Она отправилась в кладовую, Джим Тревельян вышел из кухни вслед за женой, а Билл вновь повернулся ко мне.
— Поверишь ли, мне ни разу не пришло в голову спросить! Разумеется, я спрашивал у Джима про вещи из Малого Дома, и он сказал, что его дед все повыкидывал. Поэтому я и не стал ничего выяснять у Энни.
— Не переживай. Лучше поздно, чем никогда, верно? Значит, художника звали Люк Дервент, а инженера-математика — Луиза Дервент.
— Она не просто инженер, а первый на свете программист! — Тут Билл спохватился — вспомнил, видимо, что мы договорились ничего не обсуждать, пока я не изучу все материалы. В этот миг, как нельзя кстати, возвратился Джим Тревельян, который принес огромную книгу, величиной с дорожную сумку. Черный тисненый переплет украшали медные уголки.
— Я вам говорил, что дед все повыбрасывал и посжигал, так? Но он был человек верующий, поэтому Библию тронуть не посмел. — Джим с громким стуком опустил книгу на стол. — Она тоже из Малого Дома. Хотите, забирайте ее с собой.
Я пододвинул книгу поближе, расстегнул толстую металлическую пряжку. Из того, что далеко не все страницы плотно прилегали друг к другу, следовало, что между ними что-то проложено. В полной тишине я принялся перелистывать Библию.
Меня ожидало разочарование. Да, между страницами кое-что лежало — засохшие полевые цветы, сорванные давным-давно. Изучив каждый цветок, я снова пролистал Библию, а затем с тяжелым вздохом оттолкнул ее от себя.
Теперь за книгу взялся Билл.
— Есть еще одна возможность. Если у них в семье царили такие же порядки, как в моей… — Он открыл последний форзац. На плотной желтоватой бумаге было изображено разноцветными, наполовину выцветшими чернилами фамильное древо Дервентов.
Мы с Биллом изучили каждое имя и сделали копию с рисунка. Энни и Джим охотно нам помогали.
Впрочем, нас снова ожидало разочарование. Имена ровным счетом ничего никому не говорили. Единственное, что нам удалось установить — Люк и Луиза были братом и сестрой по отцу. Даты жизни на рисунке не обозначались, на Люке и Луизе древо обрывалось.
Похоже, мы зашли в тупик. Энни наконец принесла десерт. Потом мы надежно упаковали рисунки, чтобы их не промочило дождем, и двинулись обратно в Малый Дом, пообещав Энни быть к завтраку.
Какое-то время мы шагали молча. Неожиданно Билл произнес:
— Извини, но я тоже заметил, что Луиза похожа на Эйлин.
— Все дело в выражении лица, — отозвался я. — Этот подбородок, эти глаза… Случайность, не более. Такое бывает довольно часто.
— Я понимаю, тебе сейчас тяжело…
— Со мной все в порядке.
— Вот и отлично. — Билл облегченно вздохнул. — Я просто хотел убедиться…
— Со мной все в порядке.
Ну да, если не считать того, что где-то месяц назад старый приятель спросил, руководствуясь, естественно, наилучшими побуждениями: «Эйлин была для тебя всем в жизни?»
И мое сердце ухнуло вниз и застыло глыбой льда.
Когда мы достигли цели, я сослался на усталость и лег в постель. Мы изрядно нагрузились крепким домашним пивом, поэтому я надеялся, что засну, едва голова коснется подушки. Но если призрак явился, избавиться от него не так-то просто.
Я вспоминал Эйлин и счастливые дни, проведенные вместе, а на мои воспоминания накладывались образы Дервентов. Даже во сне я испытывал печаль. Вдобавок, вернулось осознание того, что я бессилен что-либо изменить, что главное в моей жизни уже свершилось и исправить что-либо невозможно.
Я проснулся задолго до рассвета — сказывалась разница в часовых поясах.
Билл еще спал. Я зажег две масляные лампы, пододвинул к себе все три книги и принялся читать, вознамерившись одолеть материал к тому моменту, когда мы пойдем в Большой Дом завтракать. Однако дело продвигалось туго. Чтобы восстановить в памяти прочитанное накануне, пришлось пролистать несколько страниц назад.
Весной 1855 года аналитическая машина была построена и работала. Я стал искать какие-либо подробности. Честно говоря, Люк Дервент начал меня раздражать. Вместо того чтобы рассказывать о достижениях Луизы, он, сделав паузу в четыре месяца, решил похвастаться своими успехами.
«21 сентября 1855 года. Слава Всевышнему! Молю тебя, Боже, избавь меня впредь от сомнений. Мы с Л. неоднократно говорили о том, почему приехали сюда. Нет, не жалели, просто хотели установить, что нами двигало — личные интересы или нечто другое. Теперь очевидно, что нас вела рука Провидения.
Вчера я вернулся с острова Маккуари. Они там! Я видел их, «людей, которые любят холод», как выражаются туземцы. Для них на острове слишком жарко чуть ли не весь год, за исключением зимы, которая в Южном полушарии длится с мая по август; поэтому, когда мы пристали к берегу, они как раз готовились покинуть Маккуари и отправиться туда, где климат благоприятнее.
