Каждый день Лека выходила на пляж, чувствуя на себе взгляды нетерпеливых зрителей. Здесь царили вольные нравы, но все же большинство девушек предпочитало купаться в трусиках, скрывая под треугольничками ткани последнее прибежище женской тайны. Лека же первым делом снимала трусы, оставаясь в маечке, едва доходившей ей до пупка. Она не спеша расстилала на песке покрывало, наклоняясь и чувствуя всеобщее внимание и шевеление. Ей нечего было стесняться - она дарила свою красоту всем и всю без остатка. Потом она садилась, долго и тщательно смазывала свои длинные ноги кремом. Симпатичные ребята проходили мимо как бы невзначай, пытаясь тайком бросить взгляд. Лека улыбалась всем им своей белозубой улыбкой. Она знала, что сводит их с ума - девчонка в майке и без трусиков, что может быть соблазнительнее? Наконец она вставала на колени, стягивала через голову остатки одежды и сразу теряла половину своей таинственности. Обыкновенная голая девчонка, пусть даже красивая, на пляже, полном голых девчонок. Зрители отводили взгляды, насытившись ею сполна. И Лека шла купаться.
Единственным негармоничным местом на ее теле был рубец - небольшое белесоватое пятно с рваными краями над левой грудью. Узловатая его поверхность едва приподнималась над кожей - не было в нем уродливости, но Лека чувствовала, что таинственная недосказанность этого зажившего шрама притягивает взгляды не хуже любого магнита.
Проблемы, конечно, возникали. Пока Лека с визгом резалась в волейбол, Демид, поросенок этакий, предпочитал меланхолично сидеть в шезлонге под зонтом, нацепив темные очки, и читать очередную книжонку на китайском (Боже мой!!!) языке. Конечно, он был тоже хорош собой. Он загорел, восстановил прежние свои мускулы, его странная ленивая грация не раз заставляла местных девчонок оборачиваться ему вслед. Но здесь было много таких - красивых и худощавых, длинноволосых парней. К тому же он никак не походил на культуриста. А огромные, лоснящиеся грудами мышц поклонники бодибилдинга чувствовали себя на пляже истинными хозяевами. Большинство из них были местными ребятами, литовцами. Подобно Андрею Бринарскому, известному "Литовскому Дубу", завоевавшему Голливуд, они мечтали покорять мир. А если не мир, то хотя бы красивых девушек, съезжавшихся летом на побережье Паланги. Девушек привозили в Прибалтику новоявленные бизнесмены - любители сауны и голландского пива, обзаведшиеся кругленькими пузиками, стареющие киноартисты и поэты - все еще любители прекрасного пола и без пяти минут импотенты. Мужское тело, молодое и пряное - что могло быть лучшей приправой к чистой морской воде? Аромат страсти витал в воздухе, он кружил головы юным феям, уставшим от своих малопроизводительных папиков. Каждый взгляд здесь воспринимался как призыв, каждое действие выглядело таинственным, но вполне определенным символом. И уж конечно, местные донжуаны (большинство из которых, кстати, были вполне милыми и добродушными ребятами) были уверены в своем мужском превосходстве над "новыми русскими", потерявшими здоровье в питие и финансовых баталиях.
Такую птичку, как Лека, просто нельзя было оставить без внимания. Если бы дело происходило где-нибудь на пляже юга, за ней бы уже таскался не один кривоногий кругленький красавчик, призывно сверкая золотыми зубами. Впрочем, Лека и не подумала бы вести себя так, окажись она на Кавказе. Не полная же она дура, в конце концов! Прибалты же отличались неизменной своей европейской тактичностью. Она просто вдруг начинала замечать, что один из парней улыбается ей особенно приветливо, другой чаще подает пасы в волейболе, а третий вежливо осведомляется: "Скажите, ваш муж, он не хочет составить нам компанию?" Лека потихоньку присматривалась к своим новым знакомым, но никто не нравился ей настолько, чтобы из-за него можно было заставить поревновать и помучиться Демида. А стоило бы это сделать.
Демид подполз, как большой красивый кот. Он встал на колени перед Лекой и медленно провел языком по ее животу, оставляя влажную дорожку вниз от пупка. Затем совершил путешествие вверх, внимательно обследовав каждый уголок тела девушки и заставив ее негромко вскрикнуть. Лека потянулась к поясу Демида, но он отстранил ее руки...
Вчера паршивец опять приплелся в четвертом часу ночи - как всегда, бодрый, веселый и пахнущий женскими духами. Лека вспомнила это, и у нее появилось желание придушить гуляку.
- Демид, отвяжись. - Лека попыталась отодвинуться, но Дема крепко держал ее за плечи. - Ты где вчера ночью шлялся?
- Я познакомился с одной очаровательной леди, и она пригласила меня к себе, чтобы я почитал ей свои стихи. Она большой ценитель поэзии.
- Ну и что же ты ей читал? - Лека едва сдерживала яд, готовый выплеснуться на голову подлеца и изменника. - Опять Гумилева? Или Лермонтова Михаила Юрьевича? А может, "Цзинь, Пин, Мэй" с подстрочника?
- Почти угадала. Роберт Берне в переводе Маршака. Ты что, ревнуешь?
- Вот еще, надо больно... - хмыкнула Лека и впилась зубами в плечо Демида. Он заорал как ошпаренный и отскочил на три метра. В старые времена такая шутка могла стоить Леке жизни - Дик мог бы вырубить ее в долю секунды и лишь потом понять, что он наделал. Но сейчас, слава Богу, он стал более или менее обычным человеком, и следовало его наказать. Демид убрал руку на плече его распухал огромный синяк.
- Ты что, спятила? Опять за свои садистские штучки?
- Сам ты садист! Все ночи по бабам бегать... А про меня ты подумал?
- У тебя что, проблемы с мужиками?
- У меня с тобой проблемы. Мне никто, кроме тебя, не нужен, а ты все со своими ледями... (Лека сделала ударение на предпоследний слог). То ему женщин не хотелось целый год, то вдруг сорвался с цепи, как жеребец.
- Ну не обижайся, милая. - Демид осторожно обнял девушку, ожидая от нее какой-нибудь новой пакости. - С кем бы я ни был, я лишь лишний раз убеждаюсь, что лучше тебя нет никого на свете. Я ведь люблю тебя, малыш.
- Правда? - Лека покраснела, не в силах скрыть счастливую улыбку. Скажи еще раз так, Дем.
- Люблю. - Демид губами поймал неродившееся слово девушки. Он зацепил пальцем трусики Леки и потянул их вниз.
- Ты же хотел раздевать меня целую вечность.
- Я передумал. Вечность я не выдержу...
Демид спал как ребенок, умаявшись за ночь. Он вытянулся на подушке и закрыл лицо рукой. Лека провела пальцами по его груди - такой чистой и загорелой, без единого пятнышка. Вот здесь когда-то пульсировал некий магический Знак. Теперь Демид вновь был свободен - и от Знака, и от таинственного своего предначертания, едва не приведшего его к гибели.
Интересно, знал ли об этом Табунщик - лютый зверь в обличье человека? Враг гнался за ними, и Лека снова почувствовала его ледяное дыхание. Где-то далеко, за тысячи километров, Зверь учуял их и повернул по ветру свою уродливую голову...
Демид заворочался во сне, и видение пропало. "Ни шан нар цюй* [Куда ты идешь? (кит.)], - пробормотал Демид. - Ляо фу эрэр* [Ничего не поделаешь, приходится... (кит.)]". - Он повернулся на бок и затих.
Лека встревоженно покачала головой и укрыла Дика одеялом. Потом тихо соскочила с кровати и подошла к окну. Небо на востоке покрылось мрачными фиолетовыми разводами. Надвигался дождь.
Глава 7
Доктор Лю Дэань жил в одной южной провинции, в небольшом уездном городке. Молод он был и собой хорош, в обращении скромен. Люди на него не жаловались, а всегда хвалили. Недаром покойные родители имя ему такое дали - Дэань, что означает "Мораль и спокойствие".
Вы только посмотрите: осанка ровная и изящная, походка и одежды о вкусе говорят и скромности. Достойный мужчина - в меру полный и ростом не мал, лицо полуночной луне подобно, брови черные и широкие, руки тонкие, яшмовым перстнем украшенные. Верхний халат синий шелковый, вышивка на нем искусная, отвороты рукавов белые как снег. Шапочка черная на голове добродетели хранилище. Про таких говорят: скромен молодец, да сердце золотое.
