И Райсиль, увы, не смела никоим образом обнадежить Микаэлу, ибо правду она была вынуждена скрывать, а дарить ложную надежду казалось ей слишком жестоким. Поэтому, чтобы отвлечь свою госпожу от печальных мыслей, а также приготовить ее к известию о полученном письме, Райсиль перевела разговор на молодого рыцаря, который накануне вечером ухаживал за ней в парадном зале. Это заинтересовало всех придворных дам, которые были рады поболтать с малышкой Лизель о ее новом увлечении, и за сплетнями и шуточками никто не заметил облегчения на лице королевы, когда Райсиль мысленно сообщила ей, что именно этот рыцарь вручил ей искомый документ от короля. Показное смущение по поводу этой якобы начинающейся любовной истории также избавило Райсиль от опасности случайно намекнуть на другие, куда более трагические известия, что она получила позже ночью.
По придворному протоколу, все обитатели замка должны были присутствовать на утренней заупокойной мессе. По дороге в часовню, Райсиль успела передать Микаэле перстень короля и невольно закусила губу, ощутив радость своей госпожи, которая тут же поспешила надеть кольцо на палец печатью внутрь и молитвенно сложить на груди руки.
На время богослужения Райсиль смогла сосредоточиться на том поручении, которое дал ей Джорем накануне. Стоя на коленях рядом с королевой, которая молилась за благополучное возвращение мужа, стискивая в руках его кольцо, Райсиль помолилась за упокой души Райса-Майкла, а затем незаметно принялась воздействовать на сознание Микаэлы, подготавливая почву для печальных новостей, дабы смягчить ее неминуемую скорбь, когда придет весть о кончине ее возлюбленного Райсема… ибо ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы королева потеряла ребенка, будущего наследника Гвиннедской короны.
Чуть позже, когда королева вернулась в свою гостиную, дабы, как обычно, вместе с придворными дамами заняться вышиванием, даже не подозревая о том, что сделала с ней ее служанка-Дерини, Райсиль ускользнула в сад. Там она принялась срезать цветы, неторопливо укладывая их в плоскую корзину и уходя все дальше по широким тропинкам, ведущим вглубь сада. У беседки, увитой розами, она сделала вид, будто любуется алым бутоном, когда наконец Роберт присоединился к ней и обнял девушку за талию, ласково целуя в шею.
Она напряглась, застыла и отвернулась, готовая вмешаться в его сознание, дабы предотвратить взрыв эмоций, если сам он не сумеет скрыть свои чувства, и прошептала:
— Пожалуйста, не надо. У меня дурные вести. Король скончался.
Он мгновенно закаменел, и скорбь объяла его душу, но он ничем не выдал своих чувств, лишь крепче прижав к себе девушку и уткнувшись лицом ей в шею, скорее в поисках утешения, чем из нежной страсти.
— Это из-за его руки? — спросил он.
— Из-за его лекарей, — отозвалась она, поворачиваясь чтобы взглянуть ему в лицо. — Точнее следует сказать, из-за лекарей Custodes. Они пустили ему кровь, Роберт. Четыре раза за один день и одну ночь. Даже если бы это сделали единожды или дважды, это было бы слишком опасно, ведь он очень ослаб. Один из наших успел добраться до него перед кончиной… и это был Целитель… Но оказалось слишком поздно. Он умер вчера после полудня.
С трудом сглотнув, Роберт прижал ее к себе. Она чувствовала биение его сердца, но постаралась сдержать свои собственные чувства и, обняв его за талию, легонько потянулась к нему сознанием.
