Все сидевшие и стоявшие как по команде внимательно посмотрели на принесенное Енотом сало, развратно и вызывающе разлегшееся на своем почетном месте среди других разносолов. Баюн-рассказчик тоже взглянул и вдохновенно продолжил:
— Впрочем, про сало мы ведь уже знаем, поэтому бог с ним, с салом, оно рядом с не менее достойным — с салом копченым, да колбаской домашней, кровяночкой да и другой. Ну, ту уж и без чеснока можно, там и своего хватит. Я сказал, кроме взвара ничего не надо? Тут я погорячился, я же не видел эту домашнюю буженину, кокетничающую яркими пятнами морковного камуфляжа. Какой еще взвар, тут слюни надо успеть сглотнуть, а то поперхнешься, благославляя всю эту красоту и благодать божью! И вот в симфонию запаха всепобеждающе вторгся запах икры из синеньких — хозяйка только что спасла их из духовки для нас… Нет, устоять положительно невозможно, рука сама тянется ложкой за этим восторгом, присыпанным зеленью, и зачерпывает ее, и поверх ломтя хлеба, душистого свежего хлеба, мягкого настолько, что только черт и знает, как ты ухитрился его намазать сливочным, плачущим от разлуки с базаром, где его купили, маслом (а главное, когда? Ведь беседа все течет неторопливо, и не отвлекался вроде, а — вот он, всему голова, ждет уж, подготовленный, в свои объятья икру). И — да, что ж, конечно, и рюмочку, но лучше — не спешить, не надо! Во-во-во-во, вот теперь, и именно этого, а то в прошлый раз до вишневки дело не дошло, так простить себе не мог, я ж ее знаю, эту вишневку, это чудо что такое. Кто? Что? Да кто вам сказал, что вишневка не годится сюда? Да плюньте тому в очи, это он у вас ее отнять хотел, а мы — нет, льем щедрой рукой. Кушайте, кушайте! Ну как? Теплой сладкой радостью крадется в вас вишневый хмель, не так, как свирепый восторг самогона, нет! Коварно, но неуклонно, как решившая вас завоевать красавица-хохлушка с тугим, но не дряблым телом. И не заметил — а ты уж весь ее… ну, и как вам сочетание? То-то же! И заботы уходят, и день по счету сдает небо месяцу… Но это только увертюра, вот они, литавры главного действа — зазвенела крышка пятилитровой (чтоб всем хватило с добавкой) кастрюли. И аромат…И нечто… Отчего он красный такой? От природного помидора? От буряка? От перца красного? Ибо борщ должен быть в меру, но острым, а мера у каждого своя, и желающим еще — стручок прямо в глубокую миску (какие тарелки? Вы что, не уважаете хозяйку и себя?), и вот во рту — вулкан, и полифония вкусов, один другого краше. А ложку можно воткнуть торчком, а сметана все это соединяет в одну симфонию, и повисает ожидание чего-то незавершенного. Ну конечно, теперь вот рюмку холодного самогона или казенки, но об этом тоже уже было… И — чесночную пампушечку. Эх! Хорошо то как, Господи! И не объяснить, как все воспаряет! А рецептов у каждой хозяйки — с дюжину, и с фасолью, и с болгарским перчиком, и так, и сяк, и даже постный с грибами. Но к черту пост сейчас, какой еще постный, когда ждет нас костяка в этом океане, не жалкий островок, не микроб мясной, а — КОСТЯКА! Тут уж у каждого свой вкус и манер — кому ребрышки подавай, нежные, все из хрящиков, а кому — мозговой оковалок. Что? О чем вы? Не надо манерничать, топыря мизинец, здесь все свои, если и не были до борща своими, то теперь он всех сотворил побратимами! Плюньте вы на это излишнее соблюдение политеса, нож там с вилкой…Во-во-во, в руку взяли и вгрызлись с хрустом в нежные хрящики и сочное, мягкое, впитавшее в себя весь невозможный и вожделенный аромат чуда по имени борщ мясо. Такое невозможно под соусом или еще как, только из борща! Это какая уже рюмка? Да бес его знает, хмеля нет, только блаженная истома… И теперь главное — правильно завершить вечер, веселый разговор еще не стих, и сама собой вдруг полилась-поплыла могучая и богатая, как борщ, украинская песня… Чудо, что за вечер, чудо, что за суспильство!
