Грейсонские девушки вырастают в культуре, где реальная физическая конфронтация немыслима. В отличие от мальчишек (которые, как всем известно, хулиганят, не слушаются и в целом не умеют себя вести), хорошо воспитанные девушки просто не занимаются такими вещами. Грейсонские девочки и женщины должны находится под защитой этих самых непослушных мальчиков и мужчин, а не унижать себя такими грубыми занятиями, как кулачный бой!
Этот культурный императив существовал в грейсонском обществе большую часть тысячелетия, и Абигайль осознавала его наличие — умом — задолго до того, как поступила на Остров Саганами. Она также думала, что готова его преодолеть. К сожалению, она оказалась неправа. Несмотря на решимость преодолеть сопротивление отца её решению добиваться карьеры на флоте, она была продуктом своего родного мира. Она не была против пота, упражнений, синяков и даже унижения от того, что её бросали на аристократическую задницу на глазах десятков наблюдателей. Но по-настоящему, специально напасть на кого-то голыми руками, даже в тренировочной ситуации — это совсем другое дело. И к её недовольству и смущению, её неуверенность ещё ярче проявлялась с партнерами-мужчинами.
Она ненавидела это. Её оценки были отвратительны, что уже само по себе было плохо, но она хотела быть офицером флота. Она хотела только этого, с той самой ночи, когда стояла на балконе Дворца Оуэнс, глядя в ночное небо, и наблюдала за точечными вспышками ядерного огня между звезд, когда единственный иностранный корабль под командованием женщины отчаянно сражался с другим кораблем, в два раза его больше, защищая планету. Она знала чего хотела, боролась за это с несгибаемым упорством, и в результате добилась не только неохотного разрешения отца, и но и его активной поддержки.
И теперь, когда все было в её руках, она не могла преодолеть свои социальные программы для того, чтобы “ударить” кого-то даже во время тренировочного упражнения? Как нелепо! Хуже того, это, казалось, подтверждало все сомнения когда-либо высказанные кем-либо из грейсонских мужчин насчёт идеи военной службы женщин. И она была постыдно уверена в том, что то же самое касалось всех мантикорцев, которые считали грейсонцев безнадежно, смехотворно отсталыми варварами.
Но хуже всего то, что это заставляло её сомневаться в себе. Если она не могла сделать этого, как она могла надеяться принять на себя командование в битве? Как она могла быть уверена, что отдаст приказ открыть огонь — стараться изо всех сил, зная, что жизни её людей зависят от её способности не просто причинить вред, но убить каких-то ещё людей — если она не могла заставить себя даже швырнуть спарринг-партнера?
Она знала, что ей требуется помощь, и подвергалась отчаянному искушению попросить её у леди Харрингтон. Землевладелец четко донесла до всех гардемаринов с Грейсона, что готова быть учителем и советчиком им всем, и уж кто-кто, а она-то несомненно могла давать советы в том, что касалось боевых искусств. Но как раз с этой проблемой Абигайль не могла пойти к леди Харрингтон. Она не сомневалась ни на секунду, что леди Харрингтон поняла бы её и поработала бы с ней над решением проблемы, но не могла заставить себя признаться “Саламандре” в том, что у неё вообще есть такая проблема. Для неё было невозможно рассказать женщине, которая голыми руками отражала попытку покушения на всю семью Протектора и убила Землевладельца Бёрдетта в поединке, передававшемся в прямом эфире на всю планету, что она не может заставить себя даже стукнуть кого-нибудь в нос!
К счастью, главстаршина Мэдисон распознал ее проблему, даже если и не сразу понял её истоки. Оглядываясь назад, она предположила, что это было неизбежно: кто-то, кто провел столько лет обучая столько гардемаринов, за это время видел практически все проблемы. Но она подозревала, что являла собой необычно сложный случай, и в конце концов он нашёл решение, подобрав ей наставницу из ровесников.
Вот так они с Шобаной стали друзьями. В отличие от Абигайль, Шобана выросла с одним старшим и тремя младшими братьями. Кроме того, она выросла на Мантикоре и не стеснялась давать братьям в нос. В атлетичности она сильно уступала Абигайль, и техника предпочитаемой в Академии coup de vitesse, давалась ей гораздо тяжелее, но зато у Шобаны было все в порядке с настроем в отношении того, чтобы ринуться прямо в бой и гонять кого-нибудь по всему спортзалу!
