Мне сделалось стыдно за себя и досадно на него.
- Курю, - отвечал я.
- Хотите трубку или сигару?
- Позвольте трубку.
Леонид встал, наложил мне сам трубку, а себе закурил сигару, и когда я хотел снова обратиться к толкованию, он сказал:
- Будет, больше часа прошло, не хочется что-то сегодня.
Я пожал плечами.
- Вам надобно очень много заниматься, чтобы выдержать экзамен, произнес я с ударением.
- Займусь, - я хочу на юридический.
- Все равно; надобно выдержать экзамен из всех предметов, - отвечал я.
- Что тебе, Лида? - спросил Леонид, обращаясь к дверям.
- Вы здесь будете пить чай или туда придете? - раздался женский голос.
Я обернулся; это была прежняя девушка.
- Туда придем, - отвечал Леонид.
Девушка скрылась. Я взялся за фуражку.
- Куда же вы? Посидите, пойдемте, я познакомлю вас с нашими.
Я положил фуражку; он провел меня в гостиную. В больших креслах сидела высокая худощавая дама лет сорока пяти, рядом с нею помещался, должно быть, какой-нибудь помещик, маленький, толстенький, совсем белокурый, с жиденькими, сильно нафабренными усами, закрученными вверх, с лицом одутловатым и подозрительно красным. Лидия разливала чай, около нее сидели чопорно на высоких детских креслах две маленькие девочки.
Ученик мой подвел меня к даме и отрекомендовал. "Матушка моя", отнесся он ко мне.
Госпожа Ваньковская кивнула мне слегка головою и, проговоря с обязательною улыбкою: "Очень приятно познакомиться", указала мне глазами на ближайший стул.
Я сел.
- Вы давно в университете? - спросила она меня.
- Четвертый год.
- Имеете батюшку, матушку?
- Имею-с мать.
- Как, я думаю, ей приятно, что вы в университете, я это сужу по себе: мне очень хочется, чтобы Леонид поступил поскорей в студенты, - проговорила г-жа Ваньковская. - Он, я думаю, ничего не знает, - прибавила она, взглянув на сына.
Леонид ничего на это не возражал, а только нахмурился и сел за чайный стол около сестры.
- Это не так трудно: если займется, так скоро приготовится, - отвечал я.
- Вы, пожалуйста, будьте с ним построже; у него прекрасные способности, только он очень ленив: это говорили все его учителя, - сказала г-жа Ваньковская и, найдя, конечно, что достаточно обласкала меня, обратилась к помещику:
- Какие у вас прекрасные лошадки, Иван Кузьмич, я всегда ими любуюсь.
- Очень приятно слышать, - отвечал тот.
- Премиленькие, небольшие, а очень красивенькие.
- Вятки-с.
- А, так это вятки! Я и не знала.
- Вятки-с. Они у меня возят воду и воеводу. Я на них в город езжу и в дорогах верст по семидесяти делаю, не кормя.
- Как это много! Они, я думаю, очень устают?
- Нет-с, ничего. Эта порода снослива, им часа два дайте вздохнуть и опять ступай смело на семьдесят верст; только чтоб горячих не напоить.
- Зачем же вы в городе всегда шагом ездите? - сказал вдруг Леонид, взглянув насмешливо на Ивана Кузьмича.
- Здесь нельзя шибко ездить, Леонид Николаич, - возразил тот. - На мостовой снег хуже песку; здесь один Кузнецкий проехать на рысях, так лошадь надорвешь.
- Другие же ездят?
- От других и мы не отстанем, давайте ваших коурых, потягаемся!
- Стану я с вами тягаться; я вас на одной версте обгоню на две версты.
- Шутите, а я бы с вами поспорил.
- Что тут спорить, все знают, что у вас лошади дрянь и вы жалеете их больше себя.
- Ну уж это, Леонид Николаич, вы ошибаетесь; у меня хоть лошади не дорогие, а не дрянь, и я не жалею их и езжу, где можно.
Этот спор Леонида, кажется, был очень неприятен матери.
- Лида! Что же чаю? - отнеслась она к дочери.
- Сейчас, - отвечала Лидия и сама подала матери чашку.
Та прихлебнула, сделала гримасу и проговорила:
- Опять сладко; никак ты не можешь примениться к моему вкусу.