Помню, как ты веселилась, укладывая и отбирая какие-то сувениры: камни, рисунки, киноленты. Планета скал и смерчей казалась тебе уже не такой неприятной накануне отъезда, ты облетала окрестности, снимая на память кадры: сняла ту долину, где вы с Кирой подобрали нашу тройку, и плато Илиада, где торчала полузатопленная лавой моя кабина. Если бы ты знала тогда, если бы знала только!
Конечно, ты права: скалы Поэзии надоедают живому человеку. Даже самый прилет на спутник был для меня удовольствием. Кончились тучи и вихри, в звездном небе я увидел светящуюся баранку, причалил, вошел в кривой коридор. Увидел множество людей, сорок человек сразу. Лица – подумать только! – совсем незнакомые. И можно поговорить с каждым, расспросить, кто, откуда, чем занимается, какие новинки в его деле, какие новости на Земле, есть ли свежие киножурналы, пусть покажет немедленно.
Сорок человек, сорок непрочитанных романов!
И вдруг в толпе незнакомых милая веснушчатая физиономия. Гена! А рядом с ним кто-то страшный на вид, с розовопятнистым лицом, срезанным носом, совиными глазами без век…
– Хозе! Ты ли? А почему…
Я замялся, проглотив вопрос. Он договорил за меня:
– Хочешь спросить, где мое новое лицо? Решил: обойдется. Девушки меня все равно не жалуют: и Кармен в Аргентине, и твоя Муза. А год терять жалко. Врачи говорят: год лежать в больнице. Не хочется, чтобы Олимп делали без меня. Потом соберусь, может быть.
– Но Олимп в консервации, не знаю на сколько лет.
– Не знаешь? Да, верно, главного ты не знаешь.
И тут они рассказали мне. На Земле выяснили причину провала Олимпа. Действительно, нельзя было предусмотреть ее – временное особое состояние вещества на планетах типа Поэзии. И уже есть теория, разработаны меры – система подземных киб с датчиками… И есть проект. И я, как специалист по кибам, должен стать начальником станции.
– Лучше Хозе начальником, у него опыт больше.
– Как пострадавшего? – горько усмехнулся Хозе. – Нет, тут не страдания решают, а кибы. Ты не совестись, Яр, все понимают, что ты подходишь больше.
А Гена улыбался до ушей:
– Ребята, товарищи, вместе опять! Почти все: Яр с Музой и мы! Опять на переднем крае! Ну до чего же я соскучился на этой причесанной Луне!
Муза, скажи теперь, мог я отступиться? Мог сбежать в Магадан, бросить передний край, товарищей, дело Дитмара? Мог? Конечно, я немедленно связался с тобой по радио и услышал ледяное: «Трус!»
– Трус! – сказала ты. – Даже поспорить побоялся, даже слова не сказал ради любви!
«Приеду – поговорим, – решил я. – Не кричать же о семейных делах на весь космос». Но поговорить не пришлось. Вернувшись на станцию, я увидел записку, приколотую к скатерти:
«Ты оказался трусливым и безвольным. Больше не люблю. Прощай! Не преследуй меня на Земле».