«Ведя игру, убедись, не ты ли пешка в чужой игре», так написал Козьма Прутков. Мысль его мне очень понравилась. Правда, обещанной Шауфусом игры я поначалу никак не ощущал.
Термин «Большая игра» был придуман каким-то английским офицером и начал входить в обиход, начиная с 60-х годов 19 века. Под собой он подразумевал геополитическое соперничество между Россией и Англией за господством в Южной и Центральной Азии.
Россия стремилась на юг ради нескольких целей, таких, как желание обезопасить границы, умиротворить Среднюю Азию, получить доступ к новым товарам и их рынкам сбыта. Среди этих товаров особое место занимал хлопок — страна испытывала в нем острую потребность.
В свою очередь, Британия щепетильно относилась к любым, даже малейшим намекам на приближение к границам принадлежавшей им Индии. Сами англичане обожали при всяком удобном и неудобном случае залезать куда нужно и не нужно, но в отношении прочих держав воспринимали аналогичную политику крайне болезненно. Тем более, если под угрозу попадала такая колониальная жемчужина, как Индия.
Граф Карл Васильевич Нессельроде, занимающий пост канцлера до Горчакова, предложил название «Война Теней», имея в виду, что дело никогда не доходило до прямого военного столкновения двух держав.
Россия занимала пятое или шестое место в мире по экономике и отставала от являющейся лидером Великобритании примерно в десять раз. Многие русские политики желали сократить этот разрыв. И в их расчётах внушительную роль занимала Большая Игра.
После разговора с полковником Шауфусом я рассчитывал, что меня вовлекут в активную работу. В голове крутились картины из прошлой жизни — различные тайные операции, проникновение в чужие дома с целью кражи важных документов, активная вербовка вражеских агентов, перестрелки, шантаж. В общем, что-то в подобном духе.
Все оказалось не так. По крайней мере, прямо сейчас. В Ташкенте, Самарканде и Бухаре находилось несколько англичан, выдающих себя за купцов и торговцев. Они и были ими — для прикрытия. Между тем, русским офицерам рекомендовалось просто приглядывать за иностранцами, докладывая о чем-то подозрительном в их поведении командиру полка или генералу Головачеву.
Три недели прошли относительно спокойно. Я заново обживался в Ташкенте, поселившись на съемной квартире с Андреем Некрасовым. В один из дней мы отправились на базар, где я приобрел нового коня. Прежнего, Шмеля, пришлось отдать Андрею перед поступлением в Академию. Друг от коня успел избавиться, так как тот постарел и начал сдавать.
В Средней Азии имелось несколько замечательных пород, прежде всего арабские скакуны и текинцы, которых так же называли ахал-текинцами и туркменскими лошадьми. Они замечательно приспособились к сухому жаркому климату, умели переносить жажду, хорошо показывали себя на коротких галопах на пределе скорости и выдерживали длительные изнурительные походы. Так же они не были требовательны ни к количеству еды, ни к ее качеству.
Я купил прекрасного вороного жеребца и дал ему имя Хартум. Его шерсть лоснилась и казалась шелковистой. В крупных, как яблоки, глазах, мерцали золотистые искорки. Густая грива и хвост добавляли солидности и вместе с тем какой-то легкости, словно стихия ветра воплотилась в теле животного.
— Клянусь жизнью любимой жены, сам великий Аллах не отказался бы сидеть в седле такого скакуна! — заверил меня на базаре местный продавец-мусульманин.
Думаю, в чем-то он был прав. По крайней мере, цена в четыреста шестьдесят рублей не выглядела слишком уж большой. Хартум стоил каждой потраченной на него копейки. Еще одну лошадь мне вновь выделил полк. Ей стала Жужа — понятливая и в целом вполне достойная кобыла, но до Хартума ей было далеко.
Я написал два письма — родителям и Кате Крицкой, рассказывая, что добрался хорошо, чувствую себя еще лучше, и вообще, жить можно и в Азии, хоть здесь и печет, как на сковородке. Забавно, но все указывало на то, что я стал автором выражения «жарко, как в Ташкенте».
И все же оказалось, что полковник Шауфус слов на ветер не бросал, и меня привлекли к участию в Большой игре. В середине марта я был вызван к генералу Головачеву.
С Николаем Никитичем я был знаком давно и искренне считал его человеком высоких нравственных принципов. К тому же, он храбро воевал и прекрасно ладил с солдатами, офицерами и гражданскими. В общем, располагая такими людьми, как он и Кауфман, Россия могла чувствовать себя в Азии вполне уверенно.
— Итак, Михаил Сергеевич, ситуация с Хивинским ханством с каждым месяцем становится все более сложной. В нынешнем году войны не будет, да и в следующем вряд ли мы возьмемся за ружья. Но Россия должна подготовиться к неизбежному, — высокий и широкоплечий генерал, с длинными бакенбардами и открытым приятным лицом обошелся без долгих прелюдий и сразу же поставил задачу. — Вместе с генерал-губернатором фон Кауфманом мы решили собрать сведения обо всех возможных путях подхода к Хиве. В течение этого года в разные стороны будет отправлено несколько отрядов. Возможно, я лично возглавлю один из них. Вам же предписывается в кратчайшие сроки добраться до Красноводска и поступить под непосредственное командование штабс-ротмистра Скобелева. Он поставит вам задачу на месте, но в целом вы должны будете пройти караванными тропами, занести на карту все обнаруженные колодцы и сделать вывод о возможности прохождения войска от Красноводска к озеру Сарыкамыш. Вам все понятно?
— Так точно! — и хоть у меня имелись некоторые вопросы, задавать я их не стал. Генерал человек занятой. Найдутся те, кто все объяснит более подробно и детально.
Так и оказалось. Вначале со мной провел короткий инструктаж полковник Оффенберг. В целом, он лишь еще раз подтвердил сказанное Головачевым и в детали не вдавался. Да и вообще, его куда сильнее заботило, чтобы я проявил себя «соответственно».
— Вы будете представлять Александрийских гусар. Я рассчитываю, что вы покажете наш полк с наиболее выгодной стороны, — сказал он, пожимая мне на прощание руку. — Впрочем, как и всегда. Иначе я бы вас не рекомендовал.
А вот полковник Шауфус дал более конкретные приказы.
— Колодцы и тропы дело очень важное и полезное. Этим вы и займетесь, Михаил Сергеевич, — он подозвал меня к карте. — Но у вас будет и еще одно задание — разведке нужны верные и надежные люди среди туркменов. Нам желательно выяснить, что они думают и о чем говорят, желательно составить представление об их войске и то, какое влияние на них оказывают присланные Британией советники. К нашей досаде, Россия мало что знает о Хиве. Вы меня поняли?
Мы долго беседовали с ним в тот день. Покидая кабинет, я поймал себя на мысли, что предстоящее задание действительно начинает чем-то походить на Большую Игру, а Шауфус постарается сделать из меня настоящего разведчика.
Меня провожали все офицеры, что на тот момент находились в Ташкенте. Второй эскадрон Черных гусар во главе с ротмистром Пасториным для солидности перевели в Самарканд и временно подчинили генералу Абрамову. А на его место в Джизак поставили резервный эскадрон из Чимкента, под командованием Бурмистрова. Три наших подразделения продолжали оставаться в Ташкенте, а последнее — в Туркестане.
И хотя мое задание не подразумевало долгого отсутствия, друзья и товарищи устроили веселую пирушку, поднимая тосты за мое здоровье и скорейшее возвращение «со щитом», как выразился подполковник Тельнов.
— Ждем тебя обратно, Мишель! — порядочно подвыпивший Некрасов обнял меня и долго изливал душу, рассказывая, как теперь здесь станет скучно. — А выглядишь ты достойно, как и положено. В гусаре, Мишель, все должно быть прекрасно! Погоны, полковой знак, кокарда, сабля и даже исподнее. Иначе это и не гусар вовсе, а так, млекопитающее.
В путь двинулись вдвоем со Снегиревым.
— Так что, Архип, рад вновь оказаться в седле? — поинтересовался я, когда душистые сады Ташкента остались за спиной. Под копытами коней стелился разбитый тракт. Есть выражение, что в России две беды — дураки и дороги. Может оно и так, но состояние местных путей раньше вообще казалось крайне плачевным. Они лишь сейчас, при Кауфмане, начали приобретать нормальный вид.
Хартума я решил тяжелым походом не нагружать, приказав оседлать Жужу. Застоявшаяся в конюшне кобыла чувствовала себя хорошо, а от избытка сил время от времени косилась на меня, пытаясь всячески намекнуть, что пора бы уже и рысью две-три версты пройтись.
— Куда вы, туда и я, вашблагородие, — ответил денщик. Как и я, он был облачен в форму летнего образца. Её специально пошили для местного климата из более тонкого сукна и окрасили в светло-бежевые тона. Плечи гусара украшал так называемый плечевой шнурок. Стандартные армейские погоны гусары носили лишь на шинелях. На форме их заменяли витые шнуры, в цвет полка. У нас они были серебристо-белые. На них размешались муфточки, именуемые гомбочками. Их число соответствовало пехотным басонам — так назывались лычки. Два басона или гомбочки у гусар обозначали, что их владелец является младшим унтер-офицером, третьим, после рядового и ефрейтора, званием нижних чинов. За минувшие годы Снегирь неизменно находился рядом и успел десятки раз доказать свою честность и надежность. Так что и я старался ему всячески помогать. И по моему последнему ходатайству ему присвоили это звание.
Архип сидел на коне, а к седлу привязал еще одну лошадь, несущую палатку, запас провианта, одежду, боеприпасы и разные мелочи. В специальной кобуре Снегирев держал карабин Бердана — им уже успели перевооружить наш полк. К моему немалому удивлению, гусар показывал в обращении с ним удивительную меткость. Даже странно, но прежняя винтовка Крнка в его руках смотрелась не очень грозно, а вот изделие американского полковника попало, что называется, «в жилу».
Еще в Ташкенте, понимая, что талант парня надо развивать и хороший стрелок всегда окажется полезным, я на личные деньги купил три сотни патронов. Осваивая оружие, Снегирь с большим азартом и немалой пользой их расстрелял. И с карабином чуть ли не сроднился.
Переночевав в Чимкенте, тронулись дальше. В Туркестане стоял шестой резервный эскадрон под командованием ротмистра Вышневецкого Романа Адамовича, и я с удовольствием воспользовались гостеприимством боевоготоварища и его подчиненных. Вообще, на мой взгляд, им крупно не повезло. В отличие от так называемых «строевых» эскадронов, резервные участия в боях принимали нечасто. Мелкие и редкие стычки с отдельными разбойничьими отрядами, вот и все, что выпало на их долю в Азии. И им наверняка было чертовски скучно.
Хотя, с другой стороны, не все же любят рисковать жизнью. Тем более, товарищам шло усиленное военное довольствие, да и выслуга в чинах на войне короче. Так что может не так уж и плохо им живется.
— Рассказывай уже, как нашему полку служится в Ташкенте? Как здоровье барона Оффенберга? Как поживает генерал-губернатор? Какие последние новости? — скучающие товарищи засыпали меня градом вопросов.
Во время ужина, который они для меня устроили, я, как мог, утолил их любопытство, а утром тронулся дальше.
В дороге у меня оказалось много свободного времени. Раз за разом я обдумывал предстоящую встречу с будущим Белым генералом Скобелевым. В новой жизни судьба свела меня со многими интересными и необычными людьми. Некоторые из них обладали или еще будут обладать внушительными историческими достижениями. Но фигура Скобелева в моих глазах почему-то стояла отдельно от прочих.
Слишком уж необычным казался Белый генерал. Он вспыхнул, как сверхновая звезда, осветив на краткий промежуток времени чуть ли не всю Европу и Азию, а затем так же быстро погас. Кто приложил руку к его смерти? Была ли она вполне естественной или в генерале увидели опасную фигуру, которую решили устранить? Могло быть и так, и эдак. И если в самой России во многих сферах еще царили патриархальные и немного рыцарские времена, то наши политические «друзья» из Англии, Франции и Германии уже начали избавляться от подобных предрассудков и пережитков прошлого. Так что они вполне могли помочь Михаилу Дмитриевичу отправиться на тот свет в самом рассвете сил.