А встречался тогда Лю с одною девицей, к которой сердце его относилось с немалою нежностью. Не хотел Лю жениться, хотя и возраст его давно к тому подошел. Ибо, когда был он студентом, все помыслы его были устремлены на учебу, а теперь, когда он стал доктором, лелеял он честолюбивую мечту сдать экзамены в Столице и продолжить службу в Медицинском Приказе. Потому раньше, когда разгорался в его сердце огонь страсти - чжоу хо, и накапливался излишек мужского цзинь* [Семени (кит.)], не находящий выхода, давал он серебра служанке Сюэ и отправлял ее в "Зеленый терем", чтобы привела она ему оттуда девицу посмекалистее в любовных делах и не слишком словоохотливую.
Однажды Лю шел по тропинке и едва разминулся со стайкой подружек, весело щебетавших и потешавшихся над скромным видом молодого доктора. Запомнилась Дэаню одна из девушек - та, что смеялась меньше всех. Уже не носила она челки, серебряные шпильки украшали ее волосы, взметнувшиеся черными облаками, словно крылья феникса Хуан. Глаза чисты, как осенняя вода, брови изогнуты, как далеких гор отроги, и меж ними - маленькая родинка черная, как орел высоко в небе. Тонкий стан ее, искусно стянутый, самою природой создан был для сладостного очарования. Улыбнулась девушка Дэаню, но не смог он побороть своей робости, отвел взгляд и прошел мимо. Душа его переполнилась любовной грусти, стал он плохо спать и порою отказывался от еды. Старая служанка Сюэ, конечно, заметила это и спросила его, в чем причина, уж не выросла ли в сердце господина полынь? То есть она, конечно, имела в виду любовь* ["Полынь" и "любовь" звучат по-китайски одинаково - "аи".]. Лю не мог скрыть своих чувств и рассказал ей, что влюбился в девушку, прекрасней которой нет на свете, но ничего про нее не знает, кроме того, что у нее - пятнышко на лбу. Но старуха Сюэ лишь засмеялась и сказала, что не беда это, ведь человек - не травинка в бамбуковой чаще и отыскать его всегда можно, была бы охота. И точно - не прошло и одной луны, как старая Сюэ пришла радостная и немного навеселе и поведала молодому Лю, что отыскала она его девушку. Что зовут ее Цзянь Третья* [В старом Китае обычно девочки (а в бедных семьях и мальчики) именовались просто в порядке появления на свет в семье. Такое имя-числительное прибавлялось к фамилии. Отсюда - Цзянь Третья.], что сирота она и живет служанкой в доме господина Кы Лунтаня, торговца рыбой и ростовщика. Старуха Сюэ подарила ей заколку серебряную, брошку яшмовую с узором "радость встречи" и лянь серебра и поговорила тайком от хозяина. Выяснилось, что Цзянь видела доктора Лю не раз и понравился он ей статью своей и ученостью. И согласилась она встретиться тайно с господином Лю, чтобы вылечить от тоски любовной. Однажды ночью, во время новогоднего Праздника фонарей, Цзянь Третья проскользнула в дом Лю Дэаня, прячась под маской лисицы и благоухая орхидеями, как только что раскрывшийся цветок. И нашел Лю, что краше девицы не видел он во всем мире, и манеры ее были изящны - под стать красоте. Говорили они с Цзянь, взявшись за руки, ели фрукты и пили вино пряное, но пуще вина кружил им головы аромат сладостной любви. Погасили они свечи, сняли одежды и слились в нежности крепко-крепко.
Девушка сказала Лю, что потеряла ради него цвет своего девичества, но не гнушается своего падения. Ибо хочет отныне всегда служить своему молодому господину, угождая ему во всем. Так стали встречаться они довольно часто, и клялся Дэань девушке, что любит ее нежно, и дарил хорошие подарки. Однако сватов не засылал - тянул со свадьбой. А почему - о том говорилось ранее. Обижалась Цзянь и часто плакала, но ничего не могла поделать со своею сиротской судьбою, ибо очень привязана была к господину Лю.
Но вот однажды встретился на пути доктора Лю некий чужестранец. Завязали они беседу, и понравился чужестранцу Лю Дэань речами своими умными и обхождением приятным. Полюбил он Дэаня, как родного брата. И прислал ему визитный листок. Но господин Лю скромен был и не хотел идти к чужеземцу. Однако определено было Небом, чтобы встретились они все же в доме франка и вели беседу.