Они вдвоём провели больше дополнительных часов, чем Абигайль хотелось вспоминать, тренируясь под критическим взглядом главстаршины Мэдисона. Шобана настаивала на том, что это был честный обмен, что она получила по меньшей мере столько же в отношении мастерства и навыков, сколько могла дать Абигайль в отношение подхода, но Абигайль не соглашалась. Её оценки резко возросли, и она всё ещё ценила воспоминание о том, как она впервые одолела одноклассника всего тремя движениями перед всем классом.
Но даже сейчас призрак первоначальных сомнений не желал исчезать. Она преодолела свою нерешительность связываться с дружественными противниками в учебной обстановке, но сможет ли она сделать то же самое в реальных условиях, если это потребуется? А если нет — если засомневается, когда всё будет по-настоящему, когда остальные будут зависеть от неё — какое право у нее было носить форму Меча?
К счастью, лейтенант Стивенсон не подозревал о ее сомнениях. Он предложил стать её спарринг-партнером лишь на основании её оценок у главстаршины Мэдисона, и она согласилась со всеми внешними признаками энтузиазма. Проклятая нерешительность снова подняла голову, и он слегка поддразнивал её за это первое занятие-другое. Но она снова одержала верх над собой, и на этот раз не собиралась отступать.
— Мне особенно понравилось та разновидность Падающего Молота, — говорил он ей сейчас, потирая сзади защитный шлем. — К сожалению, я не думаю, что достаточно гибок для таких вывертов. Точно не сразу после такой круговой подсечки из положения сидя!
— Это не так уж сложно, сэр, — заверила она с улыбкой. — Главстаршина Мэдисон показал мне его, когда я стала немного задаваться. Трюк в том, чтобы поднять правое плечо назад и вверх одновременно.
— Покажите, — потребовал Стивенсон. — Но на этот раз, давайте помедленнее, чтобы мои мозги не бултыхались внутри черепа!
— Так как прошел тренировочный бой миз Хернс сегодня днем? — спросил лейтенант-коммандер Эббот.
— Похоже, что весьма неплохо, сэр, — ответила главстаршина Познер с небольшим смешком. — Конечно, coup de vitesse не совсем мой конек, вы же знаете, коммандер. Но мне показалось, что лейтенант думал, что быстро свалит её, да только вышло не совсем так.
— Значит, она преодолела эту свою застенчивость?
— Я не знаю, можно ли это вообще назвать “застенчивостью”, сэр. Но чтобы это ни было, да, кажется, она с этим справилась. Да ещё как! Похоже, попросить лейтенанта Стивенсона поработать с ней оказалось одной из ваших лучших идей.
— Из её досье по физической подготовке следует, что эта проблема могла быть постоянной, — Эббот пожал плечами. — Мне показалось хорошей идей вернуть её в форму с кем-то не из сокурсников, а лейтенант вполне чуток и покладист... для морпеха.
— Ну что же, сэр, я думаю, мы вытащили её из той раковины, где она пряталась, — согласился старшина с ещё одним смешком. Затем он чуть скривился: — Но теперь, когда мы более-менее разобрались с этим, надумали ли вы что-то насчет нашего мистера Григовакиса?
Настал черед кривиться Эббота. Хороший наставник кандидатов в офицеры на любом боевом корабле был для порученных ему гардемаринов наполовину учителем, наполовину воспитателем, наполовину руководителем и наполовину блюстителем порядка. Довольно много “половин”. Он сомневался, что хоть один гардемарин когда-либо по-настоящему ценил то, что достойно выполняющий свою работу офицер-наставник кандидатов в офицеры в результате вкалывал также много и тяжело, как его салаги. Вот почему умный наставник сильно зависел от своего помощника из старшин в управлении своими подопечными.
— Хотелось бы мне знать, — помедлив, признался лейтенант-коммандер.
