— У меня — мрачно отозвался муж и показал фомку. Ржавоватый багажник взломался без проблем, и крышка сама приглашающее поднялась на пружинах.
— Ух ты! — метко и емко заметил взломщик.
Ирка согласилась, рассматривая раскатившиеся из помятых картонных коробок консервные банки. Банки, которых на первый взгляд было не меньше двух десятков.
— Это мы неплохо зашли — высказал очевидную истину бравый упокоитель зомбей.
— Смотри — ка, сливки сгущенные! С сахаром!
Виктор повертел банку в руках и снисходительно заметил: ' Во-первых написано не сливки, а сливочки. Это значит, что вся эта байда не на сливках, а на дешевом пальмовом масле, подделка значит. Во-вторых смотри, написано 'славянские'. Давно заметил, как пишут 'славянские' или 'русские' — значит, кто-то хитрый рассчитывает впарить какую-то фигню. Разве что к горчице это не относится, а вот остальные продукты — ни разу не ошибся, обязательно напара. Уверен — точно на пальмовом. Вот, я ж говорю — смотри, так и написано меленько: пальмовое масло, продукт молокосодержащий. То есть молоко рядом лежало, факт. Но не сливки.
Ирина не стала спорить — знала, что муженек въедливо и дотошно изучил вопрос с консервами и мог дать полную характеристику любому продукту, благо сам выбирал консервы и продукты в закладки.
— Но сахар-то хоть есть?
— Сахар есть, оно сладкое — успокоил супругу Витя. И продолжил копаться в богатстве. Показал плоскую баночку.
— Шпроты?
— А то сама не видишь — только опять же рижские. Не фонтан. Они у них уложены аккуратно, да, но наши, 'Пищевика' вкуснее, а эти так, съел и не понял. Экономили прибалты и на масле и на соли и на специях. Так, а это что? Сто лет не видал. Паштет шпротный из отходов шпротного производства. И смотри-ка мечта голодного студента — и показал Ирине банку килек в томате.
Ирка непроизвольно сглотнула слюнки. Виктор тоже, хотя и рассчитывал, что жена этого не заметит.
Когда перетащили все консервы в джип, решили, что стоит все же перекусить, типа ужин устроить. Прибрали по банке шпрот, допили масло из жестянок и принялись досматривать брошенные машины дальше. Нашли несколько упаковок с макаронами, пять кило риса и восемь — пшенки. Потом попался куль сахара, початый, но килограмма четыре там еще точно было. Еще десяток банок консервов — тунец и свиная тушенка. Две бутылки водки. Несколько усохших буханок хлеба и батонов булки.
А потом добычливое настроение как ножом отрезало, когда из незапертого 'Форд-фокуса' густо пахнуло знакомым смрадом, а на заднем сидении в тряпках вяло зашевелилась маленькая мумия ребенка. На Виктора эта находка никак не подействовала, но, глядя на скисшую подругу, он решил не настаивать на дальнейшем мародерстве. Все равно возвращаться надо.
Все когда-нибудь заканчивается. Кроме пациентов. Когда Валерик радостно осклабившись за спиной последнего пришедшего на прием сделал невнятный жест, который, тем не менее, ясно означал — этот идол последний, я на всякий случай не стал радоваться. Как оказалось — правильно. Опыт, знаете ли.
Только взялся за писанину, как нас с Валериком потребовали на подмогу. Идти пришлось недалеко — до гнойной перевязочной. У дверей мыкался мужик из МЧС — по имени никак не вспомню. Но знакомы, точно. И он узнал, кивнул приветственно. Ясно, родственника привез.
— Привет! Кого привезли?
Мужик прокашливается, с трудом вполголоса отвечает: 'Маму… привез'.
Понятно.
В перевязочной сюрпризик — стоит весь наличный врачебный персонал, кроме хирургической бригады да анестезов, которые сейчас в операционной корячатся. О, начмед тоже тут. И запашок от пациентки очень характерный. Но без ацетона. Странно.
— Случай, вряд ли кому попадавшийся раньше, но сейчас такое пойдет валом. Потому полагаю, всем стоит посмотреть, чтобы быть готовыми в случае необходимости оказать помощь. Итак, что тут у нас? — начмед обводит взглядом стоящих, словно студенты на экзамене коллег.
— Флегмона левой половины лица — сдавленным голосом говорит одна из терапевтов.