Туземцы называют их «людьми», и я поступаю точно так же, ибо они, ни в малейшей степени не напоминая обликом человека, несомненно разумны. С дикарями они общаются при помощи устройства, которое переносят с места на место. У них замечательные инструменты, благодаря которым можно смастерить все, что угодно. Если верить туземцам, «холодные люди» прибыли «очень, очень издалека», что, в принципе, может означать «из-за моря» (признаться, я не очень в это верю).
А какие у них познания в медицине! Маори утверждают, что одного дикаря, который умирал от гангрены, поставили на ноги буквально за несколько часов. Какую-то женщину заморозили и продержали в таком состоянии всю зиму, после чего полностью вылечили при помощи оборудования, доставленного «холодными людьми» (надо бы придумать имя поблагозвучнее) с постоянного места обитания. Держатся они весьма дружелюбно и с готовностью согласились позировать, а также попросили через туземца-переводчика произнести несколько фраз на английском и пообещали, что в следующий раз мы сможем общаться на моем родном языке.
Уму непостижимо! Однако все упирается в один-единственный вопрос: обладают ли эти существа бессмертной душой? Наверняка сказать не могу, но мы с Л. пришли к выводу, что, скорее всего, обладают. А потому если мы можем привести к Спасителю хотя бы одного из тех, кто иначе попадет в преисподнюю, значит, таков наш священный долг».
Эта запись настолько меня поразила, что я долго сидел и разглядывал страницу. А следующая, переполненная эмоциями, заставила окончательно забыть об аналитической машине:
«Дорогой Дж. Г. У меня ужасные новости. Даже не знаю, с чего начать… У Л. наступило обострение ее болезни, причем на сей раз все гораздо серьезнее, чем раньше. Она молчит, но вчера я заметил на ее платке кровавые пятна и настоял на том, чтобы она обратилась к врачу. Тот сказал, что ничего сделать нельзя. Л. удивительно спокойна, в отличие от меня. Помолитесь за нее, дорогой друг. Быть может, Господь внемлет нашим мольбам».
Письмо было датировано 25 сентября, то есть с возвращения Люка из путешествия прошло всего несколько дней. А сразу за письмом шла дневниковая запись, словно он хотел выговориться.
«Луиза упорно твердит то, во что я никак не могу поверить: ее болезнь — справедливое наказание, Господь карает нас за грех. Ее спокойствие и мужество просто поразительны! Смерти она не боится, радуется тому, что я здоров, и просит не расстраиваться. Что же мне делать? Сидеть и смотреть, как она медленно угасает? Впрочем, разве полгода — это «медленно»?»
Теперь Люк и не вспоминал о «холодных людях», и аналитическая машина его больше ни капельки не интересовала. Однако краткая дневниковая запись поведала мне очень и очень много. Я достал рисунок, на котором были изображены Дервенты, и стал рассматривать. Тут из своей спальни появился взлохмаченный Билл.
— Я знаю! — вырвалось у меня. — Знаю, почему они приехали в Новую Зеландию!
Он недоуменно воззрился на меня, потом перевел взгляд на рисунок.
— Ну?
— Мы должны были догадаться еще вчера вечером. Помнишь родовое древо в Библии? Они родственники, правильно? А теперь смотри сюда. — И я ткнул пальцем в рисунок.
Билл потер глаза, прищурился.
— Ну?
— Это же свадебная карточка! Букет, кольцо на пальце у Луизы… В Англии они пожениться не могли; только представь, какой разразился бы скандал. Но здесь их никто не знал, потому они преспокойно могли наслаждаться всеми прелестями семейной жизни.
— Черт побери, ты прав! Это все объясняет. Ты дошел до того места, где Люк упоминает о грехе?
— Я как раз его перечитываю.
— Там осталось всего ничего. Давай, досматривай и пойдем завтракать. Потолкуем по дороге.
Он повернулся и пошел приводить себя в порядок, а я вернулся к книге. Мне осталось последнее письмо, датированное 6 октября 1855 года — короткое, сдержанное по тону:
«Дорогой Дж. Г.! Через несколько дней нам с Л. предстоит отправиться в долгое путешествие на далекий остров, где обитают дикари-язычники. А еще там живут гетероморфы (Л. решила называть их именно так, поскольку внешне они сильно отличаются от людей, но обладают незаурядными умственными способностями). Мы понесем им Слово Господа нашего, Иисуса Христа. Путешествие предстоит опасное, посему, если в течение четырех лет от нас не будет вестей, Вы вправе распоряжаться нашим имуществом в соответствии с моим завещанием. Надеюсь, что это письмо — не последнее, но на всякий случай хочу уверить, что мы постоянно вспоминаем Вас, наш верный друг и брат во Христе. С наилучшими пожеланиями Л. Д.».
За письмом следовала запись личного характера:.