— Судя по всему, Секорим, вы куда более высокого мнения об ордене святого Ярлата, чем о своем собственном, — отрезал Хьюберт. — Сколько раз вы и я, и Полин, если уж на то пошло… нарушали тайну исповеди, когда нам было это удобно. Донат… Донат… Это имя, кажется, означает «дар», не так ли? Лиор, как он выглядел?
— Да просто пожилой сельский священник, ваша милость. Невысокого роста, некрупный, — продолжил он под пристальным взором Хьюберта. — Жилистый, я бы сказал… Темные глаза, белые волосы, аккуратная тонзура.
— И ряса ордена святого Ярлата, — Хьюберт недовольно потряс головой. — Секорим, пришли ко мне аббата из монастыря святого Ярлата и постарайся выяснить, есть ли у него священник, отвечающий этому описанию. Я знаю, что на это уйдет какое-то время, но я хочу знать наверняка. А тем временем… — с коварной улыбкой он откинулся на спинку стула, — я хотел бы узнать, не расскажет ли нам сэр Катан чего-нибудь еще об этом человеке.
Четверть часа спустя Катана вновь усадили на стул в дальнем конце стола. Он был босиком и в кандалах, ибо теперь его положение заключенного ни у кого не оставляло сомнений. Он вновь пожалел в душе о том, что ему не дали какого-то более сильного снадобья, чтобы он мог избегнуть допроса, а так приходилось все время следить, чтобы не потерять равновесие и не упасть со стула, одновременно пытаясь уловить смысл вопросов Хьюберта.
— Говорю же вам, я никогда прежде не видел этого человека, — промолвил Катан, и это было совершенной правдой. — Неужели вы думаете, что я могу знать в лицо всех священников даже из самых маленьких религиозных орденов Гвиннеда? Кроме того, я был не в том состоянии, чтобы подмечать подробности. Он был священником, и король согласился ему исповедаться. Это все, что я запомнил.
— А что он тебе сказал, после того как вы вдвоем вышли оттуда? Куда вы пошли? Куда пошел он?
— Я точно не помню его слов, просто он пытался меня утешить. Боюсь, я был не в том состоянии, чтобы оценить его заботу.
— И куда же вы пошли? — повторил Хьюберт.
— В… в часовню, — Катан рассеянно покачал головой. — По-моему, мы молились… Да, молились. А затем он… ушел. А мы с Фульком вернулись к королю.
— Ты видел, как он уходил? Он взял лошадь?
— Я ничего не видел, — прошептал Катан, и это тоже было правдой. — Я только хотел вернуться к Райсему, я хотел… поухаживать за ним, послужить ему в последний раз. Но они… они отрезали ему руку.
Картина эта внезапно вновь всплыла в его памяти, слишком яркая и неудержимая, возможно, еще более усиленная наркотиками, которых было полно в его крови. Он ощутил, как ужас подступает к самому горлу, закрыл лицо скованными руками и разрыдался. Уголком сознания, сохранившим способность мыслить логично и последовательно, он понадеялся, что этот взрыв чувств произведет на его мучителей достаточное впечатление, чтобы они наконец отпустили его.
Даже размытая наркотиком, логика его оказалась вполне действенной. Заключив, что он больше ничего не сможет им поведать, советники велели страже отвести пленника обратно в камеру.
На сей раз он, наконец, заснул от истощения. Но во сне вновь и вновь продолжал переживать те ужасные минуты.
На следующий день он не видел никого, кроме своих тюремщиков Custodes. Большую часть дня он продремал. В еду, которую принесли ему в полдень, были опять подмешаны какие-то снадобья, но он все равно съел все до крошки, поскольку понимал, что от голода ослабеет еще больше, а они все равно найдут способ одурманить его. Если же этим способом окажется мераша, то это уничтожит его окончательно. Единственное, что поддерживало надежду в душе Катана, была мысль о том, что завтра, в день похорон, им придется вывести его на свет божий, ибо им отнюдь не хотелось рисковать здоровьем Микаэлы, если та не увидит рядом брата.
Микаэла тоже проспала почти весь день, хотя сон ее был скорее сродни глубокому трансу. Архиепископ Хьюберт пригласил ее поприсутствовать на утреннем богослужении в королевской часовне, но она не пожелала отправляться туда без Оуэна, а мальчик явно был не готов к тому, чтобы вновь появиться на людях. В любом случае, одна мысль о то, чтобы получить причастие из рук Хьюберта, казалась ей отвратительной. Довольно и того, что через это ей придется пройти завтра.
Хвала Господу, хотя бы с Оуэном по пробуждении все было в порядке. Он был бодр и весел, и щебетал, как маленькая птичка, за завтраком, и, судя по всему, ничего не помнил из того, что произошло с ним прошлой ночью, по крайней мере, в этом заверила королеву Райсиль.
— Сейчас он во многом напоминает маленького Дерини, — сказала она Микаэле, когда принялась заплетать ей волосы после завтрака. Оуэн играл в оконной нише со своими рыцарями, изображавшими папу и дядю Катана, а также расставлял прочие фигурки, которые няня принесла ему накануне, доставая их из ивовой корзины и выстраивая, как на парад.