А между тем в Азии буйствовала весна. Барханы покрылись зеленью, воздух казался таким чистым и душистым, что им можно было часами дышать и не надышаться. Над головой раскинулось бескрайнее голубое небо с редкими пятнышками белых облаков. Природа расцвела и выглядела великолепно. Правда, все это великолепие заканчивалось за три, иногда четыре недели. Приходило жаркое и суровое лето, все выгорало, а зелень на барханах уступала место унылым пескам Каракумов. Черные пески и прозвали так именно потому, что погибшие растения приобретали мрачные черные оттенки, а безжизненные корни напоминали ядовитых змей.
Весна переживала самое буйное время. Но уже приближались шесть долгих месяцев сухого и жаркого лета. И того, что оно несло — палящее солнце, забивающей глотку пыли, постоянную нехватку воды, апатию, солнечные удары.
Верст за сто до Казалинска я поймал себя на мысли, что если память не изменяет, то именно здесь, в этих местах в известной мне истории построили космодром Байконур.
Казалинск встретил нас шумно. Ревели верблюды и ишаки, слышалась брань ямщиков и ругань киргизов, свистели мальчишки. Гам стоял оглушительный. Непосвященному в восточный менталитет человеку могло показаться, что война с Хивой началась раньше времени, несмотря на заверения генерала Головачева.
Как вскоре выяснилось, все оказалось прозаично — перед небольшими городскими воротами встретились два каравана, один выходил из маленького городка, другой заходил. Уступать никто не хотел. Началась склока. Киргизы, татары и узбеки орали друг на друга с остервенением, проклиная и призывая на головы «сынов гиены и шакала» всевозможные кары.
— Живут же люди, спаси Господи! — не то с уважением, не то с порицанием заметил Снегирев, перекрестившись.
— А ну, дорогу! — я привстал на стременах и возвысил голос.
На меня оглянулись, форму узнали. Недовольные погонщики принялись разводить животных в разные стороны. Минуту назад они ненавидели и были готовы поубивать друг друга, но теперь именно мы с Архипом стали фокусом их гнева. Слышались приглушенные ругательства. Впрочем, никто не решился встретить мой взгляд и что-то сказать в лицо. Напротив, все прятали глаза и опускали головы. Так вышло, что гусар Смерти в Азии уважали. Мы внесли свой вклад в истории и уже сейчас оставили после себя долгую память. Связываться с нами боялись. Я выпрямился в седле, принимая смелый и независимый вид, и медленно проехал сквозь живое человеческое море.
Сначала мы двигались по улицам городка, застроенными маленькими домиками. Часть выглядела как местные постройки, но остальные вполне уместно смотрелись бы и где-нибудь под Рязанью. У каждого строения имелся двор. Его размер и находящаяся там живность свидетельствовала о достатке семьи. В воздухе колыхалась и оседала на одежду желтовато-бурая пыль. На возвышении стояло несколько ветряных мельниц. Лопасти медленно скрипели, издавая тоскливый и скорбный звук.
Миновав местный базар, который по сравнению с Бухарским или Самаркандским представлял жалкое зрелище, мы насквозь прошли площадь и подъехали к воротам форта.
— Здравия желаю, ваше благородие! — отдал честь часовой. Он стоял у открытых ворот в выгоревшей гимнастерке, красно-коричневых шароварах и начищенных сапогах. На форменную кепи был натянут белый полотняный чехол, с накидкой, прикрывающей шею. Его рука сжимала винтовку Крнка со штыком — сюда, да еще и в не самый престижный полк, Берданки пока не дошли. Это нас, гусар Смерти, одними из первых перевооружили. А у большинства армейских подразделений таких высоких покровителей, как наследник или члены царской семьи, не имелось.
На звук из караулки вышло еще два солдата и унтер-офицер. Он-то и выделил сопровождающего, который проводил нас до домика коменданта. Хотя, проводник особо и не требовался. Я и сам еще не забыл, как проезжал через Казалинск совсем недавно, да и затеряться здесь, среди трех дюжин строений, выглядело тяжелой задачей.
