В.А. Чивилихину
Что и говорить, красив Пицундский залив в бархатный сезон, особенно в тихую погоду, когда прозрачные, мягкие волны накатываются на берег. Шумит высокий ветер в кронах реликтовой сосны, и шум этот, если хорошо вслушаться, там, наверху — гул просторный и величаво-задумчивый. Пахнет этой вечной сосной, чистым морем, здоровым, естественным духом тления — во время последнего шторма море с грохотом и свирепым неистовством кидалось на берег, вышвыривало из своих глубин водоросли, перетирая их тяжелой, крупной галькой, оставило на пляже ствол эвкалипта, измочалив ему молочно-салатовую молодую кору.
В шторм, озорства ради, может, на спор, бросился в волны какой-то курортник еще возле косы, напротив поселка рыбаков, и его относило к Пицундской бухте. Он пытался выбраться, отчаянно работал руками и, удерживаясь на гребне волны, достигал берега, даже становился, хватался за него, но поток бурлящей воды, перемешанной с галькой, мчащийся назад, сбивал его с ног и смывал в море.
— Плыви в бухту! За мыс! Там тише, — кричали ему собравшиеся отдыхающие.
— Помогите, по…мо…ги…те… — умолял он, то показываясь на поверхности моря, то исчезая в волнах.
На берегу металась его жена, проклинала, не стесняясь, легкомысленного супруга, грозила и плакала, а девочка — лет семи опеночек, вцепилась в руку матери, только плакала, повизгивая по-щенячьи. Помочь утопающему было трудно — спасательный катер, не говоря уж о шлюпке, не мог выйти в такой шторм, слишком высока волна. Спасательный круг после нескольких попыток все-таки вбросили в море, но без шнура или веревки. Попавший в беду не смог сразу схватить его, и круг сильным боковым течением погнало в море.
Курортник уже боялся приближаться к берегу, очень больно било галькой, и никто не знал, хватит ли у него сил продержаться на воде и проплыть километра три-четыре до бухты, где всегда тихо.
Васька, молодой гончий пес, вертелся тут же, между людьми, благоразумно держался поближе к тростнику, куда волна не докатывалась. В толпе было много знакомых, ему хотелось подойти к каждому, кто мог сказать ему доброе слово, погладить, угостить или поиграть с ним.
— И ты тут, Василий? Смотри, унесет в море, — предупреждали знакомые, но не хотели с ним играть и обращать на него внимание.
И вот когда женщина совсем отчаялась, что рассвирепевшая стихия вернет ей мужа, когда душу ее сковал страх — увидит ли она его еще раз, а он, скрывшись за гребнями волн, вынырнет ли, в толпе произошло оживление. Васька посмотрел на море — нет, человек держался еще на воде, но здесь, высокий мужчина, Евгений Юрьевич, тот самый, которого он поджидал по утрам под дверью дома отдыха, собрал несколько мужчин, что-то говорил им. Те внимательно слушали, женщины смотрели на него с надеждой, и Ваське подумалось, что человек этот, должно быть, вожак. Инстинкт, древний как море и земля, сама Васькина природа подсказали ему, что к этому человеку следует относиться с особым уважением, беспрекословно выполнять его желания.
Евгений Юрьевич разделся, подождал, когда на берег обрушится крутая волна, и вместе с нею помчался в море, скрылся в бурлящей пене и через несколько мгновений был уже рядом с утопающим. Ваське стало тревожно за вожака, он сел на задние лапы, вытянул морду в его сторону и взвизгнул. Евгений Юрьевич, как и надлежало поступить вожаку, решил показать незадачливому купальщику, как выбраться из ревущей мешанины пены, песка и камней. На берегу выстроилась цепочка мужчин, они крепко взялись за руки, стояли наготове. Евгений Юрьевич выждал самую высокую волну — девятый вал, оказался на его вершине, и тот понес его к берегу. Навстречу пошла цепочка — ударил вал по мужчинам, зарычал, но тот, кто стоял первым, схватил вожака за руку, не дал возвратной волне смыть его в море. Их ударила еще одна волна, но она была слабее предыдущей и опасности большой не представляла, разве что лишний раз угостила спасателей галькой.
Женщины зааплодировали Евгению Юрьевичу, который стал в цепочку первым и, высмотрев в море самый высокий вал, катящий впереди себя седую, клокочущую бороду, махнул утопающему. Тот отчаянно, наверное, из последних сил греб, боясь отстать от вала — тот должен был как можно дальше выбросить его на берег. Раньше он делал ошибку, пытаясь выйти с тихой волной — более мощные волны сбрасывали его назад, в море.
Вал с утробным гулом обрушился на берег, цепочка храбро вошла в него, и Евгений Юрьевич успел схватить утопающего, но тут сзади кто-то упал, не выдержав удара возвратной волны. В толпе ахнули — но цепочка не разорвалась, вода отхлынула и, отставая от нее, стекала вниз шуршащая галька. Следующая волна была не такой страшной. Утопающего выволокли на сушу, он от радости глупо улыбался и покачивался, когда к нему подбежали жена и дочь.
Евгений Юрьевич, немного прихрамывая, видимо, в него угодил крупный камень, взял свою одежду и пошел в кабину переодеваться. Выйдя оттуда, он прошел, даже не остановившись, мимо спасенного, который благодарил его и звал с собой. Васька последовал за вожаком, хотя тот не замечал его, скрылся за стеклянной дверью спального корпуса.
Васька вертелся весь день под дверью, пытался проникнуть внутрь, с виноватым видом входя в вестибюль, откуда его неизменно выгоняла женщина в белом халате, которая, сколько он знал ее, всегда сидела на стуле при входе.
Эта женщина разрешала находиться в корпусе серой кошке, которую все называли Марьей Ивановной. Кошка сидела у нее на коленях, важно, подняв трубой хвост, расхаживала по вестибюлю, сверкала зелеными глазищами в кустах по ночам. Васька для нее вообще как бы не существовал, ну и на здоровье, рассуждал он, в ее обществе никакого толка, однако знал, что Марья Ивановна только делает вид, что не замечает. На самом же деле при встрече сжималась вся в пружину — поднималась шерсть на спине и распушивался хвост. Он обходил ее стороной, презирая за коварный нрав.
С Марьей Ивановной дружил бродячий кот с обрубленным, как у чистопородного боксера, хвостом. С Васькой у кота было почти взаимопонимание, они при встречах не стремились к драке. Каждый из них считал, что им делить нечего — идешь своей дорогой, ну и иди, у тебя свои дела, у меня — свои. Возможно, их сближала одинаковая судьба — они были ничьими. У кота не было дома и хозяина, у Васьки тоже. Кот был обшарпанным, в длинной, свалявшейся шерсти таскал репейники и имел блох, щедро делился ими с Марьей Ивановной. Тем не менее высокомерная и избалованная киска, а ведь тоже по сути ничья, принимала ухаживания бродяги, который нередко притаскивал к двери воробья в зубах или мышь. Вот в таких случаях кот, увидев Ваську, фырчал сквозь стиснутые зубы, словно тот мог позариться на его подарок. Васька прощал ему эти выходки и отходил в сторону, чтобы посмотреть, как женщина, заметив в дверях кискиного кавалера, будет угощать его веником. В первый раз, не ожидая такого поворота дел, кот даже оставил добычу на крыльце. Теперь же он ее не бросал, с мышью в зубах серой молнией вонзался в куст.
Васька не злорадствовал — и он был знаком с веником, хотя женщина к нему относилась лучше, чем к бродяге-коту. Иногда выносила поесть, а в минуты особого душевного расположения могла и приласкать, почесав ему за ушами. Кота же женщина ненавидела, не оставляла ему даже надежд на доброе отношение. Хотя тот перед нею, по мнению Васьки, ничем не провинился.
Он до вечера прождал вожака, лежа на крыльце — с этого истинно собачьего места его никто и никогда не сгонял. После ужина отдыхающие выносили ему завернутые в салфетки кусочки мяса, рыбу или куриные косточки — в основном это были женщина, приехавшие сюда сбавить в весе. Васька наелся до отвала, и когда ему вынесли еще и цыпленка-табака, потревоженного чуть-чуть, только для вида, он отнес его в кусты и зарыл про запас, на черный день.
Здесь ему жилось сытно, в любое время можно было пойти к кухне, где в железные ящики выбрасывали отходы, и найти все, что пожелается. Но у ящиков даже кот появлялся редко, а Васька ходил туда только за большими костями, которыми любил развлекаться. В окрестных кустах зарывал их, не зная, сколько продлится сытное житье и не наступят ли голодные времена. До кровавой войны в Абхазии, когда кусочек рая на земле — Пицунда — опустеет, было много лет, но Васька закапывал кости.
