— А это еще зачем? — изумился штурвальный.
— Ну как же, как же, Демиург Александрович, — забормотал кавалер смущенно, — вы же должны понимать...
— Нет, я знаю Арнольдик, это нужная вещь, но зачем же такая...
— Для красоты, — перебил его кавалер. И тут же выставил ножку: — А посмотрите, какие у меня пигашики! — Пигаши были действительно необыкновенные: на них не было места, свободного от алмазов, рубинов и изумрудов; на носках висели хрустальные колокольчики, а сами носки, длиною с полметра придерживались золотыми цепочками, припаянными к браслетам, которые кавалер закрепил чуть пониже коленок; по этим цепочкам — от коленей к носкам и обратно — то и дело перебегали маленькие человечки, изображавшие канатоходцев, и все они были обуты в точно такие же башмаки, как у кавалера; иные из них, пренебрегая опасностью, выплясывали на ходу и играли на дудочках.
— Нравятся? — спросил кавалер, покрутив ножкой. — Мне подарил их сам граф Анжуйский! Он сказал мне: «Арнольдик, обувай их тогда, когда герцогам и королям будет грустно».
— Мне не грустно! — простодушно воскликнул штурвальный.
— Значит, будем плясать? — Канатоходцы заиграли погромче на дудочках, у многих появились в руках бубенцы, хрустальные колокольчики надрывались, источая пронзительный звон. — Аделаида Ивановна, скорее сюда! — закричал кавалер. — Герцог приказал плясать!
Аделаида Ивановна не отзывалась, и тогда старикашка нырнул в кабину, вытащил ее за руку, сдернул с нее плед; на ней ничего не осталось, кроме алых чулок.
— Ослепительная красота! — пропищал кавалер. И все трое пустились плясать.
Они бегали по мостовой вокруг автомобиля, высоко подскакивали, смеялись, брались за руки, и штурвальный все время выкрикивал:
— Завтра увидим море!
— Да, да, — подхватил кавалер, — завтра ваша благородная парочка увидит море! — Он так разгорячился, что даже запрыгнул на капот, а потом и на крышу.
— Какой молодчина Арнольдик, — нахваливал его штурвальный, — как здорово он это придумал — поплясать!
— Очень милый старик, — соглашалась Аделаида Ивановна, — я ужасно его люблю.
Поощряемый их похвалами, кавалер старался изо всех сил: он не только плясал, но и кланялся с крыши и, вытащив откуда-то скрипочку, подыгрывал своим канатоходцам; ее веселое жужжание не прекратилось даже тогда, когда в руках кавалера вместо скрипочки появился лобзик; размахивая им, он съехал по лобовому стеклу на капот («Как по ледяной горке!» — тут же воскликнул штурвальный) и, стараясь перекричать свой оркестрик, который уже гремел литаврами и бил колотушками в барабаны, завопил:
— Давайте спилим ангела!
— Или хотя бы отпилим ему крылья! — предложила Аделаида Ивановна; ей тоже пришлось кричать, чтоб обезумевший оркестрик не заглушил ее голоса.
Штурвальный, закрыв глаза, улыбался: где-то там, в восторженном сердце светлейшего Демиурга, трепетало сравнение пойманной бабочкой.
— Нет, нет, Аделаида Ивановна, надо спилить его целиком! — настаивал кавалер. — Зачем нам это насекомое?! Нас остановит какой-нибудь регулировщик и не пропустит к морю! А я очень, очень хочу на море! Я рыцарь Золотого Руна! Я обязан доехать до моря... с вами! Это мой долг, мой подвиг... во имя вашей любви... Вы и наш герцог, вы такая прелестная парочка!! — Медные стружки уже летели на капот, и пятнышко света, лежавшее рядом с ангелом, превращало их в багровые искры...
Утром холодная роса окропила вишневый автомобиль. Он стоял на влажной мостовой возле бордюра, высвечиваясь ярким пятном в молочном воздухе. Кавалер, одетый во фрак и ярко-зеленые брюки с нашитым на них золотым позументом, ходил по газону, выискивая под деревьями сухие ветки, чтоб растопить свой каминчик. Озираясь по сторонам, он быстро и ловко переворачивал похожие на кубки чугунные урны, покрашенные серебрянкой и, виртуозно орудуя тростью, поддевал коробки, пробки, окурки, которые взлетали вверх и падали прямо в лукошко, висевшее у него на руке. Аделаида Ивановна еще дремала на переднем сиденье, с головою закутавшись в плед. Штурвальный тем временем взбивал в железном стакане пену и, тихонько насвистывая, поглядывая в зеркальце, аккуратно, чтоб не запачкать усы, наносил ее разбухшей кисточкой на потемневшие за ночь щеки. Его глаза, отраженные зеркалом, удивленно застыли в глубине сверкающего прямоугольника, когда Уриил, просунув голову между передними сиденьями, попросил его включить «дворники».
— Ничего не видно, — пояснил он безмолвному зеркальцу, откуда смотрел на него Демиург.
Штурвальный нажал на клавишу. И «дворники» с той обычной значительностью, с какой они появлялись на сцене (но только без особого воодушевления: им было приказано пройтись по ней всего один раз и отодвинуть матовый занавес), показали себя в полный рост и с достоинством удалились. В открывшемся пространстве Уриил увидел вишневый капот с широкой хромированной полоской, которая казалась разорванной, из-за того что в ней отражались листья, кавалера с полным лукошком мусора, убегавшего от здоровенной бабы с метлою: изящно приседая на тонких ножках и балансируя тросточкой, он аккуратно наступал на самые выпуклые булыжники мостовой и, мягко отталкиваясь от них, устремлялся вперед с таким отчаянным проворством, словно он перебегал речку по хрупкому осеннему льду; слева от автомобиля виднелись скамейки с высокими закрученными спинками, фонари из цветной пластмассы и газетный киоск с прилипшими к стеклу улыбками актрис, а там, где кончалась хромированная полоска, стоял в сиянии дымных лучей, сложив за спиною крылья, — ангел.
— Не спилили! — радостно воскликнул Уриил.
— Что «не спилили»? — отозвался штурвальный.
— Ангела!
— Ангела?! Нашего ангела?! Боже мой!.. Адочка! Ты только послушай, что он придумал!
— Я все слышала. Демиург Александрович. — Аделаида Ивановна рассерженно сбросила плед, открыла дверцу и вышла из автомобиля. Уверенно постукивая каблучками, она побежала по мостовой вдоль бордюрчика, и по мере того как она удалялась, ее юбка, посаженная на каркас, раскачивалась все сильнее и сильнее. («Мы когда-нибудь слетим в кювет, Адочка, из-за твоей идиотской юбки!» — говорил штурвальный, пытаясь нащупать рычаг скоростей, который всегда, как будто нарочно, чтоб его лишний раз не тревожили, прятал свою кругленькую головку с щербинкою на макушке под куполом юбки. «А вы не думаете, Демиург Александрович, что мы попадаем в аварию из-за вашей роскошной бабочки, — возражала Аделаида Ивановна. — Она просто ослепляет встречных водителей... И водительниц тоже», — добавляла она, обиженно поджимая губки.)
— Что случилось, Ада! — Штурвальный выскочил из автомобиля и пустился за ней вдогонку, расплескивая на ходу пену из металлического стакана, с которым он никак не мог расстаться. Настигнув Аделаиду Ивановну шагах в тридцати от автомобиля, он преградил ей путь и, о чем-то с нею беседуя, продолжал намыливать кисточкой щеки, но уже не так старательно: на кончиках его усов висели густые комочки пены. Ангелу на капоте пришлось повернуть головку и выставить медное ушко, чтоб услышать их разговор, — впрочем, как ни старался он (он даже вставал на носочки), до него долетали только обрывки фраз:
— ...из-за вашего концертика, Демиург Александрович, это же вам захотелось поиграть на скрипочке... ...потерпеть немного!
— ...что он не спал, черт побери! Я был уверен...
— ...сюда Арнольдика! Я давно хотела сказать... ...как какую-то шлюху! А эти ваши метафоры...
— ...такого ужасного.
Через полчаса, наговорившись вдоволь, они подошли к автомобилю. Пена на щеках штурвального высохла и превратилась в белую пыль, отчего лицо его казалось густо напудренным, как у провинциального комедианта. Аделаида Ивановна выглядела чрезвычайно веселой и добродушной. Она погладила ангела по головке (одним только безымянным пальчиком) и, целуя его в медное личико, залепетала:
— Как же ты мог подумать, глупенький, что мы тебя спилим! Ах ты, моя овечка! Тебе показалось. Просто Арнольд Владиславович, наш старенький кавалер, играл всю ночь на скрипочке. А скрипочка у него плохая, она жужжит, как пила, — вжик-вжик, — мой хороший. Не плачь. Никто не тронет твои медные крылышки... смотри, как они дрожат!
Ангел, конечно, не плакал. Он гордо стоял на капоте, запрокинув головку, и остовы сложенных крыльев, точно диковинный ворот в старинном наряде жеманно-невозмутимых китайских дам, высоко поднимались из-за узеньких плеч небесного воина.
Между тем кавалер, отчаянно упираясь ножками, обутыми в пантофли, кричал:
— Вот мой автомобиль! Я порядочный человек! У меня есть красивый орден и много денег! Сколько вам надо, голубушка?!
Здоровенная дворничиха (она все ж таки поймала его), заломив ему руку, подталкивала его животом и, раздувая щеки, беспрестанно свистела в стрекочущую свистульку. Следом за ней шли еще две дворничихи поменьше и обе с острыми носиками; звякая ведрами, в которых лежали железные совки, они подбадривали свою подругу:
— Так его! Так его, стервеца! Ишь ты, смотри, все урны перевернул, мерзавец!
Чуть поодаль от них шагал, уныло посмеиваясь, пожилой регулировщик в заляпанной грязью каске. Процессия двигалась к автомобилю.
— Это ваша финтифлюшка? — спросил регулировщик, приблизившись к штурвальному и взяв под козырек. Кавалер, улучив минуту, рванулся что было сил, — левый рукав его фрака вместе с манжеткой и шпинелевой запонкой остался у дворничихи; освободившись, он подскочил к штурвальному и зашептал возбужденно:
— Скажите, что это не наш, что нам его прикрутили ночью какие-то негодяи!.. Ах, боже мой, боже мой, Демиург Александрович, — добавил он сокрушенно, — напрасно вы мне не позволили спилить его ночью! И лобзик мой отобрали! И обругали Арнольдика...
— Ангел мой, — твердо сказал штурвальный. — То есть... вот он стоит на моем автомобиле... и в чем же дело?
— Нет. Вот эта, — сказал регулировщик и указал полосатым жезлом на кавалера.
— Ах, эта! Ну что вы, — смутился штурвальный, — это же так... ничего... фантазия, фикция... У него даже брови ненастоящие. Вот, посмотрите. — Штурвальный быстрым движением содрал одну бровь со лба кавалера и бросил ее щелчком (как бросают окурок) в стоявшую рядом урну.
— Эге, — сказала толстая дворничиха. — А вы гляньте-ка на этого усатого изверга! Он тоже какой-то напудренный...
— Усы накладные? — строго спросил регулировщик, взглянув на штурвального.
— Ай-я-яй! — вмешался кавалер. — Как вам не стыдно, господин регулировщик! Такой пожилой человек, в красивой каске, в ремнях, а говорите пустые слова, как ветреный юноша. Усы настоящие! Это усы «бравадо»! Вы, конечно, таких отродясь не видали в вашем задрипанном городишке.
— Да нет, почему же, я видел всякие, — обиделся регулировщик и сделал такой вид, будто он старается что-то припомнить. Воспользовавшись его замешательством, кавалер взял его под локоть и отвел в сторонку.