— А я вас помню, — руку мне пожал невысокий и крепкий полковник с совершенно седыми волосами и усами. Звали его Голов Андрей Степанович. — Вы не так давно посещали нас… А вот теперь назад-с. С чем пожаловали? Какой у вас приказ?
Я вручил ему предписание, подписанное генералом Головачевым. Через час нас с Архипом уже устроили со всем возможным комфортом. Снегирев посетил мыльню для нижних чинов, а я сходил в офицерскую баню. Там и парилка имелась. Надо полагать, что зимой она выглядела крайне полезной, тем более можно было и на снег выйти. А вот летом, в сорокоградусную жару, особого удовольствия парилка не доставляла.
Двое суток я отсыпался, пил чай из самовара под вишневое варенье и ждал, когда смогу продолжить путь. Наконец, пароход «Арал» закончил проводить какой-то мелкий ремонт, загрузил необходимое количество угля и подготовился к отплытию.
Сам пароход оказался хоть и маленьким, но зато современным. Его изготовили в 1862 г. в Ливерпуле и сюда доставили в разобранном виде на верблюдах. Вооружен он был двумя 10-ти фунтовыми орудиями, установленными на американских станках.
Все эти детали мне любезно рассказал командир судна, после того, как мы попали на борт вместе с лошадьми и всеми своими вещами. Коней устроили в специальном загоне на корме.
Командир «Арала» заинтересовал меня куда сильнее, чем его судно. Дело в том, что им оказался Крузенштерн Павел Павлович.
— А что вы на меня так смотрите? — от подтянутого капитан-лейтенанта не укралось мое удивление. В этом году ему исполнялось тридцать семь лет, но выглядел он старше. По цвету лица и ранним морщинам становилось ясно, что капитан успел хлебнуть в жизни лиха.
— Да вот думаю, кем вы приходитесь Ивану Федоровичу?*
— Внуком, — он расслабился и открыто, с немалой гордостью, улыбнулся. Я его прекрасно понимал, таким дедом можно и гордиться. — Впрочем, у меня и батюшка вице-адмирал, исследователь и ученый, лауреат Демидовской премии. Не доводилось встречаться?
— Нет, — я покачал головой. Воистину, как же много вокруг интересных людей. — Так что, получается, вы представитель крепкой и славной морской традиции?
— Выходит, что так. Пройдемте, позвольте показать вашу каюту.
Первый день «Арал» весело бежал по Сырдарье. Вдоль берегов росли деревья и кустарники. Здесь, у реки жизнь буквально кипела. Сотни видов рыб, птиц и диких животных чувствовали себя как в раю. Фазаны и тигры служили желаемой добычей для любого охотника. Но вода казалась всего лишь тонкой ниточкой в жаркой пустыне, которую окружали прокаленные солнцем песочные барханы.
Команда на пароходе оказалась небольшой, но дружной. Крузенштерна они почитали за Господа Бога и слушались его не только с уважением, но и с немалой любовью. А корабельный кок угостил нас такой ухой из осетра, что и словами не передать. Да еще и черной икрой потчевал.
До того момента мне казалось, что нет службы лучше, чем быть гусаром. Тем более, Бессмертным. Но плаванье на пароходике подтолкнуло к мысли, что и у моряков имеются свои плюсы. Естественно, до кавалерии им далеко, но и в плаваньях присутствует доля романтики.
Мы с Крузенштерном если и не подружились, то неплохо сошлись. Он рассказывал мне истории об участии в экспедициях по Карскому морю, как их судно «Ермак» чуть не зажали два айсберга, открылась течь, и они едва не отправились на дно кормить крабов, как он выразился. Еще там были рассказы о белых медведях, цинге, не проходящей месяцами усталости, слепоте от яркого солнца и о дрейфе на льдине в открытом океане.
На фантазера Крузенштерн не походил, но его красочные описания временами казались откровенной выдумкой. Как человек может вынести подобные тяготы и выжить? Причем сам капитан вспоминал их с веселой улыбкой, как нечто несерьезное и обыденное. На память о тяжких походах у него, если что и осталось, так ревматизм и подорванное здоровье. Кроме северного духа свободы и наград, естественно. Все это ненавязчиво напоминало рассказы Джека Лондона.
