После особиста эстафету принял вернувшийся в кабинет лейтенант, представившийся Поляковым, и провел очень профессиональный допрос, но уже зафиксировал все на бумагу, которую и дал мне подписать.
При выходе из здания штаба фронта, где и находилось управление контрразведки, меня буквально подхватили под локоток и, возмущенно вопя, потащили к одной из машин.
— Да стойте вы! — выдернул я руку из цепких пальцев знакомого пузана в форме политработника. — Что вам нужно?
Пузан был из политуправления фронта, и о боже! До эфира, который так никто и не подумал отменять, осталось меньше часа.
— Да вы шутите?! У меня боевого товарища убили, и мне друзей ждать надо!
— Ваши однополчане уже отбыли в часть с вашим погибшим другом. Они закончили раньше. Это я приказал. А теперь проедемте со мной!
— Извините, но, наверное, я откажусь, я сейчас не в том состоянии, чтобы выступать в эфире.
Пузан возмущенно завопил, что мое мнение его интересует в последнюю очередь, раз партия сказала, что я буду выступать, то я буду выступать.
«Да хрен с вами!» — подумал, а вслух сказал:
— Поехали!
— Вот ваша речь. Тут все согласовано с цензурой, — быстро шагая рядом со мной, говорила помред. Мерецков, встречавший меня у машины, шагал с другого бока, бубня над ухом, что меня будет слушать весь СССР, и прося ничего не испортить.
Все это наложило некоторый отпечаток на мои мысли.
— До эфира три минуты! — раздался вопль из соседнего коридора.
— Ну мы надеемся на тебя, — пожал мне руку комиссар и приглашающе показал на дверь.
Стул перед микрофоном был удобным. Откинувшись на спинку, я прищурившись смотрел на редактора, отсчитывающего время.
«Три, два, один… Пуск!»
— Добрый день, уважаемые товарищи радиослушатели. В эфире радиостанция Керчи. Как мы и обещали, сегодня у нас в гостях дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель майор Суворов. Он только что с боевого вылета, в котором сбил три немецких самолета, доведя свой счет сбитых самолетов противника до шестидесяти двух лично и девять в группе… — бубнил диктор, начав передачу.
— … а теперь слово предоставляется дважды Герою Советского Союза майору Вячеславу Суворову!
— Здравствуйте, товарищи… — Тут я замолк на несколько секунд. Не потому, что нечего было сказать, а потому, что, бросив случайный взгляд на свои руки, которые положил на стол перед собой, увидел черные ободки под ногтями. Плохо смытая кровь Семеныча как будто говорила: «Не смей, они ждут от тебя другого». Крепко сжав челюсти, я на миг зажмурил глаза.
Андрей Смолин, диктор Керченского радио, с недоумением смотрел на молодого паренька, который сидел перед ним, крепко зажмурившись. Когда этот знаменитый на весь Союз парень вошел в помещение студии, Андрей сразу заметил, что с ним что-то не так. Слишком бледным он был. Сейчас, замолкнув на первой же фразе, закрыл полные боли глаза и вот уже две секунды молчал. Смолин один из немногих знал, что в прошлое свое выступление Суворов был пьян, причем в стельку. Однако политработники тщательно это замалчивали. Сейчас же от летчика, кроме запаха сгоревшего пороха, ничем особым не несло.
Вдруг Суворов распахнул свои глаза, и Андрей вздрогнул. Столько бесшабашной веселости, которой был так знаменит этот прославленный летчик, было в них!
— Я не могу их подвести… — скорее прочитал по губам, чем услышал диктор, после чего, чуть усмехнувшись, гость начал свою речь. Однако как же она отличалась от того текста, что лежал перед Андреем!
Встретив удивленно-недоумевающий взгляд диктора, сидевшего напротив, я усмехнулся и продолжил. Будем надеяться, что эта небольшая заминка была несильно заметна.
— …Андрей Павлович был прав, и я действительно после вылета. Только он не уточнил, что вылет был вчера и я был сбит. Чтобы прояснить эту ситуацию, бегло расскажу, что было. Дело в том, что несколько дней назад нами был сбит немецкий летчик, и он поведал о важной шишке, которая в составе автоколонны проследует по определенному маршруту. То есть это была дезинформация, мы поняли это, однако отменять операцию не стали. Вылет совершили в составе сборной группы, восемь штурмовиков и восемь истребителей прикрытия…
Я спокойно, чуть иронично рассказывал про ту операцию. Избегая касаться скользких тем. В этот раз хотелось провести более серьезную передачу с легкими вкраплениями юмора. Да и порадовать слушателей песнями Высоцкого, которыми ранее не слишком баловал их.