Грубый Вовка прервал гипнотического воздействия монолог, сказав по привычке своей лаконично и прозаично:
— Альба! Ну, ты и гад. Тут ещё сутки на работе отмолотил, слюна вожжой. А он про борщ… ХОЧУ БОРЩ, а нету.
— Да что вы? Мы же не знали, что супчик нужен — думали этого хватит — приняла за чистую монету Вовкино хамство (или так по-мужски весомо оформленную похвалу 'Песни о Борще'?) супруга Ильяса.
— Куда уж тут борщ, и так стол хорош, хотя сказано было пышно и знатно — отозвался майор.
— Вишневку? И закусить бужениной и заесть борщом да с чесноком? — несколько картинно удивился Бурш: Месье понимает толк в…изощрениях. А уж про то чтобы потом еще запить самогоном-уже нет слофф… Видел я человека, который ел котлеты посыпанные сахаром, но такого полифонического гурманства…
Здоровяк косо посмотрел на критикана и перчатку поднял:
— Нет слов — и не надо. Тем более буженину никто вишневкой не запивает. Ну тко, учтите. Она идет за икрой из синеньких, и всего одна рюмка. Дед мой так любил, а я, когда вырос, тоже попробовал — и понравилось. Но тут момент… Икра такая, что после нее драконом дышать можно, острая, шо мама не горюй, готовится из томленых в духовке или просто на плите баклажан. Так только бабуля умела, чего она туда еще добавляла — бог весть, но страшно вкусно и страшно остро, и вот именно этот взрыв потом гасился рюмочкой наливки, но не больше. Как-то так выходило, что острое и сладкое очень даже себе сочетались, не противореча ни друг другу, ни дальнейшему. А борщ с пампушками чесночными — это классика, и без рюмки это только полборща. А за критиканство и неверие я ничего не скажу дальше про вареники после борща (с картошкой и шкварками и жареным луком на любителя, и с капустой — тоже, но вот с творогом, с клубникой и ой, мама моя, держите меня семеро, шесть не удержат, с вишней).
Бурш воспринял сказанное и ринулся в ожесточенную полемику. Я и раньше подозревал, что у него южные корни и видать здоровяк тоже оттуда, а уж южане, тем более с Украины и спорить горазды и упрямы чертовски. И мой коллега наглядно это показал:
— А недобитые буржуи не портили вкус острой баклажанной икры вишневкой, а эту вишневку или ликер вкушали на десерт опосля всего. Можно даже с кофием. Так и было приянто. Вот это вполне и вкусы не сменяются во рту таким калейдоскопом… Пусть так изощряются иностранцы, лопающие вишневый суп с молодым картофелем или сладкие пирожки со свиным салом….
— И причем тут буржуи? — удивился Вовка.
— А буржуи были для примера… — невозмутимо ответствовал Бурш.
— Все остались в тягостном недоумении — дык как положено-то? И ведь беда какая — бо оба в южной кухне толк понимают, а к косинусу не пришли. И на себе не проверишь — нет ни икры ни вишневки… — встрял я. Бурш поднял бровь и ответил, поглядывая на ехидно улыбнувшегося здоровяка:
— Острое лучше есть сначала, для стимуляции соковыделения. Вот принимаем рюмку и закусываем (ну скажем бужениной либо икрой, а можно и бужениной, на которую положена икра баклажанная). Далее идет борщ, под который идет крепкий напиток без понижения градуса. Заесть рюмку можно отдельно сьеденным кусочком хлеба с (мясным, рыбным, салатным-нужное принять). Далее второе, но не сладкое. Если вареники, то с несладкой начинкой. Завершать можно сладким (мороженое, тортик, конфета). При оном потребляется кофе, чай (по вкусу), алкоголь идет достаточно крепкий, но уже можно и не 40 градусов — ликер, настойка, наливка, портвейн, херес (портвейн — но благородный, а не 'Солнцедар'). Можно и фрукты. Пива в данном раскладе не предусматривается. Оно может пойти без водки за вторым, когда там мяса или рыбы очень от пуза, запивая им. Вино — при отсутствии крепкого алкоголя постоянно, меняя красное-белое по типу блюда. После вина можно на десерт рюмочку ликера или две.
— А самогон? — иронично осведомился здоровяк.
— Самогон- с моей точки зрения только если так пристали, что отказаться невозможно. И то рюмку. Алкоголя — не надо принимать много сортов и разнокрепкого. Вполне хватит двух. Водка-ликер, вино-ликер. Что касается блюд, то если их больше пяти-шести, то вкус их перемешивается и не оставляет ощущения всех. То же касается закусок- когда на столе и помидор, и огурец и капуста, и грибы соленые — маринованные — квашенные, то это больще на изобильный вид работает. Для восприятия хватит двух. Или сложный салат из всего свежего под сметаной или майонезом. А укроп хорош в блюде и как украшение. Есть его отдельно- это для любителей.
— Вот ведь гады, а? Придется нажраться на ночь глядя — выразил общую мысль Вовка…
— От вашей этой кулинарные дуэли, чувствую себя собакой Павлова. Столько слюны у меня было только при гастроэнтероскопии — подтвердил Ремер.
— Так все-таки как положено-то? — так и не понял я.
— Дык, как сам себе положишь — так и положено! — отозвался здоровяк, которого отповедь Бурша никак не смутила — Украинская кухня молодая и допускает массу вариаций, в основе — импровизации. Почему борщ тот же там лучше? Да нет рецепта постоянного из книжки, каждая хозяйка на чуйке своей живет. Что есть борщ? Свекольный суп? Так тогда и шпундра — борщ. Со свининой? С говядиной? Куриный? Или с качкой (уткой)? А галушки гречаные кидать? А фасоль? Или на белых грибочках? Или с рыбкой? А свеклу обжаривать или варить? Или и то и другое? Нет канона, нет догмы. И не надо. Не скажу, что как стартер идет у всех вот именно острое со сладким, тут, скорее уважаемый оппонент прав, но что, это табуированная флуктуация? И опять же, бабушка наливку делала всегда с двух вишен, на которых очень ароматная, но кислая вишня была, так что она была с кислой ноткой и не запредельно сладкая, а просто с ликером каким фабричным оно не пойдет. Это ж все эндемики, в каждой семье свое может быть. Так сказать, у каждой Марфушки свои игрушки. Я же описал не канон, а некое ощущение, чтоб слюна навернулась. Судя по всему — вышло. И про вареники уважаемый оппонент — тут здоровяк широко улыбнулся и комично поклонился — прав — после борща несладкие надо, с мясом, или с бульбой-луком-шкварками, или с грибами, или с капустой, но они плавно переходят в сладкое — вареники с клубникой, или творогом, или вишней. На вареники вишня с других деревьев шла, кстати, в ту зиму одна померзла, летом пилил сухостой и чуть не плакал… Так понятно?
— Ну, так понятно!
— Я про это очень телеграфно рассказал. Даже не описывал, как при надкусывании кумулятивная струя вишневого сока пробивает все слои защиты и выносит мозг. И про курицу, лапшой фаршированную, из которой все кости удалили перед готовкой, даже не упомянул. А еще есть простое и вкусное — кулеш. Дед мой, царствие ему небесное, на Девятое мая всегда брал с собой таганок, крупы, фляжку, уходил в лес, варил кулеш и поминал… И про налистники, и про пухеники я и полслова не сказал…
— Ооо, кулеш, пища богов. Несколько раз пытался сварить его столько, чтобы на завтра осталось. Ага, щассс… — мотнул грустно головой Бурш.
— Хозяюшки, уже совсем невмоготу — трубным военным голосом возопил Крокодил и его с энтузиазмом поддержало еще несколько человек.
— Уже все, уже сейчас — разноголосо отозвались женщины с кухни.
— Чистый Гоголь, а ведь импровизация — тихо отметил роскошную 'Песнь о Борще' сидящий рядом со мной Андрей. Он из всех наших самый полный, пожалуй, и самый терпеливый. Покушать не против, но культа из еды не делает.
