— Я его друг. Очень давний. Просто скажи ему, что я приехал.
— Ладно.
Дверь вагончика захлопнулась. В ожидании Найко стал прохаживаться у ворот. Ощущения у него были очень странные: казалось, он не просто вернулся в прошлое, но в самом деле снова стал маленьким. Все, совершенно все вокруг было таким же, как тогда, в первый раз. Та же разбитая, усыпанная щебнем дорога, тот же вагончик, та же синяя краска на створках… Даже небо было точь-в-точь такое же — тучи рассеялись и в узком просвете между громадными кронами, между перьями облаков, светились первые звезды.
Ожидание затянулось, прошло уже минут двадцать. Найко вдруг стало неуютно: за все это время по дороге не проехало ни одной машины, не раздалось ни звука, — только монотонно шелестели деревья, да из вагончика слышался неразборчивый шум. Тусклый свет лампы, разлитый по земле, казался ему призрачным. Он без следа исчезал между толстыми стволами деревьев, где сгущался уже непроницаемый мрак. В нем роились какие-то зеленые искры — вроде бы светляки, но Найко не был уже в этом уверен.
Здесь не стоило бояться зверей, но все равно, ему было жутковато. Несмотря на всю привычку к ночным прогулкам, тишина и сумрак тревожили. Мысли Найко крутились вокруг гвардейского мундира охранника — как-то вдруг он вспомнил, что Аннит Охэйо был племянником самой Императрицы. Никаких прав на трон у него не было. Реальной властью он также не обладал, но, тем не менее, являлся принцем — что в Империи соответствовало титулу герцога. Сам по себе титул значил, конечно же, мало — но, если судить по характеру маленького Охэйо, бедным родственником он бы не стал…
Когда за его спиной лязгнул металл, Найко едва не подскочил от неожиданности. В громадных воротах распахнулась калитка. В ней стоял рослый, отлично сложенный парень со словно отлитым из темного золота, хмурым лицом обитателя южных ламайских джунглей. Он был в свободных черных штанах, сандалиях на босу ногу и блекло-золотистой футболке, сплетенной из тонких шнуров. Спутанные крупными кольцами, гагатово-черные волосы падали ему на плечи.
С минуту они смотрели друг на друга. Вдруг Найко понял, что знает его: это был один из тех мальчишек, с которыми он и Охэйо играли здесь, в саду. Дружбы с ним у него не завязалось — его внимание было поглощено Аннитом почти полностью — но отношения были хорошими.
— Вайми? — осторожно спросил он.
Лицо юноши преобразилось в улыбке: блеснули белые зубы.
— Привет, друг. Пошли.
Он вежливо отступил в сторону, пропуская гостя. Когда он тщательно запер проход, тревога и страх сразу покинули Найко. Юноша обернулся… и замер, удивленно осматриваясь.
Здесь совершенно ничего не изменилось — редкий, ухоженный парк, уставленный призрачно белевшими статуями и низкими фундаментами проекционных матриц. Таинственно-синие, высокочастотные поля лениво колыхались между деревьями, скользя по верхней кромке вала. Их тусклый, рассеянный свет напоминал лунный и словно падал ниоткуда. Огороженную высоченной сеткой и заросшую низкой, ухоженной травой спортплощадку слева заливал чуть более яркий, но тоже призрачный синий свет низких фонарей. Сама пятиэтажная Малау стояла в конце парка, чуть справа от ворот, тускло отблескивая коричнево-серой облицовкой и черно-зеркальными стеклами.
У Найко закружилась голова. На миг он даже потерял ощущение реальности. Он видел Малау сотни раз, в детстве — казалось, в другой его жизни и его фантазии и сны столь густо заплели воспоминания, что они казались ему уже иллюзией — вдруг наяву обретшей плоть.
Вайми потянул его за руку. Они пересекли пустой, безлюдный парк. Здесь все было старым и тронутым временем, но не обветшалым, очень знакомым, уютным: скамейки, выступавшие из земли камни, утоптанные тропинки…
Миновав раздвижные двери из стекла, они вошли в холл с прямоугольной шахтой. В нее вел сразу десяток лестниц — пять вверх и пять вниз. Возле них стоял ярко освещенный стол дежурного, но он, почему-то, был пуст.
