Кабанова, разумеется, с детенком, но дитенок сладко спит в куколе из спасательного жилета, благо мама с дитем сидят в небольшом катерке. Там же еще какой-то суровых лет военмор, с замасленными руками. Моторист наверное. Мне ничего не остается, как спуститься вниз, на покачивающийся катер. Алик не без изящества отдает швартовы и прыгает на борт. Катерок заводит мотором тарантеллу и шустро двигает вдоль берега. Оба моряка остаются в каютке, или как там это называется, а мы — на корме, под солнышком, греющим лавочки.
— Что то с ребятенкой? — спрашиваю я.
— Нет, с Лялей все в порядке, кушает, спит, растет на глазах.
— А к чему такая срочность? Аж на такси ехали? Что случилось? — улыбаюсь я своей наставнице.
— Вивисектор упокоился — отвечает мне Кабанова.
— Ну туда ему и дорога. Вот уж о ком сожалеть у меня не возникает ни малейшего желания.
— Как сказать. Проблема в том, что у Мутабора пропал стимул к существованию. Вы обещаете помалкивать о том, что сейчас услышите?
— Разумеется.
— Так вот, проект начатый с вивисекторских опытов в принципе провалился.
— Погодите, что вы имеете в виду? — недоумеваю я.
— Вы отлично знаете, сами же в нем принимали участие — сердится на мою недогадливость начальница некролаборатории.
— Вы о пришивании рук что ли? — с некоторым стыдом вспоминаю я бывшее этой весной происшествие. Которое я бы с удовольствиеим забыл ко всем чертям.
— Конечно же нет. Сохранение интеллекта у умирающего в ходе многократной реанимации. Как собственно и были получены материалы для управляемых морфов и самого вивисектора. Не могли вы этого запамятовать.
— Ну да. А что вивисектор тоже сохранил интеллект?
— Отчасти. Во всяком случае он узнавал Мутабора и даже вроде они о чем то беседовали. В перерывах между сеансами…
— Сеансы — это вы что имеете в виду?
— Скажем так — воздействие на вивисектора различными средствами…
— Звучит настораживающе. Слушайте, Валентина Ивановна. Я не ребенок в конце концов, говорите уж прямо. Без эвфемизмов.
Она строго посмотрела на меня, потом перевела взгляд на проплывающий мимо берег.
— А куда мы вообще сейчас плывем?
— Просто катаемся. Морская прогулка. Солнечные ванны.
Немного помолчали. Потом она снова заговорила.
— Всего было проведено 39 экспериментов. Только один, номер три — успешный. И бесполезный. У 38 пациентов сохранения интеллекта не произошло.
— Но у вививсектора было два управляемых морфа с остатками интеллекта. И он сам тоже, вроде как вы говорите, был успешен. Хотя бы отчасти. Значит, вы что-то делали неправильно, не соблюли условий эксперимента.
— Здесь вы правы. Но мы не могли соблюсти условий по определению — печально вздыхает железная Кабанова.
— Не понимаю. То есть у нас, в совершенно диких условиях результат был положительный, а у вас — в 39, то есть 38 случаях — неудачи? Может стоило привлечь лучшие силы? Анестезиологов, например?
— Мы и привлекали. Итог — инфаркт у врача-реаниматолога после очередной неудачи. Его супруга. Канцер.
— Так это он у вас значит…
— Да…
— Тогда в чем дело?
— Скажите, вы что-нибудь читали про призраков? Про привидения? — неожиданно задает странный вопрос Валентина Ивановна.
— Ну, читал. Но все это фикция. Как я понимаю.
— Ладно, скажу прямо — люди считали, что призрак, привидение — то есть посмертное существование человеческой личности возможно далеко не всегда после смерти. Только особо жестокое убийство, очень сильные человеческие чувства — типа любви или мести, ненависти, могли задержать человеческую личность в этом мире. Так вот, как ни странно, но старые вроде бы суеверия здесь отработали на все сто процентов. Только сильнейшая мотивация позволяет интеллекту личности остаться в мертвом теле. Сильнейшая. Не простая охота еще пожить. Это не срабатывает. Получаем на выходе простого зомби.
— То есть это вы хотите сказать… Что у Мутабора была мотивация?
— Да. Сильнейшая мотивация. Лютая ненависть и месть. То же и у двух остальных. Причем мотивация у первого разумного морфа — Альманзора, кажется — была слабее, он был более глупым. Но у него к слову и ручки пришитые были на стадии лизиса, потому и отвалились. А вот у Мутабора — приросли отлично. Как и у вивисектора, кстати. Явно наличие чего-то вроде иммунной системы, опознающей и переваривающей чужие ткани.
— А у единственного успешного эксперимента? Там какая мотивация?
— Смешно и грустно. Бабушка и внуки. Безумная любовь. И совершенно бесполезно, мы никак это не можем использовать.
— Таак. Значит Мутабор сейчас потерял мотивацию и соответственно 'уходит'.
Кабанова молча кивнула, провожая взглядом стремительно скользнувшую над нами здоровенную чайку.
— Ну хорошо. А я то тут с какого боку?
— Нам предложили его экстерминировать. Он ведь действительно очень опасен.
— Как посмотреть. Блондинку он взял — любо-дорого было посмотреть.
Тут до меня доходит, что я рассказываю начальнице некрологической лаборатории очевидные для нее вещи. Явно же, что без ее санкции и благословления морфа никто бы так на зачистку не выпустил. И ответственность она разумеется взяла на себя.
— Я знаю. Дело в том, что эксперименты на животных дали интересный результат. Морфированный экземпляр вполне потребляет и зомби своего вида. Особенно когда у него небогатый выбор между голодовкой и охотой на зомби.
— Ну я видел, что и зомби друг друга жрут.
— Они жрут упокоенных. А морф упокаивает сразу сам. Охотится и упокаивает. К слову я общалась с вашим пациентом из Америки — он своими наблюдениями подтвердил этот вывод. Морфы и сами занимаются чисткой таким образом. И мы могли бы это использовать, коль скоро зомби пищевая база для морфов.
— Много ли проку с одного морфа.
— Скажите это еще раз. А я припомню охоту на Блондинку.
— Да ладно вам. Я ж тоже не очень хочу, чтоб его пристрелили. Хотя знакомство с ним вспоминаю с содроганием.