- Видно, как-то открылось, я не знаю хорошенько. Я вас хотел спросить, не знаете ли вы? Вот посижу еще здесь: может быть, пройдет кто-нибудь, кто знает. Любопытно, очень любопытно узнать.
- Все это вздор!
- Не спорьте; сестра от них переехала, не захотела с ними жить, стало, не вздор, - возразил ярославец. - Эй, Николай Лукич, а Николай Лукич? Куда вы бежите? Присядьте, - крикнул он к проходящему мимо его господину в сером пальто. - Вот мы спросим Николая Лукича, он все знает.
Но Николай Лукич только обернулся, сделал ручкой и, проговорив: "В минуточку вернусь", побежал далее.
- Погодите, он придет и все нам расскажет, - отнесся ко мне мой собеседник, но я не хотел ждать дальнейших разъяснений и отошел.
Против Лидии Николаевны я почувствовал решительную ненависть. "Неужели эта женщина, - думал я, - всю жизнь будет меня обманывать, в то время, как я считал ее чистою и невинною, в которой видел несчастную жертву судьбы, она, выходит, самая коварная интриганка; но положим, что она могла полюбить Курдюмова, я ей это прощаю, но зачем скрыла от меня, своего друга, который бог знает как ей предан и с которым, не могу скрыть этого, как замечал по многим данным, она кокетничала; и, наконец, как неблагородно поступила с бедною Надиною. Сама, вероятно, завлекла и сделала из нее ширмы своей интриги". Я решился идти к ней и сорвать с нее маску. Я застал ее в маленьком кабинете; она сидела в креслах, опустивши голову на руки. Увидев меня, она вздрогнула и проговорила:
- Это вы?
- Да, я, - ответил я сурово.
Лида посмотрела на меня таким грустным в печальным взором, что решимость моя быть строгим очень поколебалась.
- Где Леонид? - спросила она.
- Он в Москве, а вы одна дома?
- Одна.
- А ваш больной Иван Кузьмич?
- Ему лучше; он уехал; у нас много перемен наделалось.
- Я слышал.
- Уж слышали? Что же такое вы слышали?
- Слышал, что Надина от вас переехала, потому что надежды ее на Курдюмова лопнули; он, говорят, ухаживал за вами.
- И это уж говорят?
- Да, говорят, и говорят на гулянье.
- Что ж: пускай говорят! Это правда.
- Не дай бог, чтоб все была правда; говорят не только, что он за вами ухаживал, но что у вас была интрига и Надина была громовым отводом, который обеспечивал ваши отношения. Неужели и это правда?
- Ну да, правда; вы этому верите, что ж еще спрашиваете?
- За что же вы сердитесь на меня? Если вам неприятно мое участие...
- Мне ничьего не нужно участия; участь моя решена, - возразила Лида.
- Но чем же решена? Вы напрасно так отчаиваетесь.
- Я не отчаиваюсь, а смеюсь. Я потерянная женщина, муж меня бросил, тут отчаяние не поможет.
- Конечно, не поможет. Лучше хладнокровно обдумать, и тогда еще можно найти какое-нибудь средство продолжить обман на год, на два.
Лида посмотрела на меня.
- Какой обман? - спросила она.
- Вроде громового отвода, которым была сделана Надина. Курдюмов, при всем своем тупоумии, на эти вещи изобретателен. Он приищет еще другой какой-нибудь способ, чтоб погубить вас окончательно.
- Не он меня губит, а другие. Он прекрасный человек и предан мне так, как, может быть, никто, - возразила Лида.
Я пожал плечами.
- Вам это странно слышать, - продолжала она, - а вы не знаете, что когда меня, глупую, выдали замуж, так все кинули, все позабыли: мать и слышать не хотела, что я страдаю день и ночь, Леонид только хмурился, вы куда-то уехали, никому до меня не стало дела, один только он, у которого тысячи развлечений, пренебрег всем, сидел со мной целые дни, как с больным ребенком; еще бы мне не верить в него!
- К чему тут тратить много слов, Лидия Николаевна; вы влюблены в него, и этого довольно, - проговорил я с досадой.
- Я не влюблена в него, а люблю его, это вы можете сказать моему мужу, матери, брату, целому свету: мы не вольны в наших чувствах.
- Только этого недоставало, чтоб вы меня понимали так, - возразил я, берясь за шляпу.
Лида молчала.
- Не мало, но, может быть, слишком много, и без всяких прав, претендовал я на участие к вам, - продолжал я почти со слезами на глазах, извиняюсь же вашим, выражением: мы не вольны в наших чувствах.
Лида отвернулась от меня. Я снова продолжал:
- Искренно желаю, чтобы вы не ошиблись в ваших надеждах на избранного вами человека и чтобы не страдали впоследствии раскаянием. Изменить своему долгу, на каком бы то ни было основании, проступок для женщин, за который их осудит и общественное мнение и собственная совесть.
Проговоря эти слова, я вышел из кабинета, решившись совсем уйти, но сделать этого был не в состоянии, а прошел в гостиную и сел, ожидая, что Лида меня вернет. Прошло несколько минут; я превратился весь в слух. Лида меня не звала, но я слышал, что она рыдала. Я не выдержал и снова вошел в кабинет.
- О чем же вы плачете? - спросил я, садясь против нее.
- Простите меня, - отвечала Лида, протягивая мне руку, - я оскорбила вас, я сама не знаю, что говорю... Если бы вы знали, как я страдаю... Не верьте мне, я многое вам говорила неправду.
Я вздохнул свободнее.
- Дай бог, - возразил я, - но все-таки вы держали себя неосторожно с Курдюмовым.
- Неосторожно, - повторила Лида грустным голосом, - еще надобно быть осторожней, я уж и не знаю.
- Да, следовало бы, - заметил я.
- Может быть, но что ж мне делать, если я такая глупенькая, если я так слабохарактерна, вы это и прежде мне говорили, - проговорила Лида и залилась горькими слезами.
Мне стало от души ее жаль. Будь она, кажется, во сто раз виновнее, я не в состоянии быть строгим ее судьею и буду участвовать и помогать ей, насколько во мне достанет сил и возможности.