— Ты должен вернуться как можно скорее, — прошептала она. — Маленький король пока в безопасности, но нужно защитить лорда Катана. Он один из немногих, кто сможет дать королеве утешение, когда она узнает о смерти супруга… Но для этого он должен остаться в живых. Он это понимает, но горе может сделать его безрассудным. К тому же он, возможно, не сознает, сколь бесценна будет его помощь, когда келдорским лордам придется утверждать себя в качестве регентов. Ты должен отправиться к нему и постараться, если нужно, вразумить его. В твое сознание я вложила послание для него. Ты сам ничего не будешь помнить об этом, пока он не прочтет мои слова у тебя в памяти. У тебя хватит сил выдержать его прикосновение?
— Чтобы он использовал на мне свою магию? — спросил Роберт. — Он уже делал это прежде, и ты тоже. Так что мне уже поздно бояться, не правда ли?
Слегка отпрянув, она печально улыбнулась, легонько касаясь его щеки кончиками пальцев.
— Мой отважный рыцарь, — прошептала она. — Как бы я желала, чтобы мы встретились в не столь опасные времена, и мне совсем не по душе силой навязывать тебе свою волю.
— Дорогая моя, я с радостью сам предложу тебе все, что я есть и чем владею, — выдохнул он. — Будь ты Дерини или нет, тебе не нужно принуждать меня помогать нашему новому королю. Если ты думаешь, что я отказал бы тебе в помощи, то плохо же ты меня знаешь! Я хочу быть не просто орудием в твоих руках, однако я не такой гордец, чтобы отказаться помочь, если ты считаешь, что так будет лучше всего. Так что используй меня, как считаешь наилучшим, ибо я знаю, что ты делаешь это из самых добрых побуждений. Если это только будет в силах человеческих, я постараюсь доставить лорда Катана к королеве живым и невредимым. Скажи ей, что она может на это рассчитывать. — Он нахмурился. — Она ведь пока еще ничего не знает, да?
Райсиль покачала головой.
— Нет, и не должна знать, пока об этом не сообщат сановники. Она не сможет скрыть своих чувств, и тогда мой секрет неминуемо будет раскрыт. Кроме того, отсрочка дает мне время хотя бы отчасти подготовить ее. Сегодня я уже начала это делать. Ничто не должно повредить ребенку, которого она носит во чреве.
— И да поможет нам Бог, — прошептал он, ласково целуя ее в лоб.
Она использовала этот миг телесного контакта, чтобы поместить в его сознание послание для Катана, и затем сказала Роберту, вопросительно взглянувшему на нее:
— Ты должен постараться отыскать Катана и дать ему возможность прочесть твои мысли, — прошептала она. — Надеюсь, он попытается сделать это, как только увидит, что ты вернулся. И там в отряде должен быть еще один человек, который должен помочь. Он сам отыщет тебя. Как только Катан получит мое послание, повинуйся ему во всем, и постарайся, чтобы вы оба вернулись живыми и здоровыми. И королева, и я будем с нетерпением ждать вас.
И она поцеловала его, на этот раз без всякого обмана или мысленного вмешательства, просто позволив себе раствориться в его объятиях, наслаждаясь сладостной волной, что захлестнула их обоих, и он первым оторвался от нее, весь дрожа от сдерживаемой страсти, и взыскующе взглянул в золотистые глаза девушки.
— Когда я вернусь, Райсиль Турин, то буду просить твоей руки, — прошептал он. — Не давай ответа прямо сейчас, просто подумай об этом до моего возвращения. Мне все равно, кто ты такая, возможно, я даже больше люблю тебя из-за этого. А я точно уверен в своей любви, Бог мне свидетель, и да сохранит он тебя в безопасности!
С этими словами он склонился, чтобы поцеловать ей руки, затем, взяв из корзины восхитительно алую розу, унес ее с собой, и двинулся прочь по тропинке, ни разу не оглянувшись. Райсиль рухнула на колени и разрыдалась над своими цветами, не в силах смотреть, как он уходит прочь, и гадая в душе, не пропадут ли все их усилия впустую… Документ, написанный королем, уже вступил в силу, но сумеют ли келдорские лорды добиться исполнения последней воли своего государя?