Прошло времени совсем немного, и умер чужестранец. Неизвестный враг нанес ему неизлечимую рану. И успел он перед смертью передать Лю таинственный ларец деревянный - без замков и застежек, словно из единого куска дерева выделанный. И повелел беречь это сокровище пуще собственного глаза.
Молодой доктор спрятал ящик тот у себя под половицей и забыл про него. Поскольку он был добродетельным последователем Совершенномудрого Кун-Цзы, не к лицу ему было заниматься магией и всякими волшебными фокусами. Но только начал замечать Лю, что вся жизнь его переменилась. В доме его начали твориться разные чудеса и странности. Двери стали хлопать сами по себе, на стенах начали появляться таинственные знаки, как бы кровью написанные, а пища, его кухаркой Сюэ приготовленная, вдруг оказывалась совершенно испорченной и непригодной к употреблению. А однажды вдруг загорелась циновка под господином Лю, едва спасли от пожара дом, а халат на докторе так обгорел, что пришлось его выкинуть.
Люди суеверные поговаривали, что завелся в доме Лю невидимый лис-оборотень и творит всякие пакости, а то и хуже - бес Эгуй неуспокоенный дух умершего человека пожаловал. И нужно позвать человека, сведущего в таких делах, чтобы написал он на бумаге две полосы талисманных фигур, заманил зловредного оборотня в винный кувшин, запечатал заклятием и сварил его в кипятке. Расстраивался Лю от таких речей, и никак не хотел он идти к гадателям или к магу - фэнь-ши, что был славен в их окрестностях. Решил Лю, что разгневал он Цзао-вана - бога очага, которого при жизни всегда почитал его отец. Написал он на красной бумаге иероглифы, поставил четыре свечи и принес ему в дар еду изысканную, надеясь, что вскоре все успокоится само по себе.
И со здоровьем у Лю Дэаня стали твориться непорядки. То горячка подступала к нему, то желчь черная разливалась по сердцу, впадал он временами в тоску и начинал телом сохнуть. Хоть сам Лю и был доктором, но не мог он правильно определить свою болезнь и подобрать себе необходимое снадобье. И так жил он в печали и выглядеть стал испуганно, как воробей, на которого напал коршун.
И в любовных делах начались у него неудачи. Хотя любил он свою Цзянь не меньше прежнего, обнаружил Лю, что копье его уже не поднимается призывно в преддверии сражения. Иссякли грозовые облака, не орошал более дождик высохшие поляны. Что только не делала Цзянь-Пятнышко! И притирания доставала пряные, и прозрачный рог носорога сыпала в питье Дэаня. Но нефритовый пестик спал в своем ложе, не желая пробуждаться. Жалко было девушке Дэаня, но сам он, похоже, не больно жалел об этом, и смотрел на Цзянь все холоднее. Все реже становились их встречи.
Кроме того, богатство молодого доктора, оставшееся ему от отца и приумноженное им самим, начало утекать от него, как рис через дырявое решето. Все реже вызывали его к больным. Весь уезд судачил: как же может доктор лечить больных, если себя привести во здравие не может? Не иначе, лежит на нем печать злой судьбы. И старый толстый лекарь Чжоу Фань, шарлатан и неуч, довольно потирал руки, видя, как люди выбирают его, только бы не идти к молодому Лю.
А уж коли беда пожаловала в дом - жди всех демонов себе в гости. Сменился в уезде правитель, и не поладили они с доктором Лю. Уж всем был ладен господин Лю, да видно, слишком хорош для Хуа Гун-сю, нового правителя. Тот-то всем известен был как развратник, мздоимец и самодур, каких свет не видывал. У такого лиходея молодой Дэань со своей добродетелью был как бельмо в глазу. Недаром сказано про таких правителей:
Велишь копать пруды и водоемы,
Возводишь внукам пышные хоромы,
Где только можешь, ты скупаешь земли,
Своим корыстным устремленьям внемля.
Все блага у тебя давно в избытке,
А вот соседа оберешь до нитки.
На гибель обрекая непокорных,
Талантов людям тоже не прощаешь;
Зато льстецов ничтожных приближаешь
Да поощряешь подхалимов вздорных.
["Цзинь, Пин, Мэй". Стихи в переводе Г. Ярославцева.]