Я кивнул в ответ. Вообще-то этот здоровяк со шрамом в то время, когда мы с ним ездили, никак не произвел впечатление краснобая. Очень надо заметить флегматичным был, немногословным, хотя собранным и действовал точно. Представился Александром, но учитывая наличие уже одного Александра в группе и привычку в компании нашей по прозвищам общаться предложил звать его Альбой, что и прижилось. Вот сейчас он счастлив, причем так, что это издалека видно, очень возбужден и радость в нем через край хлещет.
— Ильяс, что это он такой счастливый? — спросил тихонько я у сидящего с другой стороны снайпера.
— Он домой с тверяками завтра едет, сегодня как раз ему сеанс связи устроили с семьей, так что встречать будут — и полном составом, что сейчас уже счастье. Ну, и с моей помощью удачную очень сделку провернул, так что есть чему порадоваться — слегка шепелявя и со свойственной ему скромностью ответил мой сосед.
— Ну кто б сомневался! Велик, могуч и прозорлив!
— Ага. Но вообще-то пора бы нас и кормить — без особого энтузиазма отреагировал на мои преувеличенные восторги Ильяс.
— Про сало еще не досказали — протокольным голосом заметил Енот.
Альба окинул всех орлиным взором, подмигнул ухмыляющемуся Буршу — и взмыл:
— Сало — оно всегда кошерно, если правильное. Блин, вот не могу на Украину сгонять, я б привез тебе правильного сала, и такого, и сякого… Сало — только не мороженое! ни в коем разе, весь вкус пропадет, просто охлажденное, нежное, розовое, как… ну сами знаете, что, вареная картошечка, окропленная правильным постным маслицем — из слегка прижаренного подсолнечника, самую малость, домашнее, духовитое, как летом на сеновале, кто хочет — присыпать еще лучком зеленым и укропчиком, но это на любителя… Да с капусткой квашеной, и огурчиком соленым маманиного засолу, хрумтявым, острым, аж слезу выбивает, и при засолке чтоб и черносмородиновый лист, и дубовый, и вишневый, и будылья укропа-перестарка… Да с горячим, только что привезли, черным хлебушком… И венчает все это — рюмочка, знобяще-запотелая, с ней самой, а лучше — с хорошим домашним самогоном, не перваком, который для самоубийц и нелюбящих собственную печень, а правильным, чистым-чистым и горючим, как слеза обиженного младенца, и настоявшемся на калган-корне, или перегородках грецкого ореха (да у каждого свой рецепт найдется!), а еще лучше — гнатым из той сливы, что за сараем у мамани растет, прям лучше не бывает, только из груши разве что, с тех двух деревьев у забора… Или нет, все же лучше на черносмородиновой почке, свеженастоянное, когда оно изумрудно-прозрачное и сразу понятно, почему змий — зеленый! И оно обрушивается ледяным оргазмом по пищеводу и взрывается в желудке, и тут же — тот самый, хрумтявый, а затем, уже не спеша — по второй, и все это, лаская взглядом, не торопясь, обоняя — внутрь!
— Все, ждать больше сил нету! Серега! Наливай! — загомонили за столом. Наконец и женщины закончили все свои дела и мы приступили…
Разумеется в присутствии таких матерых гурманов, как Бурш и этот здоровяк — южанин нам нельзя было ударить лицом в грязь, поэтому некоторое время все явно задумывались — что и с чем сочетать, но первая некоторая неловкость оттого, что и незнакомых людей много и опасение как бы чего нелепого не совершить в их присутствии прошла довольно быстро, завязывается общая застольная беседа, тем более, что со столом расстарались, не то что по нынешним бедовым временам, а и в старое время такой стол был бы хорош без сомнений. Мне давненько за таким сидеть не приходилось, так что праздник удался. И я точно видел — у остальных такое же впечатление.