Евгений Юрьевич после ужина прогуливался с двумя приятелями по бетонным дорожкам, разделявшим газоны с цветами, побывал у моря, которое еще шумело громко, но уже успокаивалось, а затем зашел в бар. Васька следовал за ним по пятам, но так и незамеченный остался снова под дверью.
В баре играла музыка, отдыхающие пили вино и танцевали. Заходить туда Ваське было нельзя — бармен не любил его, однажды даже ударил ногой, уверенный в том, что не получит сдачи.
Евгений Юрьевич сидел с друзьями на высоких вертящихся стульчиках, пил через соломинку коктейль, иногда танцевал с женщинами, но больше всех с Эрой — красивой девушкой с пышными распущенными волосами, в светлом брючном костюме. Васька не одобрял его выбора — красивая была не добрая, задавака, как Марья Ивановна, никогда не погладила и не угостила. И пахла она какими-то колючими духами. Но когда Евгений Юрьевич приглашал Аню, не такую красивую, как та, Васька радовался: он с ней дружил, она была добрая.
После танцев Евгений Юрьевич прошелся еще раз к морю, а когда вернулся в спальный корпус, теперь, Васька знал это, пробудет там до утра. Ему стало обидно, что вожак за целый день так и не обратил на него внимание, но подавил в себе обиду — ему лучше, как поступать. На то он и вожак. Свернувшись в клубок, Васька продремал на бетонном крыльце всю ночь.
Рано утром где-то в корпусе заиграло радио — Васька приподнялся, встряхнулся, замотал головой так, что в ушах загремело. Он знал, что Евгений Юрьевич выйдет в кедах и шортах, с полотенцем через плечо. Он просыпался в доме отдыха первым, и это еще раз убеждало Ваську, что Евгений Юрьевич здесь действительно настоящий вожак.
Открылась дверь, Евгений Юрьевич, как всегда бывало по утрам, увидев Ваську, улыбнулся и сказал:
— Ты здесь? Ну, давай пробежимся…
Васька лег на спину, прижал к туловищу лапы — напомнил, что признает его своим вожаком. Но Евгений Юрьевич отнесся к этому равнодушно, может быть, даже не понял смысла позы подчинения. Потом перед Васькой замелькали сильные упругие ноги, он почувствовал себя очень счастливым — бежал вместе с вожаком. Море было совсем спокойным, отдыхало, и Васька, заглянув в глаза Евгению Юрьевичу, не обидится ли тот, прибавил в скорости. Он был гончей собакой, бегать любил, только не с кем было бегать.
Они добежали до сосновой рощи, вернулись назад, и хотя, с точки зрения Васьки, такой путь был очевидной глупостью — какой же зверь бегает так, как они, челноком, но от вожака не отставал. Они снова вернулись к роще и снова побежали назад. В этот раз до трубы, из которой лилась вода из озера, когда оно переполнялось после дождей в горах.
Однажды тут на Евгения Юрьевича напала какая-то собака из рыбацкого поселка. Васька тогда не бегал с ним по утрам, не знал еще, что он вожак. Собака кинулась к отдыхающему, забегала кругами, остервенела — Васька лежал на пляже и всё видел. Есть же такие глупые собаки, которые ни с того ни с сего бросаются на людей, думал теперь Васька, труся впереди Евгения Юрьевича. Если бы она сейчас выскочила, он бы ей показал… Напрасно он тогда наблюдал издали, как Евгений Юрьевич отгонял камнями назойливую дворняжку. Надо было броситься на выручку. Не догадался тогда… Он ведь только приехал, отдыхающий как отдыхающий, первый раз выбежал к морю… Может, после того случая вожак и относится к нему так?
Полдня Васька держался поближе к Евгению Юрьевичу, лежал в сторонке, когда тот играл в волейбол и чаще, нежели другим, подавал мяч красавице Эре. По мнению Васьки, она должна была стараться обратить на себя внимание вожака, а тут старался Евгений Юрьевич. Затем из круга вышла Аня, подсела к Ваське, гладила его от головы до хвоста, отдавая ему теплоту и ласку, которые предназначались другому.
— И ты бегаешь за ним, Васька? Тебе-то зачем, а? — спрашивала она, и Васька, приличия ради, подождал, когда ее мягкая ладонь оторвется от его спины, встал, отряхнулся от песка и побрел в тростник. Он не обижался на Аню — инстинктом почувствовал, что ему лучше всего избегать дружбы с отвергнутой.