И для многих других в Ремуте приложение к завещанию короля представляло огромный интерес, однако о нем им предстояло узнать лишь несколько дней спустя. В то время как сэр Роберт Эйнсли галопом двинулся к северным воротам города, церковная процессия, окруженная эскортом Custodes, медленно и торжественно двинулась обратно в замок, отслужив в полдень заупокойную мессу по усопшему архиепископу Ориссу, тело которого покоилось ныне под транцептом собора в ожидании похорон, что должны были состояться два дня спустя. Мессу отслужил архиепископ Хьюберт вместе с ремутским помощником епископа Альфредом Вудборнским, а теперь благословлял прохожих, восседая на открытых носилках, обтянутых алой тканью, ибо именно таким образом он передвигался последние несколько лет, когда сделался слишком грузным, чтобы удержаться в седле.
Носилки покоились на плечах шестерых дюжих стражников, а сам архиепископ торжественно возвышался над толпой в черной епитрахили и золотой митре, украшенной самоцветами. В руке он держал епископский посох, для которого в носилках была сделана специальная подставка. Перед ним шествовал монах с распятием в руках и двое священников с кадильницей. По бокам ехали верхом лорд Таммарон и Ричард Мердок, оба в черных траурных одеяниях.
Когда процессия начала взбираться на холм, направляясь к воротам замка, они оба проехали вперед, а Хьюберт слез на землю лишь у входа в парадный зал и с удивлением обнаружил там Таммарона, который читал послание, которое только что доставил ему усталый гонец в накидке, украшенной гербом Рана.
— Думаю, нам лучше обсудить последние новости внутри, — произнес Таммарон, бросив на Хьюберта странный напряженный взгляд, и, сложив письмо, спрятал его в рукаве. — Это от Рана. Похоже, что с королем дела обстоят хуже, чем мы думали. Да, и кстати — умер Полин.
Когда они заперлись в апартаментах Таммарона, и Хьюберт в третий раз перечитал письмо, он швырнул лист пергамента на стол и со злостью потряс головой. Митру и епитрахиль он скинул еще раньше, и теперь восседал лишь в своем просторной пурпурной рясе.
— Наверняка это какой-то блеф, — произнес он. — У него не было никакой возможности составить дополнение к своему завещанию, а если бы он и сделал это, то никакой суд это не примет, по крайней мере, наш суд.
— Вы же прочли письмо Рана, — тусклым голосом возразил Таммарон. — Он своими глазами видел черновик. Если это не блеф — если оригинал был исполнен в нескольких экземплярах и засвидетельствован достаточным количеством людей… Тогда даже наш суд будет вынужден принять этот документ к рассмотрению, и у меня нет никаких сомнений, что келдорцы будут изо всех сил настаивать на этом. Я всегда говорил, что было ошибкой устранять герцога Эвана из регентского совета, а теперь мы вынуждены считаться с последствиями того опрометчивого шага. Прошу прощения, Ричард, но твой отец порой переходил все границы…
Ричард взял в руки письмо и вновь пробежал его взглядом, никак не отреагировав на слова о своем отце.
— Мы можем его заставить написать новое завещание, когда он вернется, — объявил он наконец. — Мы уже начали прикидывать список будущих регентов, которые должны заменить Альберта и Полина. Надо просто составить документ так, чтобы он железно отменял все прочие, которые могли быть подписаны прежде.
Таммарон пренебрежительно отмахнулся.
— Понятно, но Клейборна и Марли это не остановит. Они все равно примутся размахивать своим документом и пытаться заявить о своих правах.
Хьюберт со вздохом взял чистый пергамент и перо.
— Я пошлю за отцом Секоримом, — заявил он и начал писать. — После смерти Орисса в составе совета образовалась брешь, которую нужно заполнить как можно скорее, и уж точно до возвращения короля. Надеюсь, никто из вас не станет возражать, если я назначу на это место Секорима? Конечно, по идее, его кандидатуру сперва должны были бы одобрить епископы, но они сделают все, как я им прикажу. Так что у нас в Совете окажется еще один человек, которому можно доверять.
