Но одного я никак не могу понять — зачем она, любовь эта, нужна с точки зрения природы? Неужели просто инстинкты?.. Ну, допустим, можно согласиться с тем, что в любви мужчины к женщине и в любви родителей к ребенку людьми движет инстинкт сохранения рода, а в любви ребенка к родителям — инстинкт самосохранения. Но что такое тогда моя любовь к Сережке? Кто он мне? Прототип будущего сына?.. Что ж, возможно… С другой стороны, наш отец относится к нему совсем по-другому, совсем не как я. Может быть, младший брат — это проекция несостоявшегося в детстве друга?.. Опять нет. Сколько себя помню, у меня всегда было полно друзей… Родная кровь?.. Тем более. Я думаю, если мне скажут, что мы с ним неродные, я даже глазом не моргну. По сути, он мог бы быть мне не братом, а другом. Просто тогда мы вряд ли встретились бы в этой жизни. Как-то это не принято — дружить с такими малявками. Думаю, если бы все люди мира работали индивидуальными преподавателями или хотя бы вожатыми в лагере, такая дружба была бы обычным делом, нормой. А так… Да я и сам-то не знаю, заговорил бы я хоть раз в жизни с кем-нибудь из таких мальчишек или просто посмеивался бы, глядя на них. Но рождение брата не дает человеку такого выбора — судьба просто дарит тебе самый ценный подарок из всех возможных, и точка.
Может быть, меня с Сережкой связывают общие интересы? Общие воспоминания? Воспитание? Нет, нет и нет. Ну, я еще могу ему быть интересен, но уж он мне, по идее, ну никак. А людей, с которыми я много общался и с которыми у меня связано гораздо больше воспоминаний, — хоть отбавляй. Да и насчет воспитания — что-то я не помню, чтобы родители очень сильно внушали мне любить брата. Не пинал бы — и слава Богу… Сам по себе процесс передачи знаний — вещь довольно приятная, но, опять же, будь дело только в этом, учителя в школе являлись бы самыми счастливыми людьми в мире. Но в реале мы очень часто видим глубоко несчастных людей, преисполненных ненавистью ко всему живому.
Наверно, все-таки отеческие чувства тут ближе всего… Эта любовь — самая незримая. Нету в ней, как правило, ни ласки, ни признаний, ни даже просто теплых слов. Одни только чувства. Не знаю, почему так происходит, но отцы зачастую совсем не проявляют свою любовь к детям, ограничиваясь в лучшем случае одними лишь порицаниями, а в худшем — игнорированием и полным равнодушием. Нет, есть, конечно, и нормальные, хорошие папы, но в большинстве своем мужчины предпочитают огородиться от ребенка. Будто боятся любить… Ну да ладно папы — взять хотя бы меня… Максимум, что я себе позволяю, это взъерошить Сережке волосы да хлопнуть его по плечу. И то редко… Не удивлюсь, если он вообще думает, что раздражает или бесит меня… Да нет, вряд ли, быть такого не может. Все-таки всегда мы с ним ладили. Не дрались почти никогда, не ругались серьезно. Очень сомневаюсь… А если бы он мне не братом был, а другом… Боюсь, я даже и по голове его погладить побоялся бы. Не так поймут, чего доброго. Обольют грязью — потом всю жизнь не отмоешься. Дурацкие стереотипы…
Так как же это происходит?.. Фотоны и световые волны отражаются от Сережкиного лица и попадают на сетчатку моего глаза. Атомы реагируют на длину волны и выстраиваются таким образом, что происходит химическая реакция чудовищной сложности, в результате которой образуется серия электрических импульсов, передающихся в мозг по глазному нерву. Миллиарды аминокислот и прочих химических соединений приходят в движение, сотни миллионов разрядов проносятся по серому веществу, «выискивая» в памяти (то есть в сочетании мириадов атомов) очертания моего брата, и каким-то непостижимым образом то, что называется разумом, осознает полученную картинку. И тут же происходит обратная реакция — мое подсознание генерирует определенный химическо-электрический код, и, прочитав его, мозг посылает сигналы во множество точек организма. В кровь начинают поступать адреналин, кортизол, эндорфины, которые, в результате, на само серое вещество и действуют, выражаясь в виде тепла в груди и еще десятке неуловимых чувств. Мне становится приятно, и для того, чтобы еще раз испытать те же чувства, я буду защищать брата в случае опасности, удовлетворяя инстинкт продолжения рода.
