- Нет, я верю вам. Скажите мне, научите меня, что делать? Я так поглупела, так растерялась, что ничего не могу сообразить.
- Что мне вам посоветовать? - возразил я. - Советовать или очень легко, если хочешь отделаться одною фразою, или уж очень трудно... Как можно было выходить за подобного человека?
- Нет, я должна была выйти за него. Послушайте, теперь я с вами могу говорить откровенно. Знаете ли, что мы ему до свадьбы были должны сто тысяч, и если бы ему отказали, он хотел этот долг передать одному своему знакомому, а тот обещал посадить мать в тюрьму. Неужели же я не должна была пожертвовать для этого своею судьбою? Я бы стала после этого презирать себя.
- Но кто же вам говорил об этом долге и обо всем?
- Мне говорила это Пионова.
- И вам не совестно было верить этой женщине?
- Этому нельзя было не верить... Она ко мне точно не расположена, но мать она любит и говорила мне об этом с горькими слезами; наконец, сама мать говорила об этом.
Я только пожал плечами.
- Об этом что уж говорить, - продолжала Лидия Николаевна, - теперь уж этого изменить нельзя, все кончено.
"Конечно, уж кончено", - согласился я мысленно.
- Добр ли по крайней мере Иван Кузьмич по характеру? И любит ли вас? спросил я, помолчав.
- Добр и любит, когда этого мерзкого вина не пьет, а как закутит, совсем другой человек. Ко мне теряет всякое уважение, начинает за все сердиться... особенно последнее время, приезжая из Москвы... там кто-нибудь его против меня вооружает.
- Я думаю, те же Пионовы.
- Да, и Пионовы, но они не столько: тут есть, говорят, другая дрянная женщина - старинная его привязанность. Я бы и не знала, да мне Аннушка показала ее раз здесь на гулянье.
- Кто же она такая?
- Не знаю, магазинщица какая-то.
- Высокая, прямая?
- Да.
Это была не кто иная, как названная кума, которая у Ивана Кузьмича была на вечере. Лидия Николаевна это забыла, а напоминать ей я не счел за нужное.
- Самое лучшее: не давайте ему пить, - сказал я.
- Дома я ему не даю, так старается как-нибудь потихоньку; наскучит быть вечно на страже, а не то уедет в Москву.
- Не отпускайте.
- Как его не отпустишь, не маленький ребенок. Я и то стараюсь всегда с ним ездить, так не берет. Говорит, что ему надобно в присутственные места. Как же удержать человека, когда он хочет что-нибудь сделать! Сначала я тосковала, плакала, а теперь и слез недостает. Я его очень боюсь пьяного, особенно когда он ночью приезжает, начнет шуметь, кричать на людей, на меня: ревнив и жаден делается до невероятности. Теперь все укоряет, что потерял для меня сто тысяч.
- Злой и низкий человек, больше ничего.
- Нет, когда не пьян, совсем другой; просит, чтобы все забыла, целует руки, часа по два на коленях стоит, так что неприятно видеть.
- Вы бы его больше бранили, что делать? Против подобных людей надобно употреблять грубые средства.
- Я не в состоянии. Сестра Надина в этом случае мне помогает. Она читает ему нотации по целым дням. Первое время это была решительно моя спасительница; он ее как-то побаивался, а теперь и на ту не смотрит; как попадет в голову, сейчас начнет смеяться и бранить ее почти в глаза; она, бедная, все терпит.
- А вы с нею дружны?
- Да, я люблю ее. Она меня тоже очень полюбила. Прежде она никогда не жила с братом вместе, а теперь живет для меня.
- Полно, так ли, Лидия Николаевна?.. Вы слишком доверчивы! Вы готовы верить в любовь каждого, кто хоть немного вас приласкает. Я думаю, Надина имеет другую, более эгоистическую цель.
- Может быть, ей хочется и в Москве пожить!
- Именно в Москве жить, и жить затем, чтобы победить сердце Курдюмова.
- А вы разве уж заметили?
- Еще бы! Для этого надобно иметь не большую проницательность.
- Странная, я ее не понимаю; она очень умная девушка, но в этом отношении смешна: она влюбилась в него на другой же день, как увидела его.
- Это не мудрено; он так хорош собою и имеет столько других достоинств, что может и не Надину увлечь.
- Но как бы ни был хорош мужчина, все-таки надобно узнать его сколько-нибудь, чтобы полюбить.
- А вы сами лично знаете Курдюмова?
- Да, я его знаю; он человек очень благородный, и у него прекрасное сердце.
- Вот как! Даже и сердце прекрасное! Кто же об этом вам сказал? Не сам ли он?
- Ну, нет; что вы смеетесь! Он, право, хороший человек, немного светский, но не похож на других. Посмотрите, сколько у него души в пении!
- Нисколько; счастливый голос и рутина.
- Полноте, вы несправедливы к нему! За что вы его не любите?
- Я его не люблю за то, что его не любит ваш брат, и я в этом случае Леониду верю безусловно.
- Нет, Леониду нельзя верить; он чудный человек, но капризный. Из всех знакомых он любит только одного вас, а прочих никого.
- Если Леонид Николаич чересчур исключителен в своих привязанностях, то вы совершенно противоположны ему в этом отношении. Любить и быть дружным надобно осторожно, особенно женщинам, чтобы не испытать потом позднего и тяжелого разочарования.
- Но зачем же видеть людей в таком черном цвете, и без того в жизни много горького, а что ж будет, если никому не станешь верить и никого не будешь любить? Это ужасно! - отвечала Лида, встала и подала мне руку.
Мы пошли; я видел, что ей не хотелось продолжать наш разговор.
У женщин мыслящих и чувствующих есть своего рода ложные сердечные убеждения, изменить которые так же трудно, как и изменить натуру их сердца, и противоречия которым горьки и обидны для них. Так было и с Лидою; но я не стеснился этим и решился высказать ей самую горькую правду.