Настоящее пиршество — и для глаз и для носов и для желудков. Вот только несмотря на обилие самых разных напитков пьют все более чем умеренно. Мельников вытряс из меня разрешение на 'чуть-чуть' и демонстративно тяпнул грамм пятьдесят пива, но потом перешел на сухое чилийское вино, которое тоже пригубливал помалу. Я не устоял и напомнил ему старую поговорку6 'Вино на пиво — диво, пиво на вино — овно…', а он широко по-дружески ухмыльнулся. Мне порекомендовал не усердствовать Ильяс — завтра у нас будет работа, видно, что и остальные тоже это в виду имеют, тот же здоровяк со шрамом пирует не как я от него ожидал — ест со смаком и немало, но вот с питьем куда как сдержан. Это придает нашей пирушке своеобразный оттенок.
Посреди праздника мне приходится идти выгуливать собаченцию. Она определенно страшно завидует котяре, который, будучи допущен в комнату, наклянчил у гостей груду еды, сожрал героически все и теперь валяется в углу комнаты, совершенно нетранспортабельно — наверное ноги до пола не достают у его толстопузия. Я честно хотел выставить одноглазого вон, но меня поддержал только Ильяс, а остальные видно решили проявить кошколюбие и не дали его выкинуть из комнаты.
Когда мы с собакиным вернулись атмосфера была куда как непринужденная. Вечер определенно удался. У Фрейи тоже — сердобольные гости и в первую очередь женщины навалили ей в миску столько вкусностей, что по — моему она утешилась.
Сил бежать нет совсем. А бежать надо, иначе нас догонят. Но мы выдохлись — и я и девчонка совсем мелкая и тот, кто тянет нас по крутой тропинке вверх по заросшему зеленой травкой склону не то холма, не то горы — седой, тощий и кривоногий плюгавый мужичок. То, что я мальчишка еще дошкольной стати и что одеты мы трое как-то причудливо и странно меня почему-то совершенно не удивляет, да и некогда удивляться, мы должны бежать, бежать, бежать, бежать…
Мужичишко горестно всплескивает руками и в отчаяньи садится на траву. И я тоже вижу далеко внизу тех, кто гонится за нами. Они еще пока маленькие фигурки, видно только как у них двигаются ноги, я почему-то вспоминаю, что это означает — до них 400 метров. Ноги двигаются быстро — и у тех кто бежит впереди на четырех и тех, кто чуть поодаль — на двух. Нам не уйти. Нас догонят по-любому.
Девчонка начинает плакать навзрыд, я не знаю что делать, а наш спутник судорожно роется в своей узорчатой торбе, откуда вытаскивает неожиданно длинную саблю, тускло блеснувшую злым сизым лезвием. Я вижу, что он в панике, но вроде на что-то решился. Потом, как-то воровато оглянувшись на нас, начинает глыкать что-то из бутыли почти черного стекла. Но я вижу, что толку от всего этого не будет — преследователей слишком много и они очень странные, эти преследователи. Впереди махом несутся две псины, жуткого вида и размером они такие, что Баскервильская собачонка на дерево бы забралась, встретившись с такими жутями. Они действительно страшны, грязные, драные какие-то и даже на таком расстоянии пугают до икоты. Сразу за ними шустро бегут три мужика вида определенно военного, на их доспехах и лезвиях клинков много ржавчины. Но от этого приятнее они не становится. Последняя фигура издалека выглядит женской и не бежит, а стремительно плывет как девушки из ансамбля 'Березка', притом не уступая в скорости ни собакам, ни воинам.
Наш спутник корчится на траве, потом затихает, стоя на коленях и уткнувшись седой головой в землю. Девчонка перемежает плач нервной икотой, а я, оцепенев, глупо таращусь на бегущих к нам. Теперь я вижу их лучше, чем раньше, но дорого бы дал, чтобы не видеть их вообще. Из всех них живой выглядит только последняя личность, ее кожа розова и в глубокий вырез роскошного платья упруго торчат мощные груди, только вот женское кукольное личико не красят порочные темные круги у глаз и мерзенькие жидкие усы, окаймляющие пурпурный рот. А остальные — живая дохлятина, мертвые собаки, перепачканные землей и кровью боевые псы и павшие вояки, поднятые то ли шестеркой… При чем тут шестерка? Эта девка с усами явно магичка… Некромантка? Почему с усами? Но морды у бегущих солдат покойницкие, навсегда искаженные последней агонией, бельма тухлых глаз и обвисшая восковая кожа. И они уже близко.
