Я не слишком люблю тех, кто все норовит подгрести под себя. Мы, Дети Грома, не приемлем диктатуры. Наш девиз — свобода, мир и человечность. А эти святые понятия требуют защиты.
— Мы не умрем, — говорю. — Мы будем драться. У меня есть — чем.
— Хорошо, — отвечает. — Драться — хорошо.
Но сказано это было, по-моему, не очень уверенно.
Эдит все это время слушала. Мне даже показалось, что она выводы делает — лицо у нее приятно выглядело, сосредоточенно. Казалось разумным. Но потом она сказала:
— Напрасно вы все-таки сюда притащили эту крысу, Марсэлл. У них тут какие-то грязные дела. И знаете, хоть они и говорящие, эти крысы, все равно…
Это с работающим-то дешифратором!
Мыш на нее посмотрел молча. И было совершенно непонятно, о чем он думает. У мышек оказалась не просто другая мимика — у них не оказалось никакой. Совершенно неподвижные мордочки. Без мимических мускулов. Мне пришлось долго выяснять, как они выражают свои эмоции — а до того только угадывать.
Я подумал, что Мыш рассердится или обидится. Не слишком-то мне это нравилось.
— Эдит, — говорю, — вы недопустимо грубо отзываетесь о разумном существе из мира, куда мы с вами, между прочим, без спроса свалились. Причем — о существе, которое нас пытается предупредить об опасности.
А она говорит язвительно:
— Марсэлл, у вас на борту есть крысоловки?
Я уже хотел рявкнуть, но тут Мыш пискнул:
— Самка, молчи. Большой, слушай.
Эдит хотела возмутиться насчет «самки», но я захлопнул ей рот ладонью. И прислушался.
Акустическое сканирование окружающей местности у меня было включено на всякий случай, и в каюте был дополнительный динамик. Так что мы все это время слушали, как снаружи работают мои автоматы — обломки разгребают, пытаются что-то поправить и все такое.
Как известно, к звукам привыкаешь, если их долго слушать. Но Мыш обратил мое внимание — и я сразу понял, на что.
Звуков стало вдвое меньше. Один автомат как будто отключился.
Мыш говорит:
— Шум в тоннеле? Машины?
— Да, — отвечаю.
Тут он не пискнул, а как-то скрипнул. Что этот звук обозначает на их языке, я так и не знаю: в нашем нет аналогов, зато в языке Эдит, похоже, аналоги нашлись, потому что она густо покраснела.
Я посмотрел на Мыша.
— Что-то не так? — говорю.
— Шестерки, — пищит. — Выключили машину. Взяли себе.
Вот когда мне стало всерьез неуютно. Я до этого думал, что мышки — цивилизация очень примитивная, возникшая по какой-нибудь случайной причине на обломках цивилизации человеческой. Судил по одежде Мыша, по оружию, по речи — и ошибся. Сообразил, что мышки взломали пароль моего автомата, отлично защищенного мейнского автомата — и неизвестно, что они еще могут делать.
— Интересно, — говорю. — Старший, как они ее взяли?
Он почесался, ногой — или это у него задняя лапа — за ухом, очень быстро. И пискнул:
— Не знаю. Меняли программу. Погрузили и увезли. Не знаю.
Я сдунул волосы со лба. Ну да. Знаете, что такое "компьютерная мышка"? А вот и не то, что вы подумали. Я молчал — но тут Эдит вдруг осенило. Она переменилась в лице, схватилась за собственные щеки, округлила глаза — и как выпалит:
— Марсэлл, улетаем отсюда! Сейчас же, немедленно улетаем! Они же так и сюда пролезут, эти крысы! Я бою-усь! Я боюсь крыс, Марсэлл! Они же все жрут!
Мыш посмотрел на нее внимательно и пискнул:
— Еда. Самка — еда. Хорошая.
Обижаться грех, потому что это просто маленькая месть, в надежде, что Эдит поймет, что к чему. Эдит, по-моему, отлично поняла, но не так, как Мыш ожидал, потому что забилась в угол и начала плакать и кричать:
— Марсэлл, уберите отсюда эту гадость! Уберите!
Я почувствовал, что устал до смерти. Положение оказывалось все неприятнее и неприятнее, а Эдит умела создавать неудобства даже в ситуации, когда все идеально. Мне надо было пообщаться с Мышом о важных вещах, но из-за воплей Эдит не выходило сосредоточиться — жалко, когда женщина плачет. И пришлось сесть рядом с ней, достать платочек, капнуть успокоительного в кофеек и снова начать ее утешать. Хорошо, что умница Мыш не стал ввязываться, а сидел к нам спиной и чистился. Он постепенно оказывался чертовски тактичным парнем.
А Эдит всхлипывала, цеплялась за мои руки и бормотала умоляюще:
— Ну Марсэлл, давайте улетим отсюда, ну пожалуйста! Я слышала, крысы и вправду могут человека сожрать! А вдруг они действительно в звездолет пролезут? Моя мамочка тоже крыс не выносит!
А я даже не стал ей объяснять, что взлететь прямо сейчас у нас не выйдет, а если и выйдет, то мы застрянем на здешней орбите на веки вечные. Я ее гладил по голове и вытирал ей нос вместе с глазами, и говорил, что все будет в порядке — но я, ребята, в это ни на ломаный грош не верил. Потому что у нас получился контакт с цивилизацией очень толковых существ, которые в разных мирах жили рядом с людьми и к людям во все времена относились вполне определенно.
Всегда были врагами людей, если уж называть вещи своими именами. Люди их убивали и травили, а они выживали и приспосабливались. И вот теперь, в этом прекрасном мире, у них оказалась прямая возможность взять реванш за все прошлое.
Людей больше нет, а мышки остались.
Настроение у меня совершенно испортилось. Я уже ничего не ждал, но Мыш ткнул меня носом между лопаток, когда Эдит немного успокоилась. Я обернулся.
Мыш сидел на койке, совершенно уморительно скрестив руки перед собой. Как белка.
— Что ты? — говорю. — Что-то нужно?
— Большой, — пищит, — я должен. Ты остановил кровь. Дал еду. Я должен.
Мне захотелось его погладить, но я вовремя вспомнил, что он не животное и это, скорее всего, будет выглядеть неприлично, а может быть, даже оскорбительно. И вообще я смутился.
— Нет, — говорю. — Ты не должен. Я сам хотел.
Тогда он сделал маленький прыжок вперед — прямо сидя — и лизнул меня в ухо. Я слегка оторопел, но вовремя сообразил, что у каждой расы свой этикет. И что погладить — это у меня были правильные импульсы, потому что если у каких-нибудь созданий мимики нет, то жесты и прикосновения, вероятно, ее заменяют.
Он дал погладить себя за ушами. И пискнул: