В Ташкенте Николай Романов поселился на улице Иканской, в одном из домов, принадлежащих купцу Хлудову. Хлудов посчитал немалой честью, что его собственность станет временным жилищем будущего Императора и предоставил в распоряжение Николая все возможные услуги.
Комнат в двухэтажном доме оказалось много. И все равно, места многочисленной свите не хватило, людям пришлось потесниться. Среди сопровождающих особое место занимали граф Строганов, секретарь Оом, профессор Боткин, генерал Рихтер, подполковник Козлов и ротмистр князь Барятинский. Все они являлись старыми и проверенными людьми, которым Николай полностью доверял.
Нахождение в свите Наследника считалось не только весьма почетным, но и крайне перспективным достижением. Попасть в число приближенных являлось недостижимой целью для большинства подданных Российской Империи.
И тем необычней было то, что Михаил Соколов не испытывал никакого желания оказаться в числе этих немногочисленных счастливчиков. Хотя, к Соколову, учитывая его прошлое, относиться следовало по-особому, не так, как к прочим.
Факт того, что некто уже прожил одну жизнь в будущем, сохранив знания об этом самом будущем, одно время казался Николаю выдумкой душевнобольного человека. Фантасмагорической историей, не заслуживающей серьезного внимания. Так было в самом начале их необычного знакомства.
С тех пор много воды утекло. Наследник давно осознал, какой удивительный подарок преподнесла ему судьба в лице Соколова. Николай видел в случившемся Божественный промысел. Мог ли Творец послать ему, будущему Императору, помощника в лице Соколова? Послать для того, чтобы в свой срок новый самодержец смог сохранить самое лучшее, что есть в России и попутно изменить и приумножить ее богатства, духовные и материальные?
От таких мыслей кружилась голова. Возможно, в нем говорила гордыня, желание почувствовать расположение Создателя. Николай неоднократно каялся в грехе гордыни, но не мог не возвращаться к данной мысли вновь и вновь. Ситуацию иначе как чудом и назвать было нельзя. И такой подарок судьбы, такого человека, следовало ценить и оберегать любой ценой, попутно храня тайну.
Тайну Соколова Николай хранил, а вот с сохранением жизни самого Михаила как-то не заладилось. Его необычный друг раз за разом отказывался от щедрых предложений и продолжал состоять в боевом полку, который постоянно участвовал в военных действиях. Его могли убить, и что тогда делать? Наследнику совсем не хотелось терять такого человека. К тому же, несмотря на невероятные преимущества, что подарил ему Александрийский гусар, Романов действительно к нему привязался и считал другом. Другом без всяких лишних условностей и недомолвок.
Но, несмотря на встречу с другом, Ташкент наследнику не понравился. Хотя, может он не понравился и потому, что Соколов продолжал рисковать жизнью, и в ближайшее время должна начаться война со всеми вытекающими последствиями, как для самого гусара, так и для прочих подданных Императора.
Ташкент не вызвал отклика в сердце, несмотря на прекрасный прием всех без исключения жителей. До города он добирался долго и устал от дороги, которая, казалось, никогда не кончится. Сам Ташкент показался ему огромной средневековой деревней, которая всеми силами пытается произвести впечатление и заставить говорить о себе, как о городе. Здесь оказалось слишком грязно, слишком не «по-европейски», не так, как он привык. Да и тот знаменитый азиатский колорит, о котором не раз упоминал Соколов, при ближайшем рассмотрении оказался куда скромнее и совсем иным, не таким, как он представлял себе в воображении.
Да еще и январь, холодный и ветреный, не доставил особой радости.
Завтракал наследник с приглашенными генералами во главе с Кауфманом. Лейб-медик Сергей Петрович Боткин осмотрел цесаревича, попросил показать язык, проверил пульс и температуру, дал очередную порцию лекарств. Затем состоялся небольшой моцион вдоль берега реки Чирчик.
Отобедав и выделив тридцать минут на короткий сон, наследник написал письмо супруге, описывая, как он добрался и поделился первыми впечатлениями о Ташкенте, после чего встретился с Соколовым.
— Николай! — оставшись наедине, Соколов для порядка еще раз кинул взгляд на запертую дверь и пожал протянутую руку цесаревича. Выглядел он колоритно — лихой вид, черная форма со шнурами, начищенные сапоги и открытая улыбка. И он повзрослел, усы и узкая полоска шрама придавали ему мужественный вид, какую-то внутреннею уверенность. Сейчас перед ним находился настоящий боевой офицер, который немало в жизни видел. И смелый взгляд такого человека могли выдержать не все. Правда, подобное не касалось самого Николая. Он был знаком с теми, чей взгляд мог заставить рядового человека покрыться потом и начать икать, попутно вспоминая все прошлые грехи. Так что Соколову предстояло еще многому научиться. Но главное заключалась в том, что Романов почувствовал невольное тепло и радость, глядя на друга.
— Миша, и я рад тебя вновь увидеть. Видит Бог, нам бы стоило встречаться чаще! Присаживайся, — цесаревич кивнул подбородком, показывая на небольшой круглый столик. Там стояла бутылка французского вина, бокалы, фрукты, свежий хлеб и паштет.
— Вот что мне в тебе нравится, так то, что друзей ты встречаешь радушно, — Соколов ловко открыл бутылку и разлил вино по бокалам. Двигался и говорил он спокойно, без панибратства и наглости.
Друзья выпили вина и неторопливо заговорили обо всем подряд. Больше всего цесаревича интересовало, как обстоят дела у самого Соколова и общее положение дел в Ташкенте. Так же его занимали вопросы, связанные с телефонами «Державы» и мастерской «Победа», изготавливающие полевые кухни для армии. Час прошел незаметно. Цесаревич приказал подать вторую бутылку.
— Ты меня окончательно раскрыл, — добродушно посетовал Соколов, вновь разливая вино. — И так ходили слухи, что у меня есть влиятельный покровитель. Но сейчас, после сегодняшнего нашего разговора, все окончательно подтвердится. Как мне с товарищами теперь общаться?
— Как и раньше, — Николай пожал плечами и сделал небольшой глоток. Он не видел особых трудностей в положении друга. Подобная ситуация, когда тот или иной офицер в силу каких-либо обстоятельств попадал в свиту одного из членов Царствующего Дома, являлось вполне распространённым явлением. — Скажу тебе больше — как только эта война закончится, я официальным приказом оформлю твое зачисление в мою свиту. Строганов и Рихтер уже знают, что нас связывают приятельские отношения. Про дружбу я пока храню секрет, иначе они обеспокоятся, что кто-то получил на мою персону слишком значительное влияние и сообщат Императору.
— Ясно, — Соколов помолчал, обдумывая ситуацию. — Что ж, похоже, все к тому и шло.
— Envérité, ainsi*, — согласился Романов и перевел разговор на грядущую военную кампанию. — Теперь расскажи мне, что нам предстоит? Каковы силы Хивинского ханства?
— Разве Кауфман и Головачев не успели просветить тебя по данному поводу? — удивился Михаил.
— Я бы хотел услышать оценку не с самого высокого уровня, а послушать мнение непосредственно участника.
— Ясно. Понимаю твои резоны. Что могу сказать? — Соколов встал и, поскрипывая сапогами, прошелся к окну и обратно. — Насколько я помню, война с Хивой не станет серьезным испытанием для русской армии. Мы победим и захватим город достаточно быстро. Основные трудности заключаются в жаре, переходам по пескам и нехватке воды. Но генералы в Ташкенте понимают все эти резоны и без моего знания истории. Кауфман делает все возможное, пытаясь учесть каждую мелочь. Головачев успел разослать во все стороны разведчиков и уточнил карты. Троцкий, Абрамов и Бардовский проводят смотры, осматривая людей, коней и амуницию. Уверен, в итоге все сложится хорошо. За исключением отдельных неприятных эпизодов, которые невозможно предугадать. Но это война, и на войне всякое возможно. Ты мне лучше вот что скажи — сам-то собираешься участвовать в походе или останешься в Ташкенте? И как подобное соотнесется с твоим здоровьем?
Задай вопрос кто иной, цесаревич обязательно бы обиделся и прекратил разговор. Но Соколов спрашивал по-дружески и без фамильярности. Так что наследник ответил в таком же тоне.
— Здоровье мое никогда не поправится окончательно, я тебе уже об этом говорил. Боткин, которого я вынудил признаться, с горечью сообщил, что я вряд ли протяну больше пятидесяти лет. Так что каждый год по осени я уезжаю на лечение и постоянно ловлю себя на мысли, что умирать мне пока совершенно не хочется. А поход… Я же буду среди офицеров и слуг, которые устроят меня со всем возможным комфортом. Так что, думаю, все обойдется. Тем более, наш поход будут освящать в газетах, а мне хочется показать всему миру, что члены Царской Семьи не чураются трудностей и невзгод, которые выпадают на плечи их подданных.
— Хорошая идея, — одобрил Михаил. Он задумчиво дернул себя за ус и все же высказался. — А насчет того, сколько тебе суждено прожить… Пятьдесят лет не так уж и мало. Ведь главная мера жизни не годы, а деяния. Можно дожить до восьмидесяти, но ничего после себя не оставить. Христа распяли в тридцать три года. Македонский прожил столько же, Лермонтова убили в двадцать семь.
— Замечательно сказано, Миша! Сам придумал насчет деяний?
— Сам.
— Одобряю. Я запомню, мне понравилось.
— Запомни. Так что с походом?
— Конечно, я отправлюсь с Кауфманом. Мне и самому интересно посмотреть на все, что здесь творится.
— Представляю, какой резонанс в Европе вызовет твое участие в войне. В газетах появятся заголовки, наподобие «Русский наследник решил примерить на себя лавры Карла XII или Эдуарда Плантагенета, Черного принца».
— А что, не самые плохие аналогии, — наследник негромко рассмеялся.
Разговор тек неспешно и спокойно. Романов давно заметил, что именно так их беседы и происходят. И так получалось потому, что Соколов никогда ничего не просил для себя.
— Помнишь, я рассказывал тебе про реформы Столыпина? — переменил тему друг.
— Конечно. Этого человека я взял на карандаш, он у меня не пропадет. Кстати, Столыпин уже десять лет как родился. Не знал?
— Нет, — с легкостью признался Михаил. — Но тебе надо подготовить почву, уже сейчас можно начать отлаживать механизм переселения людей за Урал.
— А я на месте не сижу, — с немалой гордостью признался цесаревич. — И с Императором данный вопрос проработан. Как только закончится кампания, в окрестности Саратова отправятся первая тысяча людей из Московской губернии.
— Тысяча? Ни мало ли?
— Тысяча семей, это тысяч восемь-девять крестьян. Хорошее число, самое то, чтобы без суеты и перегибов предоставить им новые земли, построить школы, дома и посмотреть, с какими трудностями они столкнутся. А Саратов пусть и не Урал, но все же мы начнем с него, прежде чем переселять людей на большие расстояния. Да и без железной дороги дальше Оренбурга они добраться пока не смогут.
— Замечательно, кстати, насчет школ — ты же помнишь, что я говорил об образовании? По моему скромному мнению, Россия допустила фундаментальную ошибку, не введя бесплатного обязательного начального образования. Канцлер Бисмарк его ввел, и страна буквально взлетела.
— С образованием не все так однозначно. Данная реформа подразумевает огромные средства. Тысячи учителей, новые здания, учебники, форма, мебель, подобное не так-то просто взять и сделать. Тем более, Император пока не до конца определился по данному вопросу. В общем, нужно немного подождать, год или два.
— Я-то подожду, — Михаил улыбнулся. — Но все же постарайся продавить данный вопрос. Образованному человеку не так-то легко запудрить голову всякими байками о светлом будущем, которое будет построено на костях миллионов. А когда такой человек обеспечен, когда у него есть хороший дом, пара коров, дюжина свиней и отара овец, он трижды подумает, стоит ли ему что-то менять в жизни.
После беседы с цесаревичем, все, кому полагалось, узнали, что нас с ним что-то связывает. Ташкент — город относительно небольшой. Здесь можно хранить секреты, как мы делали в Чугуеве и Петербурге, но Николай перестал забивать себе голову подобными глупостями. Скорее всего, ему просто надоело. А может, он хотел «подстегнуть» меня и сделать все возможное, чтобы я быстрее вошел в его свиту.
В чем-то я его даже и понимал. Глупо рисковать человеком, который знает историю и может оказаться настолько полезным. Таких людей надо беречь. Вот только я сам себя беречь не собирался, и не желал жить в золотой клетке.
— Да, Мишель, сдается мне, что тебя ждет славное будущее! — радостно приобняв, сообщил мне Некрасов. — Надеюсь, когда ты взлетишь выше Александрийского столба, то не забудешь о старых друзьях? — он заразительно засмеялся.
Андрей, Тельнов, Егоров, Рут, Дворцов, Фальк и еще несколько товарищей окружили меня и потребовали разъяснить, как так у меня получилось.
— Тут нечего особенно говорить, господа, — я оглядел друзей и боевых товарищей. Не всем им пришлось по сердцу мой очередной успех. С их точки зрения я и так излишне преуспел в жизни. — С цесаревичем Николаем Александровичем я познакомился, будучи еще юнкером Старой Школы. Нас поставили на дежурство в Зимний дворец, я стоял на посту, когда он в сопровождении генерала Рихтера вышел ко мне и остановился, задав несколько вопросов. Похоже, Николаю Александровичу не спалось, и он не знал, чем себя занять. А тут я и подвернулся.
— И о чем он спрашивал? О чем вы говорили? — раздались голоса.
— Так, ничего особенного. Из какой семьи я происхожу, где мечтаю служить и все в таком духе. Уже после, когда цесаревич стал Шефом нашего полка, прибыл в Чугуев и увидел меня и вспомнил, судьба вновь нас свела.
— И ты молчал, — Тельнов покачал головой. В его голосе странным образом сочетались одобрение и осуждение.
— А о чем говорить? Да и зачем лишний раз хвалиться? Тем более, лишь позже, уже в столице, когда я поступил в Академию, наследник начал вызывать меня к себе, расспрашивая о положении дел в полку и обо всем том, что происходит в Азии.
— Удачно у тебя выходит оказываться в нужное время в нужном месте, — не срывая досады, заметил штабс-ротмистр Горлов.
— А мнэ нравится, — с типичным грузинским акцентом одобрил корнет Джавахов из первого эскадрона. — Здэсь чувствуэтся гусарская удаль, да, друзья?
— Не то слово! — радостно одобрил Некрасов. — И вообще, хватит расспросов. Думаю, у нас появился прекрасный повод выпить. Айда, братцы, в ресторацию! Давно мы в «Шах» не заглядывали, вот что я вам скажу.
— Два дня не заглядывали, если быть точным. Это, по-твоему, давно? — удивился я. — Но ты все же прав, Андрюша, едем! Господа, приглашаю всех! У нас действительно появился неплохой повод.
Мы славно посидели, отмечая мое пока еще не совсем официальное вступление в свиту цесаревича. Формального назначения не последовало, и я вроде как остался в прежнем статусе. Но нам, гусарам, повод не нужен.
— Если душа требует — выпей! Не хочет она, родимая, так пересиль себя, и все равно выпей! — так сказал подполковник Тельнов, на вопрос майора Буровцева из 1-го Туркестанского батальона, что у нас за повод для кутежа. — По поводу пьют лишь алкоголики. Гусару повод не нужен.
Так уж получилось, что гуляли мы до утра. Гусар вообще трудно остановить, когда они расходятся. Да, хорошо было…
Утром, несмотря на головную боль и некоторую вялость, пришлось заниматься своими непосредственными обязанностями. Их никто не отменял. Тем более, за последние недели Ташкент превратился в беспокойный муравейник. Все разговоры касались лишь приближающегося похода.
От организационной суету меня отвлекло появление Ариан Хана. Вечером, после очередного дня, наполненного делами эскадрона, я покинул казарму и прямо напротив здания увидел сидящего на скамейке пуштуна. Он явно дожидался именно меня. Зверобой появился, когда его никто не ждал. Мы обменялись незаметными знаками и уже через час сидели в доме для встреч. Я разжег печку и поставил на огонь чайник.
— Где же ты был, Ариан? — первым задал я вопрос.
— В Афганистане, Михаил, как и говорил. Устраивал дела. Мой отец умер, да примет Аллах его душу. Похороны, вопросы с наследством, помощь родичам, все это заняло много времени.
— Ясно. Прими мои соболезнования, — в целом, я не был доволен, как ведет себя мой агент. Слишком уж «прохладно» он относится к своим обязанностям. Но и давить на него не мог — все же смерть отца является скорбным событием в жизни каждого человека. — Пусть Аллах пустит его в свою обитель, а райские птицы будут ублажать его слух под веселый смех прекрасных гурий.