После обеда к берегу подошел небольшой белый корабль, по деревянному трапу стали подниматься отдыхающие. Прошел на корабль и Евгений Юрьевич со своей избранницей. На берегу остался Васька, его прогнал от трапа матрос, и Аня, которая лежала на надувном матраце, делала вид, что ничего не видит и не замечает, что все происходящее совершенно не интересует ее. Но как только корабль зашумел винтами, отваливая от берега, она вдруг встала, взяла под мышку матрац и, не оборачиваясь, решительно двинулась к спальному корпусу. Прошла мимо Васьки, тот даже поджал хвост, увидев ее потемневшие глаза и крепко сжатые губы. Оказывается, и добрые могут быть злыми. И Васька поразился проницательности вожака.
Корабль скрылся за мысом, направляясь в Пицундскую бухту, а Васька лежал в тени тростника и, подремывая, поглядывал на море. Стояла жара, на пляже никого не было — многие отправились на прогулку, кто вышел на лодках ловить на самодур начавшую сбиваться в косяки ставриду, а кто пошел на рынок за фруктами и овощами. Наконец, дрема сморила Ваську, и он уснул, настроившись проснуться тотчас же, как зашумят винты белого корабля.
Во сне Васька увидел себя маленьким в большой будке, где было несколько таких же щенков, как он. Была еще большая собака, которая кормила их молоком. Был хозяин, который брал их по очереди на руки, высказывая громко слова ободрения, была хозяйка, которая кормила их мать, а затем и щенков, когда они подросли. Постепенно хозяин раздарил щенков друзьям, остался один Васька, правда, тогда он не был Васькой, так прозвали его здесь, хотя кличка это совершено не собачья. Так можно было бы назвать бродягу-кота, но кто-то дал ему такую кличку, и он стал Васькой.
Вот к хозяину приезжает старинный друг. Они давно не виделись, при встрече обнимаются и целуются, жарят шашлык, ставят стол посреди двора, под пологом из винограда, пьют вино, опять целуются и обнимаются, и Васькина судьба решается в тот момент, когда он неосмотрительно подходит к ним. Хозяин берет его на руки, целует в нос, колется щеточкой седых усов, пахнущих табаком, вином и шашлыком.
— Какой хороший щенок, Сандро! — восклицает неосторожно гость.
— Тебе нравится? Тогда это твой щенок! Для себя оставлял, но ты похвалил — забирай!
— Зачем мне твой щенок, Сандро? Ты охотник, тебе он нужен.
— Вах! Разве ты не знаешь наших обычаев? Ты нанесешь мне большую обиду, если не возьмешь его! Пусть наш щенок станет москвичом. Бери, он твой! — и хозяин торжественно вручает Ваську гостю.
Вечером к дому подкатывается такси, гость забывает о подарке, но хозяин напоминает о нем и кладет Ваську ему на колени. Машина визжит, затем ревет, и Васька со страху увлажняет брюки новому хозяину, который тут же предлагает его водителю.
— Вай, вай, вай! — мотает головой таксист. — Так мог сказать только человек, который не уважает нашего дядюшку Сандро. Вы обнимались и плакали при расставании, ты друг, но не знаешь наших обычаев. Нельзя дарить дареное. Вези в Москву, дорогой, каждый день там будешь вспоминать дядюшку Сандро!
В доме отдыха нового хозяина едва пускают с щенком в спальный корпус. А Васька сразу же, как только оказывается в комнате, становится на коврик перед кроватью и делает лужицу — та долго большой серебряной каплей лежит на ворсе. Тут в комнату входит сосед хозяина, старый скрипучий бухгалтер из Омска или Томска, начинает рассуждать о том, что в спальных помещениях домов отдыха держать животных нельзя, так как это не разрешено.
— Его мне друг подарил, понимаете, на память подарил. Могут же быть какие-то исключения из общих правил? — объясняет ему новый хозяин. — Я послезавтра уезжаю.
— Есть исключения, но они всегда подтверждают основной принцип любых правил. Однако это отнюдь не исключение, а прямое их нарушение.
— Я послезавтра уезжаю, можете это понять?
— Уезжайте хоть сегодня, но порядок есть порядок.
Пока они препираются, Васька наивно рядом с лужицей украшает коврик небольшой сливой.
— Вот видите, к чему это привело? — торжествует бухгалтер. — Вы развели антисанитарию, у него, должно быть, еще и блохи есть!