— Хроническая. Свищи в височной области — уточняет кто-то из коллег.
— За ухом тоже есть — поддерживает другой.
— А не флегмона орбиты?
— Нет, скорее одонтогенная.
— Тогда почему такой эффект именно вокруг глаза?
— Много рыхлой клетчатки, потому и отек ярче выражается.
Тут терапевта тошнит, хорошо не на коллег.
Картинка действительно внушает. Я бы может тоже начал блевать, но доводилось видеть таковое и потому впечатление у меня несколько слабее, чем у коллег, которые с такими запущенными пациентами никогда не сталкивались.
На каталке лежит высохшая старушонка в цветастом нарядном халате, новехоньком. Жиденькие седые волосюшки, впавший беззубый рот, подбородок, как раньше писали классики 'туфлей торчит'. Справа — бабка, как бабка, таких тысячи. А вот слева — впечатление резко другое. Лицо слева у бабки для любого нормального человека — жуткое. Да собственно и для меня тоже — оно покрыто мерзкими засохшими черно-коричневыми потеками, вздулось, глазница выбухает, словно туда запихнули средних размеров гнилой плод, а потом секанули — и теперь оттуда, из разреза торчит паскудного вида черно-красно-зеленое месиво, в котором шевелятся здоровенные двухсантиметровые жирные опарыши. Чужая жизнь на лице бабки видимо очень сильно действует на окружающих. Замечаю, что в коже на виске отчетливо видны две дырки — по потекам засохшим заметно, да и выделяются они на надутой коже. В дырках тоже шевелятся будущие мухи. Но я таковое, уже было дело, видал, потому — радости никакой, разумеется, но и не тошнит.
Начмед распределяет роли. Бабке ставят капельницу, явно старуха обезвожена и ослаблена, иначе бы к нам в таком виде не попала бы. Образец гноя идет на определение устойчивости к антибиотикам — довольно простой и надежный способ — по гною судя и по флегмоне — скорее всего кто-то из стафилококков тут прижился. Вот этот гной размажут по питательной среде в чашке Петри и бактерии от такого пиршества начнут бурно размножаться, давая видимые даже глазом колонии. Только не везде им будет праздник жизни — в чашке разложены сверху бумажки, видом как конфетти, пропитанные тем или иным антибиотиком (и подкрашенные, чтоб ясно было сразу, где какой). Вокруг таких круглых конфетти колонии не растут — дохнут бактерии от антибиотиков. И для лечения пациента берут тот антибиотик, вокруг которого большее пространство чисто от бактерий. Все просто.
Ну вот, медсестр Валерка прижимает почкообразный тазик к лицу пациентки.
Далее пинцетами начинаем удалять расшустрившихся опарышей. Им не нравится, что их потревожили, завозились. Я было, вспомнив давний разговор с Андреем, замечаю, что вроде как их пока можно и оставить, но начмед удивляет в очередной раз — оказывается принципы 'опарышевой терапии' или как ее называют англичане 'maggots therapy' давно уже опубликованы и дольше четырех дней опарышей не стоит держать в ране. К тому же эти — нестерильны и при хирургической обработке раны могут дополнительно навредить. Чистить же раны придется. Биохирургия, как деликатно называют европейцы метод чистки опарышами, здесь не справится — уже есть свищи, значит явно есть затеки-карманы с гноем, потому придется работать острым способом.
Кто-то выражает удивление этой информацией. Ну, как же — европейцы, такой цирлих-манирлих, цивилизация — и вдруг опарыши.
Начмед снисходительно уточняет, что Англия ведущий поставщик стерильных опарышей в Европу и другие страны. Отработанный солидный бизнес. Поставляют личинок в пакетиках, похожих на чайные — чтоб в ране не расползались, а может, чтоб порции учитывать было проще. Хорошие такие стерильные оголодавшие опарыши. Терапевт после этого покидает перевязочную держась за стеночку.