Найко прислушался. Не доносилось ни звука — лишь бесконечное жужжание длинных ламп. Казалось, здесь кроме них двоих никого не было, и по его коже поползли крупные мурашки. Это ощущение усилилось, когда они поднялись на третий этаж и пошли в неосвещенный торец длинного пустого коридора, где темнело множество распахнутых дверей. Шагов через сто Вайми свернул в просторную, очень мягко освещенную комнату. В ней уютно устроилось несколько красивых молодых людей — парней и девушек — босых и прекрасно ухоженных, с гладким золотистым загаром. Их изящная, легкая одежда подчеркивала все достоинства стройных гибких тел, но вниманием Найко завладел только один юноша. Он сразу узнал Охэйо: это сочетание черных, блестящих волос, ярко-зеленых глаз и очень светлой кожи трудно было забыть.
Но Аннит, как и он сам, стал взрослым: пальца на два выше Найко, отлично сложенным парнем и то, что в детстве было только намечено, стало четким: широкий лоб, высокие скулы, крупный рот говорили о хорошей породе. Косо поставленные, длинные глаза живо блестели; прямые, очень густые волосы тяжелой массой падали на спину. Его черную, длинную одежду, расшитую фрактальными узорами из серебра, стягивал серебряный же узорчатый пояс; на нем висел кинжал с серебряной рукояткой. Серебряными были и браслеты на запястьях и щиколотках очень ровных босых ног. Охэйо повернулся к нему — и его лицо расплылось в ослепительной улыбке.
Остаток этого вечера Найко запомнил весьма смутно. Лицо Охэйо было столь красивым, что казалось ему нарисованным, ненастоящим — но оно было более чем живым, и от одного этого у него кружилась голова. Аннит умел приводить окружающих в состояние полного ошаления — отчасти, это было его работой, отчасти — врожденным талантом. Это был, конечно, уже совсем другой человек. Он отнесся к внезапному появлению старого друга с мальчишеской радостью — совершенно искренней, — но Найко обнаружил, что просто не может смотреть ему в глаза. Очень яркие, они словно вбирали в себя его душу, заставляя воспринимать каждое движение Аннита едва ли не как дар божий. При этом казалось, что они расстались только вчера. Они говорили о вещах, которые любому другому показались бы чушью: об их прерванных играх, о «кладе» — коробке с безделушками, которую зарыли под расщепленным деревом, и только потом — о вещах более важных: о том, как они жили все это время. Найко понимал, что говорит в основном он один, но это его мало трогало. Когда он рассказал, как его пытались продать в рабство, Охэйо вдруг рассмеялся, словно заяц из мультика.
— Что в этом забавного? — спросил Найко. Его разозлило неуместное веселье друга.
— Приятно знать, что я настолько популярен, — Охэйо видел, как Найко раздражен, но это его явно не трогало. — Ты едва ли понимаешь, насколько тебе повезло. Старина Хиббл редко упускает добычу.
— Ты его знаешь?
— Конечно. Он влиятельный человек.
— А тот, кому он звонил?
— Джак Овао. Один из самых крупных работорговцев. Его отец, Кен Овао, пытался похитить и меня, когда мне было всего лет двенадцать.
— И?..
— Я не сказал «пытался»? Его подвело не в меру крепкое здоровье: он умер лишь после семнадцати дней пыток. Иногда принадлежать к Правящему Дому бывает очень полезно… Вот с тех пор они меня и боятся.
— Но ты знаешь их всех и не…
— Я давлю гадов, когда они лезут мне под ноги, но я не гоняюсь за ними специально: это мой город, но и их тоже. Я не лезу в их дела, они — в мои. Иное… слишком обременительно.
— Но ты мог бы…
Охэйо смотрел ему в глаза. Его лицо стало очень серьезным.
— Прежде, чем парни из Тайной Стражи нашли меня, прошло три дня. Я не лишился невинности — она стоила слишком дорого — но плети я попробовал. И потом целый день провисел нагишом, на связанных руках, весь иссеченный в кровь — после того, как пнул этого ублюдка в промежность. Он едва не спустил с меня шкуру — но это было, вообще-то, очень полезно. Благодаря ему из меня не вырос очередной глупый избалованный принц. Я делаю то, что могу делать. Вопрос не в том, чтобы уничтожить рабство: если в рабы попадают скоты и подонки, оно становится благодеянием для общества.
Найко смутился; у него горели уши. Пусть бессознательно, но все эти годы он представлял Охэйо именно принцем из детской книжки: хрупким созданием неземной красоты и неопределимого пола. Но это был человек другой породы: из тех, что рождены пасти, а не бежать под бичом.
— А Фаррис? — спросил Найко после недолгого молчания. — Он тоже?