— Так и закончился тот бой. Причем это не значило, что он проигран, мы выполнили свое задание, именно это было нашей целью, а то, что нас сбили… что ж, судьба. Так вот, наш бой сподвиг меня на написание песни. Знаете, многие удивляются, как я быстро пишу их, и они правы, я тоже удивляюсь. Например, за вчерашний день я написал тексты сразу трех песен, первая — про наш бой. Сейчас вы ее услышите.
Подхватил гитару, поморщившись от боли в плече, и, накинув ремень, поработал снятой с повязки рукой.
Прижав пальцами струны, пытался унять сильно бьющееся сердце. В исполнение этой песни я вложил душу, что уж говорить.
— Как вы слышали, окончание было другим, но и пришла она мне не в спокойной обстановке. Менять ее я не стал. Несмотря на итог боя, задание было выполнено, причем не просто выполнено, но даже перевыполнено. Мы воспользовались этим налетом, чтобы вызвать неразбериху в войсках противника, нанесли мощные бомбо-штурмовые удары по крупному железнодорожному узлу и аэродрому. Потери немцев сейчас подсчитываются. Многие бойцы и командиры спрашивали, не верующий ли я? Скажу честно: нет. Я атеист в полном его понимании. Религия, возведенная на убийствах и казнях, для меня неприемлема. Это я о Владимире Святославиче, о том, который Красное Солнышко. Но людям это нужно, так что пусть будет. Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал, что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самой большой проблемой оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все-то у них ловко получалось. Именно им я хочу посвятить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, на данный момент ничего другого я просто не успел написать. Парни, это для вас.
Песня была удивительно длинной, но я спел ее полностью. Что уж говорить, она была одной из моих любимых. Знал её назубок, даже переделанные варианты, но сейчас исполнил в авторском тексте.
Поморщившись, потер плечо — оно доставляло мне все больше и больше проблем.
— На чем я закончил? А, как решил поговорить с пленным летчиком. И первый вопрос был таков. Почему они убивают женщин и детей. Мне часто приходилось это видеть, и я не раз поражался бесчеловечной жестокости немецких летчиков, буквально уничтожавших с воздуха колонны беженцев и санитарные поезда. И знаете, что он мне ответил?..
— Да где? — Стопка листов рассыпалась по полу. Упав на колени, комиссар Мерецков стал шустро ворошить их, ища нужный.
— Точно тут был? — пыхтел рядом главный редактор, бегло изучая каждый листок.
— Да был! Тут все не то. Это бухгалтерия, а нужны были приказы, а у них конверта не было. Может, я его в сейф убрал? — остановившись, задумался комиссар.
Бормочущий на средней громкости репродуктор на стене выдал новый перл Суворова.
— Твари! — отвлекшись от поисков, высказался редактор, прислушавшись к глухому голосу летчика, довольно подробно рассказывающего про какой-то план «Ост».
— Угу. Запись идет? — забеспокоился Мерецков, копаясь в сейфе.
— Конечно, был же приказ!
— Хорошо. Есть! Вот он, — замахал комиссар конвертом.
Редактор Симанович с облегчением вздохнул. Теперь им есть чем прикрыться от проверок из политуправления штаба фронта. Слишком уж за гранью шел эфир.
— Не знаю, кто принял решение, но человек, пославший этот приказ не мешать товарищу Суворову, умен, причем очень, — задумчиво пробормотал редактор, не отвлекаясь от прослушивания.
— Умный — это да… Тут личная подпись наркома товарища Берии, — ответил комиссар, отчего Симанович от неожиданности закашлялся.
Похлопав его по спине, Мерецков кивнул на репродуктор:
— Сейчас звонки начнутся, переводи все на меня, а пока иди в комнату записи, контролируй там все. Я сейчас бойца пришлю, пусть охраняет. Это же такая бомба!..
— Так не мы одни пишем…
Штаб 11-й армии.
— Чушь какая-то. «Ост», недочеловеки… — говорил командующий 3-й Королевской румынской армии генерал-лейтенант Пётр Думитреску. Морщась, он слушал перевод немецкого офицера, стоявшего у большого радио, разукрашенного барельефами с африканской охотой.
— Обычная пропаганда, — нервно вытирая платком блестящую лысину, ответил генерал Ганс фон Зальмут.