал он громко. Он поглядел на пластинку, затем обвел взглядом лица соседей.- О господи...
Он швырнул стакан в стену. Стакан разбился, и бренди потекло по обоям.
Кто-то из женщин вскрикнул.
- Дэн,- шепотом сказал Сайпик.- Дэн, перестань... Пэт Рейли стал играть "Ночь и день" громче, чтобы заглушить разговор. Впрочем, если б Энтони слушал, это бы не помогло.
Дэн Холлиз подошел к пианино и, слегка покачиваясь, остановился за плечом у Пэта.
- Пэт,- сказал он.- Не играй это. Играй вот это.- И он запел - тихо, хрипло, жалобно: - "В мой день рождения... В мой день рождения..."
- Дэн! - взвизгнула Этель Холлиз. Она попыталась подбежать к нему, но Мэри Сайпик схватила ее за руку и удержала на месте.- Дэн! - крикнула Этель.- Перестань!
- Господи, тише! - прошипела Мэри Сайпик и подтолкнула Этель к одному из мужчин, который подхватил ее и зажал ей рот ладонью.
- "В мой день рождения,- пел Дэн,- счастья желайте мне..." - Он остановился и взглянул вниз, на Пэта.- Играй, Пэт, играй, чтобы я мог петь правильно... Ты же знаешь, я всегда сбиваюсь с мотива, если не играют!
Пэт Рейли положил руки на клавиши и заиграл "Любимого" - в темпе медленного вальса, так, как это нравилось Энтони. Лицо у Пэта было белое. Его руки дрожали.
Дэн Холлиз уставился на дверь. На мать Энтони и на отца Энтони, который встал рядом с нею.
- Это вы породили его,- сказал он. Свет свечей отразился в слезах, катившихся по его щекам.- Это вы взяли и породили его...
Он закрыл глаза, и слезы полились из-под закрытых век. Он громко запел:
- "Ты мое солнце... мой радостный свет... ты дала радость..."