Таммарон задумчиво посмотрел на архиепископа.
— А не его ли вы собирались поставить вместо Полина?
— Да, но если он будет всего лишь верховным настоятелем Custodes, то его можно изгнать из совета, а с архиепископом Ремутским уже никто ничего сделать не сможет. Другого верховного настоятеля мы найдем без проблем. Им может стать Лиор или, к примеру, Халекс, настоятель Arx Fidei. А пока у нас будет еще один голос в совете, чтобы оказать давление на короля, когда он вернется. Ричард, пожалуйста, передай это гонцу.
Когда Ричард вышел из комнаты, Таммарон неуверенно покосился на Хьюберта.
— Он сделал очень умный ход, наш хитрый молодой король, — пробормотал он. — Одной лишь опасности существования подобного документа достаточно, чтобы мы изо всех сил постарались сохранить ему жизнь. Теперь будут недейственны все наши прежние угрозы, покуда Оуэн не достигнет совершеннолетия.
Хьюберт вновь взял в руки письмо, взвесил его на ладони и поджал розовые губы с видом крайнего отвращения.
— Да, согласен, он бросил нам вызов, но думаю, вскоре он обнаружит, что ему нас все равно не перехитрить. Он полагает, что теперь может угрожать нам, но все его угрозы бессмысленны, покуда он жив. А пока он жив, мы можем им управлять. Для короля существуют угрозы и похуже смерти.
Однако покойный король был уже недоступен ни для каких угроз. Воинский эскорт, что привез его в монастырь святой Остриты два дня назад, этим утром покинул аббатство уже как похоронный кортеж. Солдаты двигались молча, и тишину нарушало лишь поскрипывание кожаных доспехов, да звякание упряжи и всхрапывание скакунов. Монахи Custodes верхом на черных жеребцах возглавляли процессию. Один нес распятие, а другой — королевское знамя, обрамленное черными ленами, ниспадавшими с древка.
Тело короля в деревянном гробу, покрытом похоронным платом, везли в повозке две вороные лошади в сопровождении десятка одетых в черное рыцарей Custodes. Поверх черного бархатного покрова лежал золотой обруч, который король носил на шлеме, и его меч. Гофмаршал со своим заместителем ехали по обе стороны от гроба как почетный караул, и оба, несмотря на жару, были в черных плащах, позаимствованных у Custodes.
Сэр Катан Драммонд, ближайший родич покойного короля, ехал чуть дальше, бледный и изможденный. Тому были и иные причины помимо очевидной скорби, ибо лишь нынче поутру он с трудом выбрался из наркотического забытья и обнаружил, что в течение ночи ему отворили кровь, — возможно, не настолько сильно, чтобы всерьез подвергнуть угрозе его здоровье, ибо необходимо было сохранить жизнь брату королевы, но достаточно, чтобы в значительной мере ослабить его. Вторая пустовавшая койка в его крохотной спальне, где должен был ночевать Фульк, оказалась смятой, и на ней виднелись потеки крови, так что, как видно, второй оруженосец покойного короля также претерпел кровопускание.
Эта угроза была достаточно ясной и не требовала дальнейших пояснений, о сопротивлении не стоило даже думать, и пока Катан размышлял над этим, разглядывая повязку у себя на руке и пытаясь справить с ужасающей головной болью, к нему вошел Стеванус вместе с незнакомым монахом.
Без единого слова они осмотрели его руку, а затем проследили, чтобы Катан до дна выпил содержимое принесенной ими чаши. На вид, и на вкус это был обычный утренний эль, возможно, лишь чуть более горький.
Но там был какой-то странный привкус, и Катан даже не осмелился спросить, что это такое, однако как только монах ушел, он в панике обернулся к Стеванусу.