- Чем?
- Голова болит.
- Вы вчера поздно воротились?
- Нет, прокатился только.
- А гости еще у вас долго сидели?
- Не знаю; я не входил туда. Кажется, что долго, - отвечал нехотя Леонид.
Он был очень не в духе.
- Скажите, пожалуйста, Леонид Николаич, - начал я после нескольких минут молчания, - что это за человек Иван Кузьмич?
- Что за человек он, я не знаю, и даже сомневаюсь, человек ли он? А что глуп, как бревно, так это верно.
- Однако он принят у вас, как свой?
- Не отвяжешься от него, хотя я и давно об этом стараюсь.
- Почему ж?
- Он главный кредитор наш.
- А разве у вас долги есть?
Леонид усмехнулся.
- Есть немного.
- Сколько же?
- Тысяч триста серебром.
- Триста тысяч!.. А состояние велико ли?
- Около тысячи душ.
- Состояние прекрасное.
- Хорошо, только в итоге ставь нуль.
- Отчего же это?
- Дела расстроены. Отец у меня был очень умный человек, и, когда женился на матери, у него ничего не было, а у нее промотанных двести душ, но в пять лет он составил тысячу, а умер - и пошло все кривым колесом: сначала фабрика сгорела, потом взяты были подряды, не выполнили, залоги лопнули! А потом стряпчие появились и остальное доконали.
- Каким же образом Иван Кузьмич попал в число кредиторов?
- Получил от родного брата по наследству, с которым отец имел дела.
- А велик его вексель?
- Тысяч в тридцать серебром.
- Кто ж теперь управляет всем этим: и делами и имением вашим?
- Судьба.
- А матушка ваша предпринимает же что-нибудь?
- Едва ли. Она то плачет и говорит, что несчастнейшая в мире женщина, а потом, побеседовавши с Пионовою, уверяет всех, что ничего, что все прекрасно устроилось. Я ничего не понимаю.
- Во всяком случае она, мне кажется, женщина умная.
- Умна, только прежде была очень избалована жизнию. При дедушке жила в богатом доме и знала только на балы выезжать, при отце тоже: он ей в глаза глядел и окружал ее всевозможною роскошью. Вы бывали у нас в бельэтаже?
- Нет.
- Жаль. Я вам покажу когда-нибудь. Там есть кабинет, нарочно для нее отделанный; он один стоит десять тысяч серебром, а теперь и нет ничего, да еще хлопоты по делам, и растерялась.
- Поэтому теперь лежит обязанность на вас устроить как-нибудь дела.
- А что я такое? Мальчишка, да и по характеру один из тех пустейших людей, которые ни на что не годны. Я от лени по целым дням хожу, не умывшись и не обедавши; у меня во всю мою жизнь недоставало еще терпения дочитать ни одной книги.
- Однако вы музыкант, и музыкант замечательный.
- Музыка и дела - две вещи разные; музыку я люблю, - отвечал Леонид.
Несмотря на то, что он все это говорил, по-видимому, равнодушно, но видно было, что семейное расстройство его сильно беспокоило. Мне было более всего досадно, что Марасеев был в числе кредиторов.
- Вероятно, Иван Кузьмич по хорошему знакомству не беспокоит вас своим векселем? - сказал я.
- Напротив, несноснее всех, - отвечал Леонид.
- Неужели же он так неделикатен?
- Не очень. Все сватается к сестре и говорит, что если она выйдет за него, так он сейчас же изорвет вексель.
Сердце у меня замерло.
- А Лидии Николаевне он нравится? - спросил я.
- Еще бы ей нравился! Она не совсем еще с ума сошла.
- А Марья Виссарионовна желает этого брака?