"Куманек" у нас сам бабник тот еще. Наверное, поэтому других, подобных себе, не любит. А вот в племяннице своей, как и "братец" - в моей, души не чает. Подобный позор... и впрямь, только кровью - и только кровью виновника. Так сказать, неудавшегося отца.
Но - "строгая секретность".
А иначе - в чем обвинить верного стражника, любимца Ард-Лигера? Говорите, не в чем? Ошибаетесь, милостивый государь мой колпаконосец. "Куманек" найдет, в чем обвинить. На то он и главный царский советник.
Схватили не-брата по поводу вовсе уж надуманному. И все это знали, но не все знали причину. Обвинили в краже и упекли в холодную. По закону, если вина подозреваемого не доказана, держать его там можно только пять дней - не больше. Вот "куманек" и мучился: что ж такое учинить?
Учинил.
На-Фаул, главный царский советник
- Я думаю, это пройдет, ваше величество.
Слова, как тягучая лента, медленно выползают изо рта и обвиваются вокруг моей шеи. Царь мрачнеет, и становится понятно - без грозы не обойтись. Главное - чтоб не в меня. Или чтоб не сильно. Не до смерти.
Ее высочество рыдает, полностью игнорируя всякие расспросы. Душа рвется.
Знала бы она...
- Ну так что же? - угрожающе спрашивает царь.
"Что же?" - то же! Нужно было сделать все так, чтобы комар носа не подточил. Комар-то, может, и не подточил, а из-за дрянного грошового случая я вот здесь стою и не знаю, упадет моя голова сегодня-завтра в корзину - или нет.
И все ведь продумал до мелочей, вплоть до клочка одежды этого стервеца на распиленных решетках! Будет кто спрашивать - "сбежал". "Никто и думать уже не думал, собирались послезавтра выпускать, а вот же сбежал. Следовательно, виновен".
А кинулись искать концы - в воде концы. Пойди сыщи - не сыщешь. Известно ведь, в одну реку дважды не войдешь, как ни пыжься.
Я отдал необходимые приказы верным людям и пошел в холодную, поговорить.
Встретил он меня с насмешкою, говорил уверенно и нагло. Знал, что послезавтра освободят, обвинение было шито белыми нитками - мы оба это хорошо понимали. Будь я помудрее, не торопился бы, раздумал и рассчитал все так, чтобы он и издох там, в холодной, но тогда сглупил, повинуясь мгновенному порыву, и состряпал слишком уж глупую зацепку. От такой отвертеться - раз плюнуть, тем паче - невиновному. Теперь нужно было либо отступиться (невозможно! после того, что он совершил - невозможно!), либо действовать смело и быстро.
Но всякая месть - полмести, если тот, кому мстишь, не понимает, что происходит.
Я присел и ухмыльнулся одной из своих самых паскудных ухмылочек.
- Дерзишь! Думаешь, завтра тебя отпустят? Ошибаешься.
Пауза.
Ждет.
- Ты покинешь эти стены, - я картинно обвел руками холодную, - уже сегодня.
Он звякнул цепями:
- Ну и что ж ты задумал, "куманек"?
Ненавижу. Ненавижу, когда меня так называют. Если шуту прощаю - а что сделать, шут и шут - то этому стервецу...
- Не стоит, - сказал я. - Не напрягайся. Я и так расскажу.
- Конечно, - кивнул он, усмехаясь. - Тебе ведь нужно _отомстить_ _полностью_.
Я рассмеялся:
- "Отомстить"? "Отомстить"! Да я даю тебе шанс, мальчишка! Может быть, единственный шанс в твоей засохшей, скукоженной жизнишке, которая в противном случае промелькнула бы, и никто - никто! - даже не вспомнил о тебе впоследствии.
(Здесь я кривил душой. Это _был_ его единственный шанс. Другого я не собирался ему предоставлять).
Он хмыкнул, но я видел: заинтересовался. В конце концов, это великое желание каждого, единственное, _настоящее_, заветное, выпестованное: бессмертие. Так уж устроен человек. Знает о том, что неизбежно - рано или поздно - умрет, и именно поэтому хочет до сумасшествия, до одержимости _остаться_. Скажут: на то и есть религия, Бог. Правильно. Но не все верят. Ходить в церковь, исповедоваться, молиться перед трапезой - этого мало, это еще не показатель. Могут и ходить, и молиться, а в душе - там, в самой сердцевине, - не верят. Ну не могут! Тогда... По всякому тогда случается. Некий храмы жжет, кто-то пишет иконы, - а цель у всех одна-единая: сохраниться, - пускай в мазке яичного желтка, пускай в гневных словах, дурной молве - только бы сохраниться! Только бы!..