Минутку прикидываем — стоит ли бабку обезболивать. Она шевелит губами, бормочет что-то, но я уверен — бредит. Начмед связывается с анестезом, единственным сейчас на всю больницу спецом, консультируется, получает информацию, кивает головой. Бабке закачивают только новокаин. Мда, здравствуйте, способ послойной инфильтрации новокаином имени товарища Вишневского. Давненько не виделись. К резанию меня не допускают, есть пограмотнее коллеги. Старушке раскромсали поллица, гноя, густого мертвого желто-зеленого цвета оказалось неожиданно много. Промыли все, что возможно и фурациллином и перекисью водорода, отчего из бабкиных свищей поперла пена. Напихали тонкие полосочки резины от порезанных медперчаток, чтоб не схлопнулись входы в вскрытые карманы и чтобы гной мог отделяться свободно. Немного помыли лицо от старых потеков, йодом мазать не стали — старческая кожа сухая, уязвимая, обошлись зеленкой. Дальше старую передали медсестрам — для санобработки, а мы перевязочную покинули. Я впрочем, не успел слинять вовремя и вместо ускоренного улепетывания домой после трудового дня получил дополнительную головомойку от начмеда, поспел таки подлый хаммурапист со своим гнусным доносом.
— Кстати знаете, что ваш медсестр сказал? — спрашивает Бурш, когда мы расслабленно ползем на выход из больницы.
— Нет. Я как раз старался незаметно утечь.
— С такими опарышами бы — да на рыбалку!
— Мда. Толстокожая бесчуйственная молодежь.
Бурш толкает меня предостерегающе в бок локтем.
Оказывается, меня дожидаются два человека. Тот самый МЧСник и светловолосая девчонка с прозвищем в честь атомной бомбардировки. Ну, с парнем все ясно — из всего медперсонала клиники он только меня знает, потому настойчиво просит помочь в лечении матери. Я не очень представляю, что смогу сделать, случай-то тяжелейший. Да и женщина в возрасте, что еще больше понижает ее шансы. Проситель и сам не знает, что от меня просить, но, в общем, та самая ситуация, когда впору хоть кого умолять. Лишь бы мольба помогла. А еще парню надо выговориться. Долгонько он до матери ехал, долгонько, потому чувствует себя виноватым. Говорит, что его мать выкарабкается, она всегда была крепким человеком, она сможет. Бурш неожиданно спрашивает — кто новенький халат на больную надел. Оказывается — сама. С чего это Бурша заинтриговал халат, не пойму. Остается пообещать парню, что присмотрим за его мамой, но никаких гарантий естественно дать не можем. С трудом отделавшись от него уже полудохлым взглядом гляжу на девчонку. Та впрочем, напрягает по-другому — бодро оттарабанив, что завтра они получат очень свежую рыбу и рвутся научить меня как в любых условиях быстро закоптить все что угодно. Это все конечно замечательно, но я прекрасно помню, что приглашали-то меня не просто покушать рыбки. Придется еще кого-то из команды тащить, а будем ли мы свободны, и кто согласится — неведомо. Заодно приглашают и Бурша.
Он усмехается: 'Одним махом семерых побивахом!'.
Вот теперь, наконец все. Ноги уже и не держат, хоть пройти тут всего-ничего.
По дороге пытаюсь разобраться в ощущениях. Что-то сегодня удивило. Не пойму что. Бабка? Да нет вроде, все штатно — капельница для восполнения жидкости и глюкоза для поддержки, антибиотикотерапия массивная, вскрытие полостей с гноем, промывание и дренирование. Блюющая терапевт? Тоже не новость. Что-то мимолетно удивило. Что?
Потом доходит — отношение пациентов стало другим. Вот тот же МЧСник. Да, мне придется себя утеснять, тратить время на его мать и контроль за ее состоянием, бдить так сказать дополнительно. Но определенно — как-то я по-другому себя почувствовал.
Последнее время перед катастрофой вроде бы всем вдолбили, что всё продается и покупается. И все продаются и покупаются. Продажность намертво убила уважение к работающим. Любого вроде как можно купить с потрохами. Все в той или иной степени — проститутки получаются. Только одни — высокооплачиваемые, а все остальные — придорожные минетчицы. Но суть у всех одна стала. Это — было немалой потерей. Как ни верти, а работа раньше уважалась больше. Те же врачи скатились до состояния этаких придорожных авторемонтников — одно желание выдрать с пациента и его родных побольше бабла, ну и соответственно отношение к медикам — как к жестянщикам. Хотя наверное что-то я с устатку мудрю…
Утром докладаю о приглашении пионэров. К моему удивлению майор реагирует положительно. Спрашивает, кто из команды пойдет. Ильяс было отказывается. Но упоминание о свежей рыбе его переубеждает. Енот относится к приглашению со всей серьезностью. Вовка и Сергей решительно отказываются, остальные начинают думать думу.