В свою очередь и я не остался в долгу, вспомнив, как гусары Смерти воевали в Азии и чего успели добиться. Странно, но я считал образцом героизма именно его судьбу и карьеру, а он думал ровно наоборот.
— Эх, жаль, меня с вами не было, — раз за разом пристукивал он ладонью, слушая мой весьма вольный пересказ сражения на Зерабулакских высотах и пленение эмира Музаффара.
Арал оказался красивым морем. Синим, бескрайним и ласковым. Под звуки губной гармошки Архипа мы прошли мимо Сурата в устье Сырдарьи, миновали острова Барс-кильмас, Николай и добрались до западного берега, бросив якорь в небольшом укрепленном поселке Ак-булак. Вокруг него на сотни верст раскинулись пустыня и безрадостный берег.
Здесь проходили караванные тропы, место считалось относительно спокойным. Дальше к югу имелся шанс встретиться с дикими туркменами. Их еще называли йомуды. Наверняка слово как-то связано с другим понятием — номадами, т. е. кочевниками.
Морской и спокойный путь закончился. К югу находилось Хивинское ханство, проводившее грубую и агрессивную политику по отношению к чужакам. Хивой их называли русские и прочие европейцы. Сами себя они величали гордым и некогда грозным именем Хорезм. Непосредственно перед завоеванием Чингисхана Хорезм считался сильнейшей и богатейшей державой, достигнув наивысшей мощи. Его территория включала весь восточный и южный берег Каспия, большую часть Ирана, Азербайджан, выходила южной границей к Аравийскому морю, простерла свою власть на Афганистан и доходила до Казахстана и Индии.
Направиться к Красноводску прямой дорогой я не мог. Следовало двигаться на северо-запад, к форту Александровский, расположенному на Мангышлакском полуострове в Каспийском море. И уже оттуда, вновь на пароходе, плыть на юг до Красноводска.
— Караванные пути опасны, Михаил Сергеевич, — докладывал мне хорунжий Оренбургского войска Петр Выстегин, после того, как мы с ним познакомились. Именно он, вместе с десятком казаков охранял в Ак-булаке условную границу. Кажется, от одиночества и тоски люди здесь зверели. Появление «Арала» и новых лиц они восприняли как манну небесную.
— Опасность прекрасно осознаю, но у меня есть четкие указания. Так что следует идти дальше, — возразил я Выстегину.
— Оно понятно, приказ есть приказ. Что ж, поможем, чем можем.
Сутки я провел в Ак-булаке, приходя в себя после морской качки и знакомясь с положением дел. Крузенштерн собирался взять отпуск и подлечить пошатнувшееся здоровье. Я пожелал ему доброго здравия и на прощанье пожал крепкую руку славного моряка. Он уплыл на север Арала, развозя различные грузы по русским укреплениям, а нас ждал долгий и небезопасный переход к форту Александровскому.
Хорунжий Выстегин проявил бурную деятельность и приказал всему своему маленькому отряду садиться в седло. Увидев возможность немного проводить гостей, заодно проведя очередной обход границы и развеять скуку, Петр оживился. Его ребята охраняли нас на протяжении суток, подготавливая к тяготам пути. А потом мы с ними попрощались и дальше отправились втроем: я, Снегирь и туркмен по имени Бяшим. Он стал нашим проводником.
— Бяшим йомуд сообразительный, хоть и плутоватый, — напутствовал меня Выстегин. — Держите его в сухом теле, Михаил Сергеевич, и не давайте шельмовать. И все будет хорошо, да-с.
— Не предаст он нас хивинцам? — поинтересовался я.
— Нет, не должен. Он проверенный, несколько раз водил людей по пескам. Ничего плохого за ним не заметили.
Рекомендации оказались не слишком впечатляющие, но им пришлось поверить.
Бяшин выглядел колоритно — высокий, худой, в бараньей шапке, халате и сапогах с загнутыми мысами, он больше походил ни на местных азиатов, а на европейцев. Это если не брать во внимание загар, цвет лица и манеры. Он не расставался со старым ружьем, носил за поясом кинжал и в целом оказался веселым человеком. Ему бы еще помыться основательно, и тогда он вообще бы стал первым молодцом во всех здешних песках.
Выполняя задание полковника Шауфуса, я несколько раз заводил с ним разговор о Хиве, ее хане и отношении хивинцев к русским.
— Хорезм себе на уме. Не любят здесь урусов. И никогда не полюбят. Но хивинцы никого не любят. Ни армян, ни персов, ни афганцев, ни бухарцев или киргиз, ни турок. Да и себя они не любят, только сильную руку признают. Боятся гордого и смелого. Станешь таким, будешь уважаем в Хорезме, — примерно так, коверкая русские и узбекские слова, говорил наш проводник. Регулярной армии у Хивы практически не было, но зато туркмены, представляющие самую воинственную часть страны, никогда не слезали с седла и постоянно искали, где бы кого ограбить.
Начался долгий и неспешный путь. Провиант у нас имелся в избытке, кони отдохнули, да и колодцев хватало. Вода в них часто была солоноватая и невкусная, но она давала главное — возможность выжить в этих песках.
Сначала двигались по барханам на северо-запад, до колодца Борча-Тюли и крошечного укрепленного пункта Кайгина. Охраняли его уральские казаки. В таких местах мы отдыхали, восстанавливали силы и шли дальше. Колодцы с колоритными названиями, такие как Джар-кудук, Джида-кудук, Кос-кулад, Танке, Черкошь, Учь-гез, Чукрик, Тальчик и Сагд-кудук если и оставили какие-то впечатления, то лишь как точки на карте. Все они походили один на другой так, что глазу было не за что зацепиться. Да и устал я под палящим солнцем порядочно, мне все казалось одинаково унылым и серым и когда, наконец, добрались до Каспия и форта Александровского, вздохнул с немалым облегчением.
Форт Александровский на полуострове Мангышлак оказался совсем небольшим и группировался вокруг пристани, заваленной многочисленными грузами. Бочки, тюки, сундуки, горшки, ковры, сети, повозки — чего здесь только не было. Но больше всего почему-то оказалось верблюжьих и лошадиных седел. Очевидно, недавно сюда с Оренбурга пришел большой караван с подобным грузом.
Неподалеку строили опреснитель. Как сказал воинский начальник форта майор Зеленин Егор Николаевич, отсутствие пресной воды являлось одним из главных недостатков города. Поселение окружали пологие холмы. Основная жизнь происходила у большого двухэтажного строения с балконами. Дом служил резиденцией начальника закаспийского отдела. Перед крыльцом стояли деревянные будки, в которых прятались от жары часовые. Рядом располагалась маленькая церквушка и домики местных чиновников. Кругом виднелись юрты. Собственно, даже главная улица города носила имя Кибиточной.
Нас временно разместили в кирпичных казармах, окруженной высокой стеной с бойницами. Говоря откровенно, город и гарнизон постоянно находились перед угрозой возможных неприятностей от местных туркмен, и зорко следили за всем происходящим.
Здесь мы прожили три дня, дожидаясь попутного парохода до Красноводска.
Майор Зеленин устроил мне небольшую экскурсию. Оказалось, что он не только толковый офицер, но и первоклассный топограф, принимающий участие в Среднеазиатских походах и состоящий в армейской разведке. В частности, именно для разведки, с риском для жизни он рисовал карты местных земель. А еще он начал писать записки о том, как русские покоряли Среднюю Азию.
Три дня прошли быстро. Наш проводник Бяшин остался в форте, дожидаясь, когда его услуги понадобятся кому-то другому. Кони восстановили силы. Вместе с ними мы поднялись на борт «Светлого», небольшого гражданского парохода, который с завидной периодичностью совершал рейсы от Астрахани до Ирана вдоль восточного побережья Каспия.
Начался последний, весьма короткий, переход до точки назначения.
Иван Федорович Крузенштерн* — адмирал и мореплаватель, совершивший в 1803–1806 г. первое русское кругосветное плаванье.