— Благодарю тебя, твои слова нашли отклик в моем сердце, — Ариан признательно склонил голову. Вода закипела, и я, ополоснув маленький чайник, засыпал туда горсть «кахтинского» черного чая. Осталось лишь подождать, когда он заварится. — Но я не только хоронил отца, но и занимался нашим делом. Мне удалось кое-что выяснить об англичанах в Афганистане.
Пуштун достал бумагу, покрытую какими-то малопонятными значками.
— При эмире Шир Али находится около десятка англичан. На людях эмир ведет себя с ними независимо, но слухи ходят такие, что он ест с их рук и слушается каждого слова. Главный у них полковник сэр Баррингтон. Его правая рука — майор Льюис Лэрд. Сдается мне, именно они следят за каждым шагом эмира, заодно занимаясь разведкой.
Ариан достаточно подробно рассказал обо всех замеченных англичанах при дворе афганского эмира и о том, что ему удалось выяснить. Выяснить ему удалось не так уж и мало, определенную ценность его информация представляла. Вот только Шауфус наверняка и так обо всем этом знает. Но все же назвать совсем уж бесполезными сведения Зверобоя язык не поворачивался. Нам в разведке все пригодится.
— После Афганистана я отправился в Хиву, — неожиданно огорошил меня агент, после того, как я переписал полученные от него сведения и мы немного расслабились, занявшись чаем с баранками.
— И что с Хивой? Стоит еще? — я попытался сохранить невозмутимый вид.
— Стоит, куда она денется? — пуштун захохотал.
— Я пошутил. Хива для нас сейчас важнейшая цель. Каково настроение хивинцев? Что они думают о войне?
— В своем высокомерии они считают, что им ничего не грозит. Сеид Мухаммад Рахим Богодур хан собрал беков и донес до них, что они вновь победят неверных. В город прибыло больше десяти тысяч туркменов. Все кричат, что отрежут русским головы и заберут себе их имущество и женщин. Они воинственны, но рассчитывают не только на свои силы, но и на то, что Аллах не даст вам перебраться через пески Каракумов.
— Хорошо, что они так настроены.
— Тебе лучше знать, Михаил. Но у меня есть нечто, что способно порадовать твое сердце.
— И что же? — я видел, что пуштун буквально сгорает от азарта и одновременно хочет, чтобы я задал вопрос. Следовало ему подыграть, мне не сложно.
— Мне удалось узнать о Ата Джане. Я не забыл, что ты им интересовался.
— Продолжай.
— Ата Джан рассчитывает, что война с русскими принесет перемены в его судьбу. В зиндане он сидит уже много лет и мечтает отомстить. Есть такой человек — зиндан-беги Гуванч, присматривающий за заключенными. Мне удалось с ним сойтись. Так вот, он передал весточку Ата Джану.
— Что именно он передал?
— Что русские о нем помнят.
— И что ответил Ата Джан?
— Ответил, что благодарен Аллаху за таких друзей. А еще сказал, что готов многое сделать для того, кто освободит его из зиндана и прогонит с престола ненавистного Мухаммада.
— Занятно, — я покрутил ус. Сведения неплохие, но что мне с ними делать? Понятное дело, Ата Джан будет руки целовать тем, ктовытащит его из тюрьмы. А если возвести царевича на престол, то он вообще душу продаст. — Ханский брат сидит в главном зидане? — на всякий случай уточнил я.
В распоряжении разведки имелся достаточно подробный план Хивы со всеми основными постройками. Я даже смутно припомнил, что зидан должен располагаться внутри дворцовых стен, с южной стороны.
— Да, он содержится в одной из нижних камер.
— А этот зиндан-беги Гуванч в случае чего как себя поведет?
— Он желает возвыситься и поддержит Ата Джана если звезда того взойдет, — немного цветисто заверил меня пуштун. — Он с радостью откроет двери и впустит своего пленника на свободу, если будет уверен, что за подобное ему не снимут голову с плеч.
Разговор наш продолжался более часа, во время которого я подробно записал полученные сведения. Ариана следовало поощрить, и я из своих средств выделил ему сто рублей. Уверен, Шауфус мне их компенсирует. А нет, не сильно расстроюсь.
— Эти деньги — мелочь, — добавил я. — Главное для тебя впереди, Ариан. Хиву мы победим, и если с Ата Джаном что-то получится, я лично расскажу ему о тебе.
