Берлин встречал нас прекрасной осенней погодой. Дома и строения вдоль железной дороги выглядели грязными от угольного дыма, но чем дальше, тем чище и ухоженней казался город.
— Признаюсь вам, Михаил Сергеевич, я впервые заграницей и мне все здесь кажется необычным, — взволнованный граф Сиверс вертел головой. Мы стояли у окна и покуривали, глядя на мелькавший за окнами Берлин. Из всех офицеров корнет Сиверс больше прочих вызывал мою симпатию. Несмотря на разницу в чинах мы с ним сошлись. Из парня еще мог выйти толк, если он, конечно, переведется в нормальный полк и не нахватается сомнительных привычек у Козлова и Барятинского. — А вы были в Берлине?
— Нет. Признаюсь, что и я в Европе впервые. Не считая Балкан, конечно.
— Вы и в Стамбуле больше года прожили. Даже завидно, ведь вы столько успели увидеть!
Нас встречали на открытом в 1874 г. вокзале Ванза. Главным зданием служил павильон, привезенный с Венской выставки. Он был знаменит тем, что именно в нем состоялся завтрак трех императоров — Александра II, Вильгельма I и Франца Иосифа.
Многотысячная толпа напирала со всех сторон. Среди зрителей виднелись богато одетые горожане, офицеры, дамы, мальчишки, священнослужители, коммерсанты и сытые упитанные бюргеры. Толпу сдерживала полиция, а армию представляли 1-й гвардейский полк в знаменитых шлемах пикельхельмах, которые прочно ассоциировались с немцами, но на самом деле их придумали в России. Все, как на подбор, рослые и внушительные, гвардейцы казались истинной силой Германии. Лишне скромностью они не страдали и носили неофициальное название «Первый полк христианского мира». Правда, и сражаться умели, принимая непосредственное участие практически во всех войнах за последние семьдесят лет.
Императора Вильгельма и канцлера Бисмарка не было, встречающую делегацию возглавлял кронпринц Фридрих, сорокалетний гренадерского роста мужчина с шикарной бородой, усами и громогласным голосом. Он мне напомнил богатыря или викинга. Его окружала свита, в которую входил мэр Берлина Артур Хобрехт, ряд министров и два фельдмаршала: Гельмут фон Мольтке и Альбрехт фон Рун.
Уральские казаки первыми покинули поезд, образовав живой коридор. Следом за ними вышли офицеры, а затем и цесаревич. Николай Романов прошел по ковровой дорожке к кронпринцу. Два будущих императора обменялись рукопожатиями под радостный шум зрителей. Фридрих говорил на русском, а Николай отвечал на немецком.
Зеваки напирали со всех сторон, заставляя Рихтера, нас и казаков нервничать. Все-таки, с безопасностью серьезных людей дела в настоящее время обстояли из рук вон плохо. Неудивительно, что на всяких губернаторов и коронованных особ постоянно устраивали покушения. И с успехом, кстати, что учитывая смехотворные меры охраны, выглядело вполне закономерно.
Мне вспомнилось, как убили Линкольна, Александра II и эрцгерцога Франца Фердинанда. Нет, с этим надо что-то делать, нельзя так рисковать.
Играл марши, «Боже, Царя храни» и «Слава Пруссии». Слышались крики «Германия и Россия друзья навеки» и все в таком же духе. Неторопливо беседуя, кронпринц и цесаревич вышли с вокзала и разместились в экипаже. Огромная толпа двинулась в Старый дворец на Унтер-ден-Линден, служивший местом проживания императора и его семьи.
Берлин производил сильное впечатление. Не знаю почему, но Бранденбургские ворота ассоциировались у меня с силой Германии, а Берлинский кафедральный собор с ее духом. В Петербурге различных дворцов не меньше, мостов больше, но здесь чувствовалась экономическая мощь, знаменитая прусская выправка и богатство. Петербург в этом отношении казался и беднее, и грязнее.
Следующие недели были заполнены официальными приемами, дипломатическими встречами, завтраками и ужинами с различными немецкими аристократами и поездками по городу с целью ознакомления с памятниками и музеями. Цесаревич и на охоту успел выбраться, поселившись в одном из удивительных немецких замков.
В целом, Свита просто следовала за наследником, выполняя свои непосредственные обязанности. Я вживую видел Вильгельма, членов его семьи и самого Бисмарка, железного канцлера. Впервые попав на столь высокий уровень, я стал свидетелем тех сторон жизни сильных мира сего, о которых раньше либо читал, либо только догадывался.
В один из дней, улучшив момент, я «дотянулся» до Бисмарка внушив ему толику симпатии по отношению к Николаю в частности, и России в целом. Давно я не пользовался этой способностью! Очень давно! И сейчас как раз выпал подходящий случай. Гогенцоллерны и их министры встречали Романова достаточно тепло, но я все же подсчитал, что стоит немного подстраховаться и углубить, так сказать, связи. А то с этими политиками сложно — сегодня они тебя улыбаются и называют другом, а завтра предают в угоду своих интересов.
Непосредственно со мной в Берлине произошло еще два запоминающихся события. Первое заключалось в том, что в свите кронпринца Фридриха имелся некий полковник Карл Дитер, опытный и достаточно известный шахматист. И в один прекрасный день кронпринц и цесаревич решили устроить турнир, посмотрев, чей шахматист лучше.
Играли мы в Новом дворце в Потсдаме, который Фридрих использовал со своей семьей в качестве одного из мест проживания. Разместились в Мраморном зале, просторном и невероятно богато обставленном.
Для нас поставили шахматный столик, а Николай и Фридрих устроились у окна, попивая коньяк. Кронпринц по обыкновению курил, шумно шутил и сам же первым смеялся, а по лицу цесаревича скользила легкая улыбка.
Нас с Карлом окружали зрители, общей численностью более тридцати человек. Я впервые играл при таком внимании и поначалу чувствовал себя не совсем уверено. Первую партию выиграл Дитер, но я сумел взять реванш во второй. Зрители стояли и обменивались мнениями, обсуждая каждый ход.
— Отвратительно получится, если немец проиграет, — негромко заметил Николай Романов, когда мы взяли небольшую паузу перед решающим поединком, и он отозвал меня в сторону. — Обидятся ведь! Так что постарайся свести дело к ничьей.
— Постараюсь, — пообещал я.
Третья партия получилась забавной, иначе и не назовешь. Похоже, мой германский коллега получил от кронпринца аналогичные указания не выигрывать, в результате чего мы начали поддаваться друг друга, пока не поняли, как все обернуть к обоюдной пользе.
— Похоже, у нас ничья? Ничья в третьей партии, Карл! — констатировал я, на что немец с важным видом кивнул, и мы пожали друг другу руки.
Фридрих и Николай были в полном восторге. Потом данному событию в немецких газетах посвятили немало внимания, успев прозвать «шахматная баталия двух наследников». Играли офицеры из свит, а весь акцент перенесли на венценосных особ. Хотя, наверное, так и надо.
Переговоры по укреплению союза Германии и России шли хорошо, а шахматное соревнование каким-то образом помогло сгладить некоторые углы. Да и Бисмарк то ли благодаря моей помощи, то ли под влиянием Романова показывал готовность достичь взаимопонимания.
Николай выглядел довольным и наградил Карла Дитера орденом Святой Анны 3-й степени. Фридрих не остался в долгу, вернул любезность и я стал кавалером ордена Короны 4-й степени.
Второй случай заключался в том, что мы с цесаревичем активно интересовались немецкими учеными и исследователями. В один из дней я взял извозчика и под предлогом осмотреть Берлин, встретился с еще одним Карлом, правда на сей раз фамилия его звучала как Цейс, и он считался известным инженером, физиком и механиком.
Цейс постоянно в Берлине не жил, но в городе появлялся часто, останавливаясь в одной из гостиниц. На этот раз он поселился в отеле «Кайзерхоф», открытом полтора месяца назад и расположенном в старом правительственном квартале, на Вильгельмплац, 3.
— Здравствуйте, господин Цейс. Я подполковник Соколов Михаил Сергеевич, состоящий в свите его императорского высочества Николая Александровича и здесь я по его указанию, — говорили мы на английском, немецкий я практически не знал, а русским не владел сам инженер.
— Очень приятно, господин подполковник, — Цейс оказался среднего роста худощавым мужчиной около пятидесяти лет с умным внимательным взглядом и тонкими длинными пальцами. Мне сразу пришло на ум, что такими пальцами удобно обращаться со всякими линзами, механизмами и приборами. — Чем я могу быть полезен Николаю Александровичу?
Инженер говорил, не скрывая удивления. Похоже, визит русского офицера слегка выбил его из колеи и вызвал недоумение.
— Своими многочисленными талантами, господин Цейс. Я уполномочен сделать вам официальное предложение: цесаревич Николай предлагает вам на время переехать в Россию для постройки завода и налаживания производства биноклей, микроскопов и прочей оптики. Вот, прошу взглянуть, — я протянул ему запечатанный конверт.
Цейс посмотрел на меня, принял конверт, вскрыл его, достал бумагу с российским гербом и углубился в чтение. И по мере того, как читал, его брови поднимались вверх.
— Unglaublich!* — он использовал родной язык. — Я никогда ранее не получал столь выгодного предложения!
— Николай Александрович весьма щедро поддерживает своих сторонников. И подобными предложениями не разбрасывается, — я прекрасно знал, что содержится в письме. Наследник предлагал инженеру весьма заманчивые финансовые вознаграждения за его труд, помощь на этапе строительства завода, а также различные налоговые льготы на определенный период. Как вишенка на торте, немец мог получить один из дворянских титулов, когда производство крепко встанет на ноги. — Вы привлекли его внимание благодаря своим глубочайшим исследованиям и удивительным изобретениям, — немного польстил я.
— Но это так неожиданно, так внезапно! — инженер даже слегка покраснел от удовольствия и потер переносицу. — Мне надо подумать, хорошо подумать. А как же моя мастерская в Йене?
— Оставьте там толкового управляющего. Тем более, вы же не навсегда уезжаете в Россию и сможете периодически возвращаться в свою любимую Германию.
На этом я откланялся и оставил инженера подумать, как ему жить дальше. Что-то мне подсказывало, что от предложения тот не откажется. Такой шанс судьба дает не часто. Тем более, потратив два или три года в России, он обеспечит себе финансовую независимость на всю оставшуюся жизнь.
Через неделю поезд Николая Романова покинул Берлин и отправился в Вену. Во время прощального застолья, организованного императором Вильгельмом Гогенцоллерном, Козлов, Барятинский и Любимов выпили лишнего. С трудом сдерживая злобу, они принялись рассуждать по поводу того, как я получил орден Короны.
— Михаил, ты не раз проходился по поводу ценности орденов и заслуг, благодаря которым они могут быть получены, — Барятинский смотрел на меня хмуро, исподлобья. — А что теперь скажешь? Заслужил ты германскую Корону?
— Верно, если ты такой принципиальный, то почему не отказался от награды? — вторил ему Козлов.
— Надо будет, откажусь. И вообще, господа, вам не кажется, что вы ко мне неровно дышите и слишком много времени уделяете моей скромной персоне? — я перед ними не тушевался, но понимал, что в их словах есть доля правды. А что тут можно сказать? Ведь именно такими способами царедворцы получают большую часть орденов и титулов. Здесь не так важны твои способности и настоящие заслуги, главное оказаться в нужном месте в нужное время и сделать что-то, что придется по сердцу королю или императору. Естественно, подобное мне не нравилось. Но душу перед Барятинским и Козловым открывать я не собирался.
Мне нравилось общаться с новыми людьми, вникать в тонкости дипломатии и расширять собственные горизонты, но нахождение на постоянной основе рядом с «салонными» офицерами особой радости не добавляло. И я знал настоящую цену боевым наградам. Когда офицер участвует в сражении, когда вокруг него умирают товарищи, да и сам он может погибнуть, вот тогда твоя награда буквально выстрадана потом и кровью, ей нет цены. Ты носишь ее гордо, осознавая, что получил за дело, и что она является зримым напоминанием о жизни, которая проходит не совсем бесполезно. Но есть и другие награды, полученные за вовремя сказанную удачную шутку, за красивый жест или за сведенную к ничьей шахматную партию. Меня от подобного воротило.
Когда мы остановились в Праге, я еще раз поднял вопрос о том, что было бы куда лучше вернуться в родной полк. Николай промолчал.
В Вене все повторилось. На Северном вокзале, расположенном в районе Леопольдштадта, Николая встретил кронпринц Австро-Венгрии Рудольф Габсбург, восемнадцатилетний юноша. Он был смелым, независимым и увлекающимся человеком, Николай быстро подобрал к нему ключики и тот уже через десять дней стал считать Романова своим лучшим другом и примером для подражания.
Вена чем-то напоминала Берлин, и одновременно отличалась от него самым кардинальным образом. Мне город понравился. Здесь чувствовалась аура Средневековья, древних алхимиков и императоров, рыцарей и ученых. А такие исполинские сооружения, как Собор Святого Стефана, оперный театр или Венская ратуша оставляли неизгладимое впечатление.
Николай продолжал решать различные дипломатические вопросы, а офицеры Свиты, когда появлялось свободное время, осматривали город.
— Я бы остался здесь жить, — неожиданно для самого себя признался я, когда мы с корнетом Сиверсом и доктором Манассеиным заняли столик в одной из кофеин и заказали мороженое с коньяком.
Наша компания расположилась в просторном зале с высокими потолками, оформленном в готическом стиле. За широкими стеклами виднелась уходящая вниз терраса и неторопливо текущий Дунай, за которым поднимался лес. И хотя сейчас приближалась зима, да и подмораживать начало, виды открывались красивейшие.
— А я здесь не в первый раз, господа, — улыбнулся доктор Манассеин. — Медицинское образование я получал в Москве, Дерпте, Тюбингене и как раз в Вене. Я знаю здесь несколько замечательных мест, подвальчиков и ресторанов. Даст Бог, я вам их покажу.
— Мы будем только рады, — заверил Фаддей. — Верно ведь, Михаил Сергеевич?
— Верно, если служба позволит. К сожалению, здесь мы не на отдыхе.
Наследник неоднократно встречался с императором Франц Иосифом и министром иностранных дел графом Дьюлой Андраши. Последний Россию недолюбливал, считая ее главным противником из-за политики в отношении славянских и православных областей.
Через неделю визит подошел к концу. Цесаревич Николай приказал готовить поезд к возвращению в Петербург.
— И каких успехов удалось добиться? — поинтересовался я уже в вагоне, когда за окнами опустилась ночь. Слышалось постукивание колес по стыкам рельс.
— Не скажу, что мой визит стал судьбоносным, но кое-какие подвижки все же есть, — Николай вытянулся на диване и положил руки за голову. — С Бисмарком переговоры вести оказалось той еще задачкой, уж очень он неуступчивый и хитрый. А вот Габсбурги оказались куда покладистей. Главная сложность заключается в том, что они считают часть территории Турции своей законной добычей и без особой симпатии воспримут наши усиления на южных границах.
— И до чего вы договорились?
— Немцы спускают кризис с Францией на тормозах и берут паузу. В случае войны с Турцией они поддержат нас по некоторым вопросам, а мы в ответ поддержим их в возможном конфликте с Францией.
— А Австро-Венгрия?
— Они хотят получить часть турецких земель, на которые и мы претендуем. Здесь начинаются препятствия, которые кроме как неодолимыми и не назовешь. И все же я верю, что компромисс найти можно.
— Канцлер Горчаков подобному не обрадуется. Он же всеми силами ратует за союз с Францией и Англией.
— Думаю, дни Горчакова, как канцлера, сочтены. Несмотря на его богатый политический опыт и кругозор, он уже старый и начинает сдавать. Тем более, некоторые его идеи не находят у меня понимания.
— А твой отец? — признаюсь, мне нравилось общаться на подобные темы, прикладывая руку к вопросам, которые влияют на весь мир. Это принципиально новый уровень. Уровень, к которому меня начали постепенно допускать.
— Мой отец пока еще поддерживает Горчакова, но перемены уже наметились. Думаю, на своем посту ему осталось не больше года. Впрочем, я нарисовал тебе весьма радужную картину. Скорее всего, все будет иначе. Мне вообще кажется, что Россия, Германия и Австрия не способны бежать в одной упряжке, — Николай тяжело вздохнул. — Германии нужны новые земли, новые рынки сбыта для промышленности и возможность получить колонии. Австро-Венгрия считает Балканы своими землями и активно продвигает католичество среди южных славян. И мы со своими интересами в любом случае перейдем дорогу не одному, так другому союзнику.
— И что в итоге получится? — после молчания спросил я. Было видно, как цесаревич устал и как мало на самом деле добился. Никаких договоров он не подписал, а все разговоры могли вылиться во что-то большее, но могли и остаться простыми разговорами. Тем более, Франция и Англия обеспокоились визитом Романова и наверняка начнут противодействовать.
— Перспективы неплохие, но никаких гарантий мне не предоставили. Похоже, сейчас в Европе начали складываться союзы, которые могут продержаться десятки лет. Но для того, чтобы такие союзы сложились, надо как следует потрудиться, — наследник многозначительно посмотрел на меня. Я все понял — сейчас мне сообщили несколько секретов, имеющих невероятное значение. Да, вырос ты, Миша Соколов, вырос!
В Петербург вернулись ранним утром 24 декабря, перед самым Рождеством, как цесаревич и планировал. И так как уже поздно было напрашиваться к кому-то в гости, праздник я отмечал с Царской Семьей. Ну, как отмечал…
Отмечали его Романовы. Праздник начался в Зимнем дворце, последовательно перемещаясь в Малый Императорский, Ново-Михайловский и Аничков. Романовых, их жен, детей и родичей было много. Что говорить, если одних лишь родных братьев и сестер у Николая насчитывалось шесть человек. Сюда следовало добавить родных дядей и тетей, у которых, в свою очередь имелись свои семьи, и которые могли похвастаться многочисленными детьми. В общем, Романовы разрастались хорошими темпами. Если не случится революция, они по численности и Рюриковичей сумеют переплюнуть. И подобное не совсем хорошо. Многочисленные великие князья тянут из страны деньги и живут на широкую ногу, в роскоши и безделье. Часть из них не обременена особым интеллектом или высокими моральными принципами, но зато гонору хватит на семерых. Романовы прочно держат в руках различные высшие государственных должности, которые могли бы занимать более компетентные и способные люди. И что с этим делать, непонятно.
А праздник тем временем продолжался. Детишки с радостным визгом находили под елкой подарки. Горели свечи, звучали выстрелы хлопушек. Вечером прошел маскарад. Многочисленные генералы, губернаторы, министры и чиновники шли безостановочным потоком, поздравляя Царскую Семью с великим праздником.
Я не считал, что провел лучший день в своей жизни. Но это было лишь мое мнение, прочие воспринимали подобное приглашение как пропуск на самую вершину сословного общества. В принципе, так оно и есть. Тем более, мне удалось немного поиграть с маленьким Михаилом, будущим императором всероссийским. Я покатал его на деревянной лошадке и помог сложить крепость из кубиков.
— Когда вырасту, стану гусаром, — с непосредственной детской уверенность сообщил мне семилетний Михаил Николаевич Романов.
После Нового года Николай с семьей отправился в Одессу. Прислушиваясь к рекомендациям докторов и поддерживая здоровье, он практически каждый год так поступал. Сырой и промозглый климат столицы мог и здорового человека в могилу загнать.
В Одессе Николай проживал на Итальянской улице в доме № 9.Несколько лет назад Романов выкупил роскошный особняк купца Абазы, построенный в стиле французского барокко. Дом выглядел шикарно: широкие лестницы, бальный зал с красивым потолком, лепнина, просторный вестибюль, величественные колонны и пилоны. Это был целый дворец, и Николай так его и назвал — дворец Державный.
Конечно, климат в Одессе куда лучше петербургского, да и симпатичных барышень здесь хватает, но следующий месяц ничем кроме скуки мне не запомнился. Находясь рядом с Николаем и его семьей, я просто наслаждался роскошной жизнью и вновь поднял вопрос о своей дальнейшей судьбе.
В Петербург вернулись в первых числах марта. Наследник много и плодотворно работал, встречаясь с иностранными дипломатами, чиновниками, генералами, учеными и творческой интеллигенции.
Важнейшим решением, принятым в то время, стало высочайшее утверждение постройки железной дороги Оренбург — Костанай — Петропавловск — Омск — Кривощёково*.
Значение подобного строительства переоценить было трудно. Грандиозное сооружение протянется от Оренбурга на расстояние свыше двух тысяч верст и когда оно будет закончено, страна твердо и уверенно встанет на Оби. Следующим этапом панировалось довести дорогу до Красноярска и Иркутска.
Мы с Николаем неоднократно обсуждали строящуюся железную дорогу и то значение, которое она окажет на экономику огромной страны.
— Еще немного, лет пятнадцать, и мы «дотянемся» до Тихого океана! — раз за разом повторял Романов. Я его воодушевление понимал, более того, разделял. Подобными делами можно гордиться.
Тем временем в Средней Азии благополучно подавили восстание в Кокандском ханстве. Александрийские гусары под командованием герцога Романовского вновь отличились. Фактически восстание началось в августе, в конце октября Скобелев освободил занятый мятежниками Наманган, через месяц вошел в Коканд, а 19 февраля война закончилась.
Самостоятельность Кокандского ханства была полностью ликвидирована, а его земли влились в Туркестанский край в качестве вновь образованной Ново-Маргеланской области*. Ее военным губернатором стал Михаил Скобелев, получивший по итогу генерала, третьего Георгия и золотую, с брильянтами, шпагу, с надписью «За храбрость». Страна умела ценить своих героев, и я за Михаила искренне радовался, отправив другу и родичу длинное письмо с поздравлениями.
В апреле мне удалось встретиться с Дмитрием Ивановичем Менделеевым. В химии я понимал плохо, но беседа с выдающимся человеком, без преувеличения, гением, мне запомнилась на всю жизнь. Кругозор Менделеева поражал, а в шахматы он играл так, что из пяти совместных партия я смог выиграть лишь одну.
Еще одним знаковым событием стала встреча с Иоанном Кронштадтским, служившим протоиреем в Андреевском соборе Кронштадта. Спал он мало, три-четыре часа в сутки, а вставал рано, до восхода солнца. Его кристальная честность, прямота и чрезвычайная эмоциональность во время проповедей не у всех вызывала понимания. Но дела говорили сами за себя. В 1867 г. благодаря его молитве произошло первое исцеление неизлечимо больного человека, а затем подобные случаи происходили все чаще, известность его росла и на остров Котлин в Финском заливе, где он жил, начали приходить паломники.
Среднего роста, порывистый в движениях, больше всего он запомнился пронзительными голубыми глазами. Он так на меня посмотрел, что зрачки будто исчезли, и из его глаз на долю секунды проявились звездные Небеса.
— Как мне жить, батюшка? — спросил я.
— Живи, как жил, не греши и помни, что разум должен быть слугой сердца, а не наоборот, — ответил он. — Уважай себя как образ Божий.
— А война?
— Мир находится в состоянии дремоты и греховного сна. Бог будит его войнами и поветриями. Воюй, но всегда и везде слушай сердце.
В своем тщеславии я надеялся, что он как-то меня выделит, как-то отметит из десятков посетителей, намекнет на необычную судьбу. Не намекнул, не отметил… И все же, наша беседа прошла самым наилучшим образом. Правда, мне потребовалось время, чтобы это понять.
В апреле Баранов пригласил меня на свадьбу. Он полюбил милую и верную девушку Елену Кувайкину. И теперь, когда «Держава» прочно встала на ноги, позволил себе толику личного счастья.
А моя настойчивость тем временем принесла результаты.
— Что ж, если тебе действительно скучно находиться рядом со мной, то я тебе отпускаю, — не скрывая неудовольствия, заметил Николай.
— Ты же знаешь, я в полк хочу вернуться, к друзьям.
— А я разве тебе не друг?
— Друг, но рядом с тобой я словно связанным себя чувствую. Не мое это. Да и потом, мы же с тобой все, что можно по десять раз обсудили. Все возможные детали оценили, риски и перспективы. Я тебе пока не нужен.
— Тебе расти нужно, Миша. Расти как дипломату или министру, а не только как будущему генералу, — он неожиданно улыбнулся. — Ладно, пока война с Турцией не началась, можешь отдохнуть немного. А там видно будет. Возвращайся в свой Ташкент, только сначала дождись вызова из Военного ведомства. С тобой хотят побеседовать, — добавил он многозначительно.
Через три дня меня вызвали в Главный штаб, который располагался на Дворцовой площади. Принимал меня генерал-майор Таубе, Михаил Антонович, командир 5-й кавалерийской дивизии.
— Как вы знаете, полковник герцог Романовский после успешного участия в Кокандской войне получил генерала и отозван в Петербург, — сказал генерал после знакомства и приветствия. — Должность командира полка освободилась, с этого дня ее займете вы! Поздравляю полковником, Михаил Сергеевич!
— Служу Царю и Отечеству! — я вытянулся и щелкнул каблуками. Известие оказалось неожиданным, ничего подобного я не ожидал. Понятное дело, я знал, кого следовало благодарить — конечно же, Николая Романова. Он и по службе меня продвинул и вообще, сделал приятный подарок.
То, что Романовский заскучал в Азии, неожиданностью не стало. Еще когда его только назначили, многие товарищи рискнули предположить, что он у нас надолго не задержится. Герцог привык к роскоши, богатой жизни и комфорту. В нашем полку он увидел забавную игрушку и одновременно очередную ступень своей карьеры. Получив генерала, а заодно и парочку орденов, Романовский выполнил все задуманное. Теперь он с полным основанием мог называть себя боевым офицером и щеголять заслуженными наградами.
— Ну, что вы, голубчик, не надо так официально, — генерал потрепал меня по плечу. — Мы же одна дружная семья. Я командую 5-й дивизией, и ваш полк в нее входит. Так что мы теперь с вами будем общаться часто, и лично, и с помощью телеграфа.
— Буду только рад, — все кавалерийские полки России были сведены в дивизии, а те, в свою очередь, входили в состав Армий. Правда сейчас начали курсировать разговоры, что между дивизией и армией необходимо ввести еще одну «прослойку», а именно — армейские корпуса. Они раньше были, затем их отменили, а вот теперь решили восстановить.
В настоящий момент 5-я кавалерийская дивизия делилась на две бригады и состояла из пяти полков: 5-го гусарского Александрийского, 5-го драгунского Каргопольского, 5-го уланского Литовского короля Виктора Эммануила полка, 5-го Донского казачьего войскового атамана Власова полка и 5-го конно-артиллерийского дивизиона. Все эти подразделения были раскиданы по разным губерниям России.
— Значит, слушайте первый приказ, господин полковник, — повысил голос Таубе. — Вам надлежит отправиться в Ташкент, принять полк и обеспечить его передислокацию в Одессу к 1 марту 1877 г. Приказ ясен?
— Так точно!
Конечно, потом была официальная церемония производства в полковники, поздравления и банкет в ресторане. Кроме того, мне вручили новое знамя и знаки различия Александрийских гусар.
Через двенадцать дней я отправил в Ташкент телеграмму о том, когда ориентировочно меня следует ждать.
— Думаю, пора тебе жениться, Михаил, — перед расставанием заметил Николай. — Хочешь, я приму участие в твоей судьбе? В свите матушки множество замечательных фрейлин. Девушки там как на подбор, умные, родовитые, богатые. Княжна Гагарина просто чудо, а Оболенская, Мещерская и Долгорукова ей ничем не уступают. Так что, заняться? Подобрать невесту?
— Составь список, буду думать, — я попробовал отшутиться. А затем добавил серьезно, чтобы не возникло никакого недопонимания. — Девушек подобрать можно, только без всяких помолвок, я сначала сам на них хочу взглянуть.
Слова друга заставили меня призадуматься. И в самом деле, скоро тридцать, пора и личную жизнь обустраивать. Зная Николая Романова, можно не сомневаться, что у него все получится. Тем более, после разрыва с княжной Крицкой моя сердечная рана как будто зажила.
Меня не особо интересовало финансовое положение будущей невесты. Благодаря успешной деятельности «Державы» и «Победы», а также доли в Правлении железной дороги, меня трудно назвать бедным человеком. Да и жалование полковника добавляло небольшой, но приятный бонус.
Так что на первом месте у меня чувства, моральная составляющая и здоровье будущей супруги. Ну и внешность, само собой.
— Конечно, — заверил меня Николай. — Так и будет.
Мы пожали друг другу руки, и следующим утром я уже катил в Москву.
В Саратове пришлось задержаться, общаясь с инженером Волковым и Кириллом Старобогатовым. Сильвестр Тимофеевич начал строительство второго парохода, который получит название «Чайка», а Старобогатов активно развивал пассажиро-грузовую компанию перевозок «Ладушка». Правда, пока у него всего один кораблик. Но ничего, «Чайка» уже на подходе, а там и с третьим пароходом вопрос решим.
В общем, все у них было хорошо. Я лишь утвердил официальную раскраску пароходов «Ладушки». Теперь они будут окрашиваться в черный, желтый и белый, как цвета флага Российской Империи.
А еще меня порадовало, что Цейс принял предложение наследника, приехал в Россию и уже заложил мастерскую в Саратове. Немец до конца не понимал, почему одним из условий стало строительство будущего производства здесь, а не в Петербурге или Москве. Он не знал о нашей с Николаем стратегии плавного перемещения части людских резервов на восток страны и сообщать ему такие детали мы не собирались.
Ясное дело, Саратов трудно назвать востоком. Его и к условной середине можно отнести с натяжкой. Но данный город — лишь первый шаг. Саратов мы хотим всячески развивать и дальше, попутно переселяя часть людей в Сибирь, и перенося туда же производственные мощности.
Поезд довез нас со Снегиревым до Оренбурга, дальше пришлось пересаживаться на тарантас и преодолевать бескрайние степи. Жаль, конечно, что в ближайшие годы железной дороги в Азию строить не собираются. А вот ветку до Ново-Николаевска уже заложили.
Ташкент за минувшее время не изменился. Кауфман все также служил генерал-губернатором, а из генералов в городе находились Головачев, Бардовский и Троцкий. Скобелев и Абрамов пока оставались в Новом Маргелане.
Первым делом я встретился с Кауфманом и Головачевым, доложив о своем прибытии и новом назначении.
— Не поверите, а я вас рад видеть, — заметил Кауфман. — За вашей карьерой я слежу давно, и можете мне поверить, успехи таких молодых офицеров, как вы и генерал Скобелев, меня радуют. Я вижу, что мы вырастили хорошую смену, теперь есть те, кому можно передать наше дело.
После Кауфмана и Головачева я наконец-то встретился со своими старыми товарищами в офицерском клубе Александрийских гусар.
— Мишель! — ротмистр Некрасов по привычке обнял меня, а затем несколько смутился своего порыва. — Или мне теперь следует называть тебя официально, по имени отчеству?
— В нашей компании можешь называть меня как хочешь, — я засмеялся, радуясь встречи со старым другом. — Но среди посторонних… В общем, сам понимаешь.
— Понимаю, — он кивнул.
Передо мной стояло восемь офицеров. Два подполковника, Седов и Костенко, и шесть ротмистров, командиров эскадронов. Ещё будучи в Петербурге, я отправив телеграмму, чтобы они перевели свои эскадроны в Ташкент.
Хорошо, что среди них не было Тельнова, которого я уважал и считал наставником. Если с остальными я чувствовал себя уверенно, то отдавать приказы и командовать своим же бывшим ротмистром казалось мне психологически некомфортным занятием.
Но Тельнов перевелся в Изюмский 11-й гусарский полк. Прослужив с Романовским менее года, Сергей понял, что находиться под его командованием ему больше не хочется. Ему бы только не пороть горячку и немного потерпеть, дождавшись перевода герцога… Правда, Тельнов особым терпением никогда не отличался. Ныне он командовал полком, чему я был только рад. Офицеров с таким послужным списком, с такими наградами и безупречной характеристикой везде были готовы принять. Не удивлюсь, если через год-другой он получит генерала.
— Итак, господа, не будем разводить лишние церемонии. Кто-то начал служить в полку ранее, чем я, кто-то пришел позже. Что ж, так получилось, что теперь я ваш командир. Вы знаете мою историю, и знаете, что от войны и тягот я никогда не прятался. Я и впредь собираюсь придерживаться подобной линии. Так что, уверен, мы с вами прекрасно сойдемся. Тем же из вас, кто по каким-то причинам захочет перевестись в другой полк, препятствовать не стану. Более того, подпишу самую лучшую характеристику.
Товарищи переглянулись. Не все присутствующие были рады видеть меня в подобном статусе, но я их прекрасно понимал. Сейчас они промолчали, не собираясь принимать скоропалительные решения.
— Итак, господа, через неделю наш полковой праздник. Полку Александрийских гусар исполняется сто лет. Эту дату мы отметим пышно, с размахом!
— А что цесаревич Николай Александрович? Приедет? — поинтересовался подполковник Эрнест Костенко, занявший должность Тельнова.
— Нет, — я покачал головой. — К сожалению, важные государственные дела не позволяют ему покинуть столицу.
Я не стал добавлять, что по всем правилам Николай должен присутствовать на такой круглой дате, как столетний юбилей полка. Он же наш Шеф, в конце концов. С другой стороны, и наследника понять можно — ехать за тысячи верст, тратить на дорогу туда и обратно больше двух месяцев не каждый захочет.
— Очень жаль, обидно, мы рассчитывали его увидеть, — послышались голоса.
— И мне жаль! Но я уверен, он пришлет поздравительную телеграмму. А пока же благодаря его настойчивости, у меня есть для вас подарки, — на самом деле, «подарки» были целиком моей инициативой. Николай не знал историю Бессметных гусар, это я ему рассказал о тех символах, которыми «щеголял» полк и которые сделали его уникальным подразделением. Николай просто одобрил мои предложения, а затем их провели высочайшим волеизъявлением. — Цесаревич Николай Александрович пожаловал нам новое знамя, новый полковой знак и новую эмблему. Прошу взглянуть, — я подошел к столу и откинул ткань.
В ряд лежали тяжелые мальтийские нагрудные кресты, изготовленные из серебра и черной эмаль. Их обрамляли белые ободки и белые гусарские шнуры, а в центре находился череп со скрещенными костями. Крестов насчитывалось ровно 36 штук, по числу офицеров. Для нижних чинов предусматривался аналогичный знак, но он будет изготовлен из железа и гусары получат его позже.
Рядом с крестами находилось серебряные украшения для парадной шапки и кепи — точно такой же череп с костями. Официально он назывался Адамова голова, немцы прозвали ее Тотенкопф. Она символизировал не только бесстрашие перед ликом смерти, но и доминирование духовного начала над материальным. На православных крестах под стопами Спасителя имелся аналогичный символ.
А еще на столе лежало новое знамя. Прежнее, квадратной формы, было выполнено в зеленых и серебряных цветах, имело двуглавого орла, серебряные трубы за сражение при Бриенн-ле-Шато и надпись «За отличие в Турецкую войну 1828 г». Орла, трубы и надпись на новом знамени повторили, но цвета изменились, теперь они были черно-серебряные, а сами надписи вышили золотом. И нам позволили добавить три новых упоминания о героических полковых победах: «Бухара 1868», «Хива 1873» и «Коканд 1876».
— Наши славные деяния, — заметил Некрасов, бережно проводя рукой по шелковой ткани.
— Господа, не считайте меня сентиментальным, но это лучшее, что я видел за последние годы! — ротмистр Вышневецкий взял один из крестов. — Какая славная работа!
— Работа — пыль, главное, что сам символ подходит нам как нельзя лучше, — уверенно возразил Авдеев.
— А ведь мы с вами пишем историю, господа! — уважительно напомнил ротмистр Пасторин.
— Герб хорош, — отметил Седов, беря в руки Адамову голову. — Но позвольте спросить, Михаил Сергеевич, какова будет дальнейшая судьба гусар Смерти? Что-то мне подсказывает, вы знаете ответ на данный вопрос.
— Верно, знаю, — я обвел взглядом восемь загорелых лиц. — После полкового праздника мы передислоцируемся на новое место. Мы отправляемся в Одессу!
— Одесса? Почему Одесса? Что мы там будем делать? — послышались голоса, в которых звучало любопытство и радость. Средняя Азия многим успела надоесть, а культурная Одесса казалась местом многообещающим и интересным.
— В Одессе мы будем наблюдать за тем, как развиваются события на Балканах. Есть мнение, что войны с Турцией нам не избежать. И если она случится, Бессмертные гусары получат шанс показать себя во всей красе.
Товарищи переглянулись, не скрывая удовлетворения. Озвученные мной перспективы пришлись им по сердцу. Я же не стал открывать всех секретов. Никаких «если» не будет, война с Турцией произойдет в любом случае. И на войне наш полк вновь сумеет отличиться. По крайней мере, я на это рассчитывал.
Unglaublich!* — Невероятно!
Кривощёково* — деревня на месте нынешнего Новосибирска.
Ново-маргелан* — нынешняя Фергана в Узбекистане.
Конец второй книги.
Больше книг на сайте - Knigoed.net