Ну не бред ли?.. Тут либо ученые пока никуда не продвинулись, либо я ни черта не знаю и не понимаю.
Нет, все-таки любовь — это от Бога… Может быть, другие чувства — всего лишь последовательность атомов, а любовь — от Бога!..
Наверно, половина из того, о чем мне тогда подумалось, было наивным и неправильным. Чтобы разобраться в таких вещах, иногда не хватает целой жизни, а все эти мысли промелькнули у меня в голове буквально за несколько секунд. Голодный карась, различивший в темной воде белый шарик скомканного теста, не дал мне даже минутки.
— Клюет! Клюет! — закричал Сережка и сразу же примолк, наивно полагая, что громкие звуки могут сбить заветную рыбку с крючка.
Бьющийся в агонии карасик заиграл на солнце вспышками яркого серебристого света.
— Ну что ты смотришь? — усмехнулся я. — Подтаскивай на себя! Сорвется же!
Мой брат наклонил удочку, но сделал это слишком резко, и извивающаяся добыча полетела в его сторону слишком быстро. Сережка вытянул руку, растопырив пальцы, но, естественно, не смог ухватить промелькнувшую рядом рыбу.
Я увидел, как брат напрягся, но, к счастью, переживать ему пришлось недолго — описав дугу вокруг лодки, карасик все-таки оказался в его руке.
— Ура! — совсем по-детски обрадовался Сережка, бережно отцепив рыбку и отправив ее в садок. Его лицо озарилось настоящим счастьем.
Я тоже невольно улыбнулся. Собственно, моя душа улыбалась уже давно — все это время… но губы растянулись в улыбку только сейчас.
— Чего ты так смотришь? — спросил мой братишка, наконец поймав на себе мой взгляд.
— Ничего, — спокойно ответил я, продолжая улыбаться. — Просто так.
Обычно люди сразу отводят взгляд, когда им говорят «чего ты смотришь», но я продолжал любоваться счастьем дорогого мне человека, просто потому что мне это нравилось, и все остальное на Земле ровным счетом не имело сейчас для меня ни малейшего значения. Только я, мой брат и мы вместе.
Сережка, наконец, не выдержал и сам отвел взгляд в сторону, снова забросив удочку. На его лице выступил легкий румянец, то ли от смущения, то ли просто от переизбытка чувств, то ли от счастья — из-за любви к жизни!
…И какой-то поганый сучара посмел отнять у него эту жизнь без всяких причин и жалости!..
Подыхать буду, но найду его!..
Что-то совсем мне плохо стало. Аж скрутило всего.
Я лежал на кровати в позе зародыша, закусив губу, и пытался заплакать.
Ничего не получалось. Не могли слезы пробиться сквозь защищающую меня от сумасшествия оболочку. Впрочем, может быть оно и к лучшему. Нельзя мне было сейчас раскисать. Слишком серьезное дело предстояло…
Сколько ни бегал я по мыслям Данилова, а ничего даже близко связанного с моим Сережкой не нашел. То, что при взгляде на морскую пену открылись всего три двери, было просто везением. Да и недостаточно я тогда сосредоточился — еще не понимал смысла перехода. В дальнейшем, на какую бы вещь я ни обращал внимание, передо мной возникало несколько десятков, а то и сотен вариантов. Я даже представить себе не мог, сколько у человека связано воспоминаний с любой ерундой! От пристального взгляда на какую-нибудь пачку сигарет появлялись чуть ли ни три сотни дверей. Чего уж там говорить о взятых в «фокус» людях.
Проблема заключалась в том, что у воспоминаний не было никаких приоритетов. Дверь, за которой хранилась какая-нибудь важная информация или очень значимый жизненный эпизод, выглядела абсолютно так же как и дверь, за которой была обыкновенная будничная рутина, каким-то непонятным образом осевшая в памяти.