— Премного благодарен, — улыбнулся Зверобой. Никто из нас не стал добавлять очевидные истины: если Ата Джан станет новым ханом или хотя бы визирем при одном из родичей, то жизнь Ариана может измениться самым невероятным образом. Он — купец. Поддержка со стороны правительства и различные торговые льготы, которые Хан может получить, является первейшей целью для любого торговца. И когда так случится, то пуштун моментально разбогатеет. Мои сто рублей окажутся смешной цифрой перед теми тысячами, которые он может заработать.
Ариан Хан сообщил, что намеревается около двух недель вести торговлю в Ташкенте, а затем отправится в Афганистан. Я не возражал. Договорившись о будущей встрече, мы расстались, и я пошел на доклад к Шауфусу. Думаю, полученные мною сведения будут ему небезынтересны.
Тем временем закончились последние приготовления к походу. Кауфман отправил Хивинскому хану официальное письмо с требованием выполнить ряд требованием, грозя неизбежной войной.
К 1873 году грабежи туркменами караванов, следовавших из Оренбурга в Персию и другие страны, наводили ужас на купцов. Набеги на русские поселения и захват пленных с последующей продажей в рабство приняли регулярный и массовый характер. Пользуясь долготерпением русского правительства, пытавшегося решить проблему дипломатическим путем, хивинцы вошли во вкус почти полной безнаказанности.
Письмо Кауфмана стало последней попыткой мирного урегулирования. Ультиматум генерал-губернатора, в котором он обратился к хивинскому хану с требованием выдать всех русских рабов, прекратить нападения на русскую территорию и на территории подвластных киргизов остался без ответа. Хан письмо проигнорировал и тогда в ход пошли ружья. Россия перешла к военным действиям.
Двадцать пятого февраля первые отряды покинули Ташкент. Война, а вернее, военный поход, учитывая масштаб происходящего, начался.
На самом деле, это был уже третий поход против Хивы. Первые два, в 1714 г. и 1839 г. закончились неудачно. Имелся и еще один забавный случай, когда в 1603 году уральские (в те времена их называли яицкие) казаки во главе с батькой-атаманом Нечаем Шацким каким-то невероятным образом захватили Ургенч, столицу Хорезма на тот момент. Со своим небольшим отрядом в тысячу казаков Нечай действовал дерзко и молниеносно. Он удерживал Ургенч в течение семи дней, а затем попытался отойти на север, охраняя огромный обоз награбленного добра и пленников.
Уйти казакам не дали. Непрестанно атакуя со всех сторон, хивинский хан заставил их разбить лагерь и составить телеги в круг. Временный лагерь оборонялся семь суток, прежде чем у казаков закончилась вода и силы. Практически всех их перебили. На Яик вернулось трое или четверо чудом выживших удальцов.
Но тот поход не мог считать официальным сражением России, так как казаки не относились к регулярным войскам и представляли собой самостоятельную вольницу.
Хива продолжала оставаться независимой, несмотря на все успехи русских в Азии. Был взят Ташкент и Кокандское ханство признало зависимость от России. Пала Бухара и эмир Музаффар принес клятвы верности. Хорезм же продолжал жить прошлой жизнью, остановившись в своем развитии в дремучем средневековье и диком восточном феодализме.
В поход одновременно выступило четыре отряда и еще одно дополнительное подразделение из Казалинска. Первый, основной, возглавил сам Кауфман. Вместе с ним находился цесаревич Николай, несколько генералов, казаки, пехота, ракетная команда и Александрийские гусары.
Генерал Веревкин выступил из Оренбурга. Полковник Ломакин возглавил Мангышлакский отряд, который покинул форт Александровский на берегу Каспия.
Не обошлось и без ошибок. Несмотря на нашу со Скобелевым разведку и подробный доклад, что дорога не годится для крупного отряда в виду отсутствия достаточного числа колодцев, из Красноводска выдвинулся полковник Маркозов. В его подчинении находилось около двух тысяч человек.
Естественно, я не помнил, имелся ли в знакомой мне истории подобный момент. И все же странно, что Кауфман приказал Маркозову выступать. Подобное выглядело как авантюра, мы бы прекрасно справились и без этих сил.
Маркозову предстояло пройти почти восемьсот верст по пескам. Единственное, что как-то оправдывало подобное решение, заключалось в том, что сейчас конец февраля и имеется некоторый шанс пересечь пустыню до наступления жары. Но лишь в том случае, если не встретить сопротивления.
По общим оценкам выходило, что в составе всех четырех отрядов насчитывается четырнадцать тысяч человек, 58 орудий и почти шесть тысяч лошадей. Но еще больше было верблюдов, которых приспособили для переноски грузов. Кауфман потратил огромные средства, наняв двадцать тысяч животных и их погонщиков. Хозяину верблюда платили 12 рублей в месяц, с тем условием, что за каждое павшее животное компенсация составит 50 рублей.
Контрольным сроком для сбора всех подразделений у Хивы назначили 25 июня 1873 г.
В Ташкенте отслужили торжественный молебен. Звонили колокола. С главной площади доносились бравые звуки марша. Жители города высыпали на улицы, провожая отряд. Русская часть населения полностью поддерживала происходящее. Мусульмане разделились. Часть из них не испытывала к хивинцам добрых чувств и потому желала нам всяческих успехов. Но другая половина вовсе не горела радостью от того, что неверные идут покорять братьев-мусульман.
— Ишь ты, хорек, нахмурился! — штабс-ротмистр Егоров заметил несколько недовольных лиц в толпе вдоль дороги, схватился за плетку и привстал в стременах, показывая, что готов пустить ее в ход. Толпа подалась назад.
— Осади, Егор, — я придержал товарища за руку. Егоров был славным гусаром, смелым и решительным, но явно не понимал, что с людьми надо общаться не только с позиции силы, но и доброты.
Пели полковые горнисты, ржали кони. Детишки в восторге свистели и бежали за нами вдоль дороги.
По обычаю, гусары Смерти вновь двигались в авангарде Ташкентского отряда. Авангард возглавил генерал-майор Бардовский Николай Федорович. Год назад ему исполнилось сорок лет, он был небольшого роста, начал лысеть, но зато отрастил себе шикарную бороду и усы — а в Средней Азии такие вещи вызывали уважение.
При Бардовском состоял ряд офицеров, включая нашего командира князя Ухтомского, полковника Шауфуса и полковника Леонтьева.
Сырдарью отряд пересек на переправе в Чиназе. Хорошо знакомая дорога шла на юг, к Самарканду. Все было обговорено заранее, каждый шаг наступающего отряда разбирали по картам, планируя переходы от колодца к колодцу, учитывая караванные тропы, погоду, рельеф местности и еще кучу различных деталей.
Основные трудности лежали впереди, а пока тракт довел нас до Джизака.
Авангард задержался в городе на сутки, дожидаясь подхода растянувшихся основных сил. Генерал Бардовский обходил отряд два раза в сутки, утром и вечером, проверяя вверенных ему людей, их боевой дух, настроение, обеспечение питанием и состояние здоровья. Доходило и до мелочной опеки. Например, он приказал Александрийским гусарам тщательней следить за лошадьми. Как будто мы, кавалеристы, для которых конь являлся не только средством, чтобы побеждать, но и верным другом, не знали подобных вещей!
И все же мне Бардовский нравился. Генерал показал себя энергичным, вдумчивым и смелым человеком, а больше от него и не требовалось.
После Джизака хорошая дорога закончились. На запад двинулись по караванным тропам, имея по левую руку хребты Букан-Тау. Отрезок пути вдоль хребта казался относительно удобным, хотя скорость наша снизилась.
Колодцы, родники и ручьи попадались с завидной частотой, никто не испытывал жажды. Рядом с водой постоянно кочевали племена. У них по совершенно бросовым ценам можно было купить барашка, свежих лепёшек или сушёных фруктов. Кауфман в отдельном приказе категорически запретил грабежи по эту сторону Амударьи. Солдатам, желавшим как-то улучшить свое питание, приходилось платить. Хотя, никто особо и не жаловался. Провианта пока что было вдоволь, и никто не собирался умирать на казенных харчах.
Северный склон Букан-Тау выглядел протяженным и пологим, покрытый кустарником и редкими арчевыми лесами. Не так давно, на противоположной стороне хребта, на Зерабулакских высотах произошло сражение, в котором гусары Смерти взяли в плен эмира Бухары. Хорошее было время! Все мы надеялись, что и нынешняя кампания даст шанс себя проявить.
Путь напрямую через Каракумы выглядел более коротким, но вместе с тем и трудным. Дальняя дорога вела через Самарканд, Бухару, с выходом к берегу Амударьи и спуск по реке к Хиве. Такой маршрут казался безопасным, но и времени на его преодоления требовалось значительно больше. Так что нас ждал быстрый — относительно быстрый — марш по пескам Каракумов.
Чем дальше мы продвигались, тем ниже становился хребет Букан-Тау. Еще три дня и горы превратились в холмы. По ночам еще подмораживало, но каждый новый день казался все теплее, а в полдень, так и вовсе, сильно припекало.
Три первых эскадрона гусар Смерти неизменно двигались во главе авангарда. Пятый резервный остался в Ташкенте, товарищам вновь не повезло, а для меня и моих людей князь Ухтомский выделил весьма почетную роль — охранять тылы передового отряда.
Князь был человеком благородным, но все же не смог удержаться от маленькой шпильки — мол, может ротмистр Соколов и стал вхож в общество цесаревича, но здесь он подчиняюсь своему полковому командиру.
Окончанием спокойного и относительно легкого пути стал колодец Аристанбель-кудук. Здесь мы остановились на двое суток, набираясь сил, запасаясь водой и ожидая основное войско.
Временный лагерь разбили быстро. Часовые встали на окрестных барханах, а незаметные секреты выдвинулись на версту вперед.
Дул сильный восточный ветер. Ржали кони, ревели верблюды. Бегали вестовые, денщики ставили офицерские палатки. Кашевары запалили костры и принялись за готовку еды. Свободные от службы солдаты размещались группами и взводами, снимали оружия, укладывались на землю, доставали трубки и лясничали, ожидая ужина.
Полевыми кухнями пока что мог похвастаться лишь один наш полк. Да и то, кухни были те самые, что мы с Волковом представили в качестве образца. «Победа» уже начала выпуск своей продукции, но по каким-то причинам новые кухни отправлялись не сюда, где в них больше всего нуждались, а в распоряжение Московского военного округа. Это было похоже на инициативу какого-то безмозглого офицера из канцелярии Министерства, который решил именно так, а бюрократическая махина заскрипела и провернулась, совершая очередное бесполезное действие.
После вечернего инструктажа в палатке Бардовского, Ухтомский собрал у себя заместителей и командиров эскадронов.
— Господа, на нас смотрят, на нас ровняются! — князь Ухтомский выглядел энергичным, подтянутым, готовым ко всему, что нам подкинет судьба-злодейка. — За минувшие годы наш полк покрыл себя неувядающей славой. Мы заставили о себе говорить! Мы знаем Азию, и знаем, как здесь воевать. Так что я не вижу препятствий, чтобы вновь проявить себя с наилучшей стороны. Безусловно, нам будет тяжело, война есть война, но мы покажем всему миру, как умеем воевать. И когда наше полковое знамя поднимется над ханским дворцом в Хиве, то мы поймем, что прожили эту жизнь не зря!
Речь полковника не оставила нас равнодушными. Здесь не было наивных и легковерных мальчишек, но каждый из нас стал гусаром, чтобы сражаться и побеждать. Для этого мы здесь, такова наша судьба, пусть подобные слова и звучат несколько высокопарно.
— Все в наших руках, — уверенно заметил Тельнов от лица собравшихся. — И мы не посрамим своих погон.
Денщики принесли самовар. Мы выпили горячего чая, перекусили холодной говядиной с хреном и принялись решать, как с большей пользой провести данную кампанию.
Когда я покинул палатку Ухтомцева, ночь уже вступила в свои права. Тут и там горели огни, слышался храп, а вдали тоскливо выл шакал. Лагерь казался единым живым существом, беспокойным и сонным. А небо выглядело великолепно! Полярная звезда указывала на север. Здесь она находилась значительно ниже, чем в Москве или Петербурге. Свет Сириуса, которому древние культуры придавали особое значение, казался холодным и равнодушным.
Я глубоко вдохнул чистый, с запахом костра и пустыни, воздух. Неизвестно, что принесет мне будущее, но одно очевидно — Хивинский поход начался. Вернее, начался он уже три недели назад, когда мы покинули Ташкент. Но теперь мирные земли остались позади. Где-то впереди нас поджидал неприятель. Нас ждал долгий и утомительный переход через пески Каракумов.
En vérité, ainsi* — истинно так, французский.