— Если он и дальше будет развиваться как Дерини, — продолжила Райсиль, — то доступ к магии получит лишь ко времени полового созревания… Но это совершенно естественно, ведь никому не нужно, чтобы ребенок владел слишком большой силой, пока еще не может толком её осознать и при необходимости скрыть. Ведь ему все же предстоит жить среди людей, которые, в большинстве своем, страшатся Дерини.
— Вот почему нам так нужны хорошие регенты, которые бы защищали его, пока он не повзрослеет, — прошептала Микаэла. — О, Райсиль, как ты думаешь, они сумеют сделать это? Успеют ли келдорские лорды прибыть вовремя?
— Если будет на то воля Божья, — прошептала Райсиль. — Видит Бог, они попытаются.
А келдорцы тем временем во весь опор неслись по равнине южнее Валорета, безжалостно загоняя лошадей, взятых из конюшни архиепископа. Они предпочли двинуться напрямик, вместо того, чтобы ехать вдоль берега реки Эйриан. Здесь дорога была тяжелее, зато они срезали изрядную часть пути, — и лишь так у них была возможность добраться до Ремута, прежде чем завершатся похороны короля. Сановники в столице не ожидают, что они объявятся так скоро, ибо рассчитывают на то, что у них есть еще несколько дней форы.
Они собирались на пару часов остановиться в Молинфорде, чтобы опять сменить лошадей. До этого трехдневный переход до Валорета они преодолели всего за двое суток, а там Кверон уже обо всем договорился с епископом Эйлином Мак-Грегором, многострадальным помощником архиепископа Валоретского.
Эйлин уже давно стал одной из ключевых фигур их замыслов. В свое время, еще совсем юным, этот клирик служил секретарем архиепископа Джеффрая, которому был предан всей душой. Всего год довелось Эйлину побыть при нем вторым епископом, когда после смерти Джеффрая понадобилось избрать его преемника, — и Эйлин не оказал поддержки тому человеку, который на этих выборах победил и стал новым архиепископом. Он не только поддержал кандидатуру Элистера Келлена против Хьюберта Мак-Инниса, но даже осмелился отказаться участвовать в голосовании, когда через несколько дней оно было назначено повторно.
За это Хьюберт не имел права сместить его с должности, — и Эйлин должным образом принес своему новому начальнику обет послушания, как это требовалось при вступлении в сан, — но Хьюберт вскоре ясно дал понять, что ни на какое повышение Эйлину рассчитывать не приходится, по крайней мере, при жизни самого Хьюберта. Не мог он также и надеяться на спасение, получив сан епископа без кафедры, ибо те пользовались слишком большой свободой. В Валорете, сделавшись винтиком в епископской машине Хьюберта, Эйлин оказался фактически пленником; он не мог причинить своему начальнику никакого вреда, ибо за ним пристально следили соглядатаи Хьюберта, — которые все чаще оказывались в рясах Custodes Fidei, ибо один из их основных монастырей находился неподалеку. Смирившись с судьбой, Эйлин продолжал честно исполнять свои обязанности, ибо был ответственным человеком и преданным сыном Церкви. И все же он таил в душе обиду на человека, который по злопамятству уничтожил его карьеру, а теперь использовал сан примаса и архиепископа, дабы добиться для себя еще большей мирской власти.
Его чувства не прошли незамеченными, хотя Эйлин и старался держать их при себе. Изгнанный епископ Дермот — а через него и все союзники Джорема и епископа-Дерини Ниеллана — обхаживал Эйлина несколько лет, добиваясь, чтобы тот присоединился к их планам.
Эйлин заявил, что не готов поддержать военное выступление против короля, однако в том, чтобы заменить Хьюберта и его сообщников на других регентов, которых король выбрал самолично, он не видел ничего плохого. Внимательно изучив экземпляр кодицилла, — заверенный братом королевы и священником, который не принадлежал к презренным Custodes Fidei, — который представили ему герцог Клейборнский и граф Марлийский, епископ Эйлин с довольной улыбкой спрятал одну из копий в архив Валоретского собора. Свое одобрение действиям северян он выразил также, предоставив в их распоряжение лошадей, солдат… и себя самого.
Теперь они все вместе скакали в Молинфорд, и епископ Эйлин, пришпорив лошадь, поравнялся с Анселем.
Как и все остальные, он был в простой походной одежде и в кожаных доспехах. Тонзуру скрывала кожаная шапочка, и на первый взгляд, этот человек больше ничем не напоминал священника. Правда, в отличие от остальных, он не привык так много времени проводить в седле, хотя и сохранял неплохую форму для своих лет. И все же они скакали всю ночь, делая лишь короткие привалы, чтобы напоить лошадей и перекусить самим…
— Не могли бы мы остановиться ненадолго, — попросил он, задыхаясь.
— Ноги болят по-прежнему? — спросил его Ансель.
Эйлин с досