Я засмеялся.
- Конечно, знаю.
Нина улыбнулась. Ей от души приятно было слышать беседу двух умных, понимающих друг друга людей.
- И к таким лечителям, как я, относитесь, конечно, с иронией, продолжил Александр Сергеевич.
- Не буду отрицать.
- И мне вы тоже не верите. Уж очень богатая личность, - отнесся Александр Сергеевич в свой адрес, а Нина вся засветилась, любовно (право слово, именно так!) глядя на него. - Он, видите ли, и малюет, он и стихи, и песни, он и за живых людей взялся. Сейчас начнет рассказывать, кого как от рака вылечил, от прогрессирующего паралича, не считая таких мелочей, как стенокардия и язва. А уж депрессии всякие - просто одним плевком. (Видимо, кое-что Нина обо мне ему рассказала.)
- И вам не верю, - согласился я.
- И не надо. Не верьте, смейтесь - позвольте только над вами руками поводить. Пошаманствовать, так сказать.
Отчего ж не разрешить, я разрешил. Он поводил руками. Я, как и велено было, не верил и посмеивался. Ему бы тоже посмеиваться, но он все больше хмурился, а к концу сеанса вовсе помрачнел.
- Все-таки рак, - сокрушенно сказал я.
- Нет. Вы практически здоровы. Ну, кое-какие отклонения, как у всех мужчин вашего возраста. Даже поменьше. Но что-то вас давит.
Ясно. Нина и про мои разговоры насчет самоубийства сообщила.
- Ничего особенного: жить неохота, - понурился я.
- Да нет, не то, - сказал Александр Сергеевич Петров. - Тут хуже. То есть не хуже, а сложнее. Или не сложнее... Не знаю.
Нина смотрела на него с недоумением.
- Может, тяжкий грех на душе? - спросил я сумрачно, как у ведуна-схимника в пещере, ожидая, что он сейчас воздымет тощую, вскормленную акридами руку и проклянет меня, а я его убью, ибо все равно прощенья нет.
- Вам лучше знать, - сказал он.
- Нет тяжкого греха, - вздохнул я. - Девиц и женщин, правда, бесчестил. По молодости. Ну, жульничал, поскольку делец, - однако в пределах, разрешенных законом и собственной душой. Вот и все.
- И велики те пределы? - допрашивал Петров уже с пристрастием, без шуток.
- Вы о законе или о душе?
- И о том, и о другом.
- Насчет законов затрудняюсь ответить, ввиду отсутствия таковых, душа же, как вы знаете, беспредельна.
Нина глядела на Александра Сергеевича и на меня чуть ли не со страхом, правда, причины страха по отношению к нему и ко мне, наверное, были разными.
- Так вот, - подытожил вдруг Петров, хотя я только начинал входить во вкус. - Лечить я вас не буду. Общаться с вами - не желаю, потому что, извините, лишней отрицательной энергии накапливать не хочу - она на других отзовется. И настоятельно, кроме этого, прошу вас с Ниной знакомства не поддерживать.
- Что ж такое! - воскликнул я, ничуть не медля. - Один вохровец недоделанный на меня с кулаками полез, другой - мент с широким кругозором с девушкой дружить не разрешает! Что за борзость такая, граждане! Не надо! Не надо меня на понт брать!
- Ты не юродствуй! - спокойно сказал Александр Сергеевич, но скулы у него заиграли по-ментовски уже, по-майорски уже они у него заиграли. - Ты не корчь из себя тут. Ты человек с образованием - не скажу интеллигент, правила хорошего тона знаешь и вполне способен сообразить, что после моих слов должен оставить мой дом. Прошу.
Я выдержал паузу. Не то чтобы раздумывал, нет, реакция на любое слово и дело у меня мгновенная, я уже знал, что скажу, но пауза мне нужна была в целях мхатовских. И сказал:
- Я уйду. Я делец, но не из тех, что трясут пузцами и гонором. Я только одно хочу спросить: вы в Христа веруете?
Нина так и вперилась в Петрова. Не знаю, обсуждался ли меж ними этот вопрос, но я ясно видел, что сейчас она жаждет положительного ответа.
- Верую, - сказал Александр Сергеевич, и не будь тут меня, Нина, возможно, захлопала бы в ладошки по-детсадовски, словно дождавшись Деда Мороза и новогоднего подарка.
Я любовался ею, я умолк; Петров нервничал. Задав важный вопрос, я погрузился в созерцание - и умалил этим свой вопрос, и оскорбительно обошелся с ответом Петрова.
- Ну так что? - поторопил меня майор.
Я по-прежнему созерцал нечто свое, внутреннее, гораздо более ценное, чем наши пустяковые беседы. Однако пришлось вернуться. Нехотя очнувшись, я продолжил:
- А раз веруете, Александр Сергеевич, почему ж гоните? Если видите что-то во мне, - говорил я с полной и абсолютной серьезностью, которой не добился бы от меня ни один психиатр, говорил я этому отставному майору с шизофреническими творческими наклонностями, - если видите что-то, то скажите и мне, потому что, вам же известно, человек сам себя подчас не знает!
- Не подчас, а всегда, - поправил меня Петров, чувствуя уже надо мной некоторую власть.
- Ну всегда. Так помогите!
- Это не болезнь у вас. А может, и болезнь. Но я такие не лечу. Поп лечит - если сами в Бога и церковь веруете. В чем сомневаюсь. Знаю одно - вы человек страшный, опасный, на все готовый.
- Позвольте! Вы это - с такой уверенностью, у меня мурашки по коже! - Я сказал это не Петрову, я обратился к Нине с этими словами, как будто именно ее просил пожалеть меня, объяснить мне, а она сидела, вжавшись в кресло, и смотрела уже не на нас, а куда-то между нами. Может, вспоминала положения научно-популярной книжки "Познай самого себя". - Если я не чую своей умственно-психической сути, то вы-то свою - чуете?! Вы - майор милиции в отставке, вы не в отделе кадров, судя по вашему цветущему виду, работали, не в детской комнате милиции, вы, я думаю, и по сусалам давали людям, а то и убивали. Отвечайте быстро и честно - убивали людей?
- Двоих, - твердо и спокойно ответил Александр Сергеевич. - Одного, правда, могли спасти. Не довезли. Далеко было. Степь. Казахстан.
- Ну, будем считать - полтора. Полтора трупа на вашей совести...
- Ты еще пошучивать будешь, сопляк! - взревел наконец отставной майор, побагровев, что сделало его еще мужественней.
- Не буду! - приложил я руки к сердцу. - Дурная привычка, в пионерлагере били за это: язык без костей. Но коли вы убивали-таки людей, то какое право вы имеете меня выпроваживать только на основании каких-то догадок, каких-то ваших шестых чувств, которые я уважаю, тем более газета "Неделя" о них пишет тоже с уважением и подробно? За что вы мне не велите, тут я подчеркнул, - дружить с Ниной, по отношению к которой у меня самые чистые намерения?
- Не надо! - сказала Нина. - Не надо никаких намерений. Я вам повода не давала.
- Да я, может, к примеру. Как он смеет, - взвился теперь уже я, - как он смеет, самопальный, видите ли, художник, посредственный поэт и бездарный струнощипатель, как он смеет вот так с ходу клеймить человека! Кому - если по-христиански - дано это право? А?
Тут уж паузу взял майор. Но паузу не мхатовскую, а истинно майорскую, натуральную, будто не было за его плечами картин, и стихов, и чтения художественной классической литературы, а были только бездумные нудные дежурства или унылые разбирательства с жульем средней руки да ловитва преступников, укравших средь бела дня у глухой бабушки утюг и бутылку водки, - а потом: прийти домой, скинуть сапожишки, взопревшие носки и мышиные штанцы - да щец похлебать, да задремать у телевизора, накрывшись газетой.
- Я не клеймлю, - молвил он наконец. - Но имею право знакомиться с кем хочу. С вами - не хочу, вот и все. И Нине не советую. По-человечески, обычно, без всякой христианской вашей демагогии. Ясно вам?
- А ведь вы даже не заметили, - не преминул я подкинуть ему, - что стоило на вас прикрикнуть, осадить вас - так вы меня моментально тыкать перестали. А то сразу: "Ты! Сопляк! Пшел вон!" Говорил он так? - спросил я Нину, прекрасно понимая, что ставлю ее в трудное положение.
- Он чувствует, - избежала Нина прямого ответа. - Он всегда чувствует, плохой человек или хороший.
- Да ты-то откуда знаешь? На слово веришь? Человек ушел, оплеванный, а через полчаса, может, старушку из-под трамвая выволок, пожертвовав собственными ногами! Ты хоть одну судьбу потом проследила?