— Была бы моя воля, — несколько кисло сказал Познер, — я бы устроил для него спарринг с миз Хёрнс, сэр. Я понимаю, что он боль в заднице для всех, но у него, кажется, особая проблема с грейсонцами. И учитывая то, как отвратительно он ведет себя с ней, когда думает, что никто не видит, она может воспользоваться возможностью отделать его. Болезненно.
— Не искушайте меня, главстаршина! — усмехнулся Эббот. — А что, было бы весело, не правда ли? — задумчиво продолжил он через секунду. — Готов поспорить, что мы могли бы продавать билеты.
— Сэр, не думаю, что кто-нибудь станет спорить с вами на этот счёт.
— Наверное, нет, — согласился Эббот. — Но мы должны придумать способ указать ему на ошибочность его поведения.
— Всегда можно вызвать его для воспитательной беседы.
— Можно. И если он так и будет продолжать, то, возможно, придется. Но мне действительно хотелось бы найти такой способ, чтобы он сам всё понял. Я всегда могу вдолбить ему это, но если он будет вести себя по-человечески только потому, что кто-то ему приказал, то это надолго не задержится.
Эббот покачал головой.
— Сэр, я согласен, что лучше показать салаге его ошибки, чем просто читать ему нотации. Но, со всем должным уважением, мистер Григовакис показывает признаки того, что станет настоящей болью в заднице в качестве энсина, если кто-нибудь не заставит его исправиться как можно быстрее.
— Знаю. Знаю, — вздохнул Эббот. — Но, по крайней мере, похоже, что он остается нашим единственным трудным ребенком. И какой бы... неприятной личностью он ни был, по крайней мере он показывает признаки того, что будет в качестве энсинакомпетентной болью в заднице.
— Как скажете, сэр, — сказал Познер с той интонацией уважительного сомнения, которая являлась привилегией главных старшин флота.
Эббот посмотрел на него краем глаза и задался вопросом, каким было мнение главстаршины о командире “Стального кулака”. Конечно, лейтенант-коммандер никогда не смог бы задать подобный вопрос, как бы ему этого ни хотелось. И, справедливости ради, что Эбботу было иногда сложно в отношении капитана Оверстейгена, было не похоже, чтобы командир получал злобное удовольствие, намеренно отпуская колкости в отношении остальных, как это делал Григовакис. И он никогда не использовал свой ранг, чтобы унижать младших по званию, которые не могли ответить тем же — так, как этот делал Григовакис в отношение рядовых из экипажа “Кулака”, когда думал, что никто этого не видит. По мнению Эббота, Оверстейген мог точно также приводить в бешенство, но, казалось, не делал этого специально. По правде говоря, если бы не этот его невероятно раздражающий акцент — и то, что семейное покровительство явно помогло его карьере — даже у Эббота не было каких-то серьезных проблем с капитаном.
Скорее всего.
— Ну, продолжайте думать на эту тему, — сказал он Познеру. — Если что-нибудь придумаете, дайте мне знать. Тем временем, у нас есть дела, не имеющие отношения к салагам.
Он повернулся к настольному терминалу и вызвал документ.
— Коммандер Блюменталь говорит, что капитан хочет провести упражнения с реальной стрельбой для бортовых энергетических орудийных установок сегодня днем, — продолжил он. Глаза Познера зажглись, и помощник тактика улыбнулся. — Ещё коммандер сказал, что капитан списал в расход нескольких беспилотных аппаратов-имитаторов в качестве реальных целей.
— Чтоб мне провалиться, — сказал Познер. — Залпы в полную силу, сэр?
— В конце, — пояснил Эббот. — Мы хотим использовать их на всю катушку, прежде чем с ними расстаться. Поэтому первые несколько проходов мы будем использовать лазеры целеуказания. Результаты стрельбы будут оцениваться по попаданиям лазеров. Но затем, — продолжил он с широкой улыбкой, — мы запустим имитаторы по траектории уклонения и дадим каждой установке по одному выстрелу в полную силу под местным управлением. Что-то вроде зачета-незачета, можно сказать.
Он оторвался от схемы плана упражнения, и они с Познером широко улыбнулись друг другу.
Каземат гразерной установки был переполнен. Обычное состояние для боевых постов, даже когда нет необходимости упаковать в тесный отсек ещё одно лишнее тело.