Наш мужичишко тем временем вроде пришел в себя, даже странно, теперь у него не трясутся руки и голова, он двумя пальцами лезет себе в рот, как я вижу это со спины, потом мажет слюной лезвие сабли и неожиданно легко вскакивает на ноги. Я не ожидал от кривоногого старикашки такой прыти. А он уже длинными, нечеловечески стремительными прыжками несется вниз по склону, непринужденно крутнувшись вокруг своей оси и придав этим своей сабле дополнительную скорость и мощь, пластает на лету прыгнувшего первого пса, отчего тот разваливается в воздухе на две половины вдоль — нижняя с ногами дрыгается в траве, верхняя, разматывая какие-то кишки, кувыркается по склону, пачкая веселую зеленую травку какой-то гнусной жижей, а седой походя смахивает саблей башку второй псине, которая, почему-то не обращая на него внимания, мчалась к нам. Без башки эта тварь смогла до нас добежать, двигаясь как механическая заведенная игрушка, только вот почему-то она забирала на бегу все левей и левей, промчалась совсем рядом с нами, отчего явно пахнуло псиной и мертвячиной и в итоге свалилась вниз — я и не заметил раньше, что мы рядом с обрывом и далеко внизу вьется в серой дымке речка.
Старикашка уже бойко рубился с двумя вояками, третий на руках полз к нам, но куда как медленно. Самому старикашке совершенно не мешал уже торчащий из его спины засаженный по обух боевой топор, а его врагам совершенно не препятствовало махать клинками то, что у одного не стало руки, а второй остался без башки. Отсеченная рука отлетела прямо у меня на глазах, в воздух густо плеснуло чем-то темно-бурым, но на темп рубки это никак не повлияло. А когда кривоногий отвлекся на минутку, чтобы прибить ползущего и я увидел нашего спутника в лицо, то совсем обалдел — у него было такое же мертвое лицо с бельмами, как и у его врагов. И двигались они все одинаково, даже не как нормальные, обычные зомби. И музыка играла в тему — раммштайновское что-то, вроде бы 'фойер фрай'. И разумеется некромантка влепила в старикашку файерболом, от которого он увернулся и файер пропахал совсем рядом с девчонкой, которая от такого привета аж реветь перестала, черную горелую борозду, почему-то воняющую сгоревшим порохом.
Второй файербол свистнул совсем мимо, потому что старикан с развевающимися седыми патлами уже шустро мчался к некромантке и топор в его спине мотал восьмерки обухом. За нашим спутником гнался тот, что без руки остался, а безголовый вояка топтался на месте и вертел в воздухе мечом вслепую, отчего его виртуозство выглядело глупо и комично, насколько это могло быть смешно в такой ситуации. Я точно видел, что девка с усами лихорадочно пряла и сворачивала из воздуха еще один огненный шар, потом метнула его в кривоногого, тот опять ловко увернулся, упав на землю и весь жар влепился в бежавшего за ним. Однорукий вспыхнул весь сразу, как сноп соломы и завертелся на месте, а с него сыпались какие-то куски и кожаных доспехов и клочья тела.
Все же девка успела и ударила по седому старикану последним шаром. Он у нее вышел недоделанным, наш спутник и защитник не полыхнул факелом, просто по нему побежали злые колючие язычки черно-красного пламени да еще ему вырвало рассыпавшийся клочьями бок. Перекошенный, сбившийся с шага, почти падающий, старик все же, качаясь как пьяный из стороны в сторону, добрел до суетливо лепящей очередной шар врагини и выложился напоследок перекрестив ее косым крестом, только сабля тоненько свистнула дважды. Обессилел и сел по-турецки, глядя на нас и улыбаясь какой-то странной улыбкой.
Некромантка за его спиной медленно разваливалась на части, ее лицо было искажено предсмертным страхом, губы шевелились, а тело распадалось, распаханное двумя косыми рассечениями от плеча до пояса. Старик улыбался невозмутимо, глядя на нас бельмами и горя, словно буддийский монах. Когда сгорели ткани лица он так и остался сидеть и череп его тоже весело скалился… Впору зажмуриться…