Через два часа беспрерывного метания по прошлой жизни Дани мне все-таки удалось отыскать там себя самого — раньше мы общались довольно много, как ни крути. Но почему-то подавляющее большинство неимоверного количества открывшихся при взгляде на мою фигуру дверей вели в детские годы, туда, где не было еще никакого выродка Дани, а был славный и немного молчаливый мальчишка — Пашка Данилов, туда, где был его хороший приятель Витька… Господи, даже не верится теперь в это… Что же с тобой стало, Даня? Ну почему, почему ты сломался?.. Зачем мою жизнь сломал?..
Мой демонический проводник только издевательски посмеивался. По его словам, в пассивные воспоминания, как он их назвал, даже соваться не стоило.
— Разум владельца приведет тебя к нужной информации гораздо быстрее, чем скитание по закоулкам его памяти, — сказал он. — Надо просто проникнуть в текущие мысли нашего друга и легонько подтолкнуть их в нужном направлении.
Из его же слов выходило, что сделать это, к сожалению, можно, только когда человек засыпает — находится на грани двух миров, лежит в тишине, окутанный сладкой полудремой. Иначе, будешь просто смотреть его глазами, лишь изредка проваливаясь в полупрозрачные воспоминания и практически мгновенно снова возвращаясь в реальность.
Но до вечера оставалось еще много времени, и я был просто обязан попробовать первый способ. Клянусь, я бы и миллион дверей отворил, но мой спутник все-таки вышвырнул меня из Даниной головы.
— Так ты к вечеру от усталости рухнешь, — сказал он напоследок. — Отдохни.
В итоге вот уже несколько часов я лежал в своей комнате, изнемогая от томительного ожидания, наедине со страшными и горькими мыслями. И если это можно назвать отдыхом, тогда я шагну в окно без всякого промедления… Уж лучше бы я от усталости подох…
— Вить, ты бы поел хоть чего-нибудь, — вырвал меня из раздумья мамин голос, — все лежишь да лежишь тут один. Ну нельзя же так.
С такой она интонацией это сказала… как в фильмах страшных. Такая обреченность!
Я приподнялся с кровати, посмотрев ей в глаза.
Нет, показалось… Все та же непонятная, фанатичная надежда на чудо.
— Спасибо, мам. Что-то не хочется, — успокоил ее я. — Ты иди спать. И не переживай так за меня. В порядке все со мной.
Мама вдруг беззвучно заплакала и медленно ушла в коридор, закрыв дверь. В комнате снова воцарился сумрак.
Она все время плакала. От всего сердца верила, и все равно плакала. А я никак. Наоборот.
А что, если невидимый заслон в моей голове — лишь трусливая выдумка? Может быть, я просто черствое, бездушное животное рядом с мамой? А вдруг мои чувства к Сережке — все равно что едва заметная искра по сравнению с бушующим пламенем ее любви к сыну?.. Ведь мне никогда не узнать этого. Никому из мужчин не узнать.
Я неожиданно понял, что тоже не верил бы в смерть моего брата на месте мамы. Может быть, даже сильнее ее не верил бы. Но я, к сожалению, знал то, чего не знала она и то, чем я не собирался с ней делиться, пока не найду виновного… Дело ведь не в моей вере в то, что Даня со своей компанией способны на убийство ребенка, и даже не в плохих предчувствиях.
Дело в том, что Макс лично видел, как обездвиженное тело Сережки бросили на заднее сиденье машины. Он лично видел его смерть…
— И кровь, Витя, кровь везде!..
Настольный будильник пропищал полночь.
Пожалуй, пора.
Я закрыл глаза, четко представил себе Даню и снова очутился в маленькой темной комнате с двумя дверями.
— Ты как раз вовремя, — раздалось у меня за спиной.
— Что дальше? — без предисловий начал я. — Куда идти? Как мне попасть в его мысли?
— Угадай с двух раз, — засмеялся мой собеседник. — Дверей тут, как видишь, немного.