_Этот_ тоже задумывался. Нечасто еще, возраст не тот. Но задумывался. По лицу видно было. И в Бога _этот_ не верил... тоже.
"Вот я тебя и поддел".
- Н-да, прославишься... Если, конечно, раньше не помрешь. Тебя сделают гладиатором.
- А-а, - протянул он. - Не боишься?
- Не боюсь, - ответил я. Ответил и почувствовал (бывает так иногда), что сделал это зря. "Не зарекайся". Стоит только возомнить себя всесильным, как обстоятельства начинают доказывать вам обратное.
Обозленный этим пришедшим ощущением, наперекор ему, я повторил:
- Не боюсь. Чего мне бояться? Сейчас за тобой придут, заберут в этот их... балаган - никто, ни единая душа не узнает! Сумеешь выжить после первого боя, не сломаешься - станешь известным. Вот твой шанс на бессмертие. Конечно, память людская недолговечна, как жизнь навозной мухи, - я сочувственно поцокал языком, - но что поделать?.. Ты уже не волен выбирать.
Он диким зверем, спеленутым в несвободу и еще с ней не смирившимся, метнулся ко мне; лязгнули цепи. Я широко улыбнулся:
- Остынь. Ярость еще пригодится тебе там, на арене.
Снаружи уже ждал глашатай, "с деньгами и охранниками". Последним я велел отправляться в холодную и "принять товар", первые же взял - лишь затем, чтобы заплатить людям, стоявшим сегодня на страже. Мне эти деньги были не нужны. Мне нужно было молчание дежурных, мне нужно было, чтобы они устроили все, как следует, и оставили следы "побега". Они все сделали правильно, и не их вина, что судьба отвернулась от меня.
Шут
"Он думает, это пройдет"!
Я так не думаю. Правда, меня никто не спрашивает - меня никогда ни о чем не спрашивают: шут. Только "братец" иногда сядет на свой трон с истертыми подлокотниками (на торжественных церемониях их накрывают алым бархатом, чтоб не было заметно), сядет и начнет говорить, изливать свою, такую же истертую, как и подлокотники, душу; сдернет с нее бархат маски и говорит. Странно, что он до сих пор не вырезал мне язык, другой бы уже давно... Наверное, понимает, что тогда я стану псом ("все понимает, а сказать не может"), псов же у "братца" предостаточно. Ему нужен собеседник, а лучший из собеседников слушатель, способный тем не менее в нужном месте кивать, а в нужном поддакивать. Да, я такой. Шут. Слу-шут-тель. Кому еще "братец" пожалуется на то, что доченька стала замкнутой, что уже не бежит к нему секретничать по любому поводу - взрослеет. Уж я-то знаю, старик, что для тебя эта девочка важнее всех дворцов и тронов. А вот тебе невдомек: моя "племянница" очень скоро - день-другой - перестанет плакать. И ты решишь, что все в порядке, и я не стану тебя разубеждать. Но на самом деле со вчерашнего вечера твоя дочь, "братец", изменилась, раз и навсегда. Скоро поймешь сам.
Но не она одна - "раз и навсегда". Я ведь тоже. Правда, я сам виноват, как ни крути.
Позавчера, накануне того, как моего не-брата должны были выпустить, я чувствовал: "куманек" так просто этого не оставит. Он что-то наверняка задумал.
Поэтому, как только удалось, я ушел от "братца" и прокрался, переодевшись, к выходу из холодных - туда, где он вплотную примыкает к внешней стене дворца. И не удивился, когда к этому входу скользнуло несколько плечистых фигур в длинных заморских плащах. Их впустили без лишних расспросов, а я остался ждать, уверенный, что это только начало. Мне бы сходить за охраной - сделать хоть что-нибудь! - но я почему-то считал всякое действие бесполезным: так застывает певчая птаха при виде древесной змеи, забравшейся к ней в гнездо. Моей змеей был "куманек". Его всесилие (разумеется, весьма относительное, но на тот момент в моем представлении ставшее абсолютным) - его всесилие заставило меня оцепенеть в своей засаде. Я ждал.
Лязгнул дверной замок. Люди в заморских плащах вывели еще одного, закованного в цепи. Я его, конечно, не мог узнать, в такой-то темноте! - но невесть почему сразу уверился: не брат.
Бессилие.