По крайней мере, конструкторы предусмотрели такую возможность, что означало, что у Абигайль было место, где сесть. Не слишком просторное, втиснутое между пультами командира установки и оператора сопровождения целей. На самом деле, она туда едва влезла, и заподозрила, что сиденье было спроектировано специально под габариты девушки-гардемарина, так как сомнительно, что кто-нибудь более крупный мог бы ужаться в столь тесном месте.
Хорошие новости состояли в том, что главстаршина Вассари, командир расчёта Гразера 38, был хорошим человеком. От него не исходило характерной ауры преувеличенного терпения, которую многие старослужащие старшины естественным образом изображали в присутствии всяких салаг. Абигайль, однако, могла сказать, что это “особое” отношение было всё же лучше, чем намеренные придирки, которыми забавлялся кое-кто из офицеров и старшин. Она была готова принять эти придирки как должное — в конце концов, подумала она с незаметной, скрытой улыбкой, она ведь родом с Грейсона — но это вовсе не было приятным опытом.
Главстаршина Вассари не относился ни к тем, ни к другим. Он попросту был всесторонне компетентным человеком, который подразумевал, что каждый может сделать свою работу, пока не продемонстрирует обратное. Что естественным образом вызывало желание доказать, что она действительно может.
Некоторые из однокашников Абигайль ненавидели учебные стрельбы, по крайней мере из энергетических орудий. Умом она понимала, что кое-кто может испытывать эмоциональный дискомфорт оказавшись запертым в крошечном бронированном отсеке, в то время как воздух из него, — а так же из соседних с ним помещений, — удалялся. На эмоциональном уровне, однако, она всегда считала такое отношение глупостью. В конце концов, космический корабль был ни чем иным, как пустотелым объёмом с воздухом внутри, окружённым со всех сторон бесконечной пустотой. Если скафандр и близкое соседство вакуума доставляют вам неудобство, то лучше бы вам выбрать другую профессию. С другой стороны, Абигайль предполагала, что причиной могла быть самая обычная клаустрофобия. Здесь действительно было не слишком просторно, и для расчёта, обслуживающего установку, было обычно часами оставаться пристёгнутыми к сиденьям и зависеть от “пуповин” системы жизнеобеспечения скафандров. И всё ради того, чтобы рядом с орудием были живые люди, на случай, если в результате боевых повреждений внезапно будет утрачена связь с центральными компьютерами тактической секции.
Конечно, сегодняшние учения предполагали, что все энергетические установки правого борта будут переведены на локальное управление. Абигайль не могла себе представить, что за невероятные повреждения могут оставить без центрального управления все до единого бортовые орудия, не разрушив при этом сам корабль, но это было не важно. Целью было натренировать каждую конкретную команду на тот маловероятный случай, что однажды именно их установке выпадет оказаться отрезанной от центрального управления.
К несчастью, Гразер 38 был последним энергетическим орудием правого борта. Абигайль, главстаршина Вассари и их люди должны были сидеть здесь всё это кажущееся бесконечным время, и не делать ничего, кроме как наблюдать, как другие расчёты мажут по цели.
— Тридцать шестой, приготовиться, — сказал по связи коммандер Блюменталь.
— Тридцать шестой, есть готовность, — последовал ответ хорошо поставленным голосом. Абигайль поморщилась. Коммандер Блюменталь и лейтенант-коммандер Эббот решили добавить остроты этому послеобеденному упражнению и объявили, что каждый из четырёх гардемаринов на борту “Стального кулака” будет заменять командира установки, к которой он или она были приписаны. Эта новость не была воспринята расчётами соответствующих установок с великой радостью. Учебные стрельбы сопровождались ожесточённой конкуренцией между расчётами, как за возможность простого бахвальства, так и за особые привилегии, которыми традиционно награждалась лучшая команда. Заполучить какого-то салагу в командное кресло никак не могло считаться лучшим способом увеличить чьи-либо шансы одержать победу. Однако судя по тону, каким докладывал Арпад Григовакис, никто не смог бы подумать, что у него есть хотя бы малейшие сомнения в успехе. Или, если уж на то пошло, что он просидел в ожидании почти столь же долго, как и Абигайль.