— Нет. Его я не знаю — но не таких, как он. Если бы ты поехал с ним… сейчас, думаю, ты стонал бы от удовольствия с раскинутыми ногами, словно девчонка. Только, знаешь, Наше Императорское Высочество не одобряет таких опытов.
Найко звонко рассмеялся, но лица Охэйо улыбка не тронула.
— Это очень важно, Найко. Гиты веками трахают своих мальчиков, — а ойрат сжигают извращенцев на костре и даже потерю невинности до брака считают позором. Гиты подыхают на склонах Верхнеянского хребта, корчуя никому не нужные пни, и все честные люди в Империи плюются, услышав их имя. Ойрат правят одной половиной мира и пользуются уважением в другой. Возможно, до тебя не дошло, но второе — это следствие первого. Это простые правила, но их нужно соблюдать: они дают силу.
Найко кивнул. Как ни странно, столь простые вещи почему-то не приходили прежде ему в голову. Но Охэйо еще не закончил:
— Я также смеялся над тем, какой опасности ты избежал, не заметив: если бы ты соблазнился, я бы тебя убил.
Еще секунду они смотрели друг на друга. Потом Охэйо улыбнулся ему — так, что по коже Найко пробежали мурашки. Он понял, что Аннит вовсе не шутил. Но все это осталось уже позади, и он спокойно кивнул.
— Я рад, что не ошибся в тебе, — сказал Охэйо, опуская глаза. Его улыбка стала мягче.
Он полез в карман своего длинного одеяния, достав оттуда крошечный, изящный телефон в серебряном корпусе. Его ловкие пальцы быстро пробежали по кнопкам. Он поднес телефон к уху и ждал несколько секунд.
— Хиббл? Привет, это Охэйо. Аннит Охэйо. Я очень рад, что ты проявил благоразумие в отношении моего друга. Я буду молиться за то, чтобы один из твоих покровителей навестил тебя и передал все возможные благодарности… ну, в пределах разумного. Не из Старших, конечно. Я думаю, что Ран-Тегот…
Найко вновь рассмеялся. Ран-Тегот был одним из самых гнусных чудовищ в пантеоне Древних — мерзкое головоногое, которое переваривало свои жертвы заживо. Для человека мнительного визит такой твари даже во сне был бы столь же фатален, как и наяву.
— Хорошие рефлексы следует поддерживать, Найко, — сказал Охэйо, и было видно, что сейчас он едва сдерживает смех. — А теперь — к черту всю эту сволочь. Возможно, ты мне не веришь, но эти восемнадцать лет я тоже мечтал с тобой встретиться. Будем веселиться!
Потом они ели какие-то совершенно незнакомые Найко, но поразительно вкусные вещи, болтали и смеялись. Ничего крепче чая, вроде бы, не подавали — но вокруг были такие девушки, что он окончательно перестал соображать. Он едва помнил, как Аннит вел его по сумрачным коридорам, пока он не оказался вдруг один, в прохладной темной комнате. Найко, зевая, разделся, растянулся на чуть влажной, холодной постели, — а потом просто уснул…
Проснувшись утром, Найко долго не мог понять, где это он, как он тут оказался, и что из случившегося вчера было сном. Мог ли принц Правящего Дома и один из богатейших людей в Гитограде плясать босиком на бочке, распевая неприличные песни — причем с такой пластикой и голосом, что, избери Охэйо сценическую карьеру, он был бы не менее богат, чем сейчас?
Найко помотал головой и осмотрелся. Отведенная ему комната была маленькой, с пепельно-белыми стенами и громадным окном. Узкая дверь вела в чуть менее узкий коридор. В его конце он обнаружил роскошную ванную, обложенную коричневым базальтом в узоре шершавых и гладких полос, и дочиста вымылся в ней. Причесавшись и почистив зубы, Найко отправился на поиски еды.
С другой стороны коридор выходил в круглую гостиную, обставленную кожаной мебелью. Здесь, в одиночестве, сидел Охэйо, одетый куда проще, чем вчера: рабочие штаны, сандалии, черная футболка. Этот наряд смотрелся на нем так же естественно, как и вчерашний: Анниту пошла бы, наверно, любая одежда. Он как раз приступил к завтраку — глубокой фарфоровой миске, до краев полной порезанных горячих сосисок, залитых томатным соусом. Молча, зевая, он принес Найко вторую порцию. Еда была не вполне подходящей для принца, но сытной и вкусной.
Ели они тоже молча, потом Охэйо посмотрел на него — словно в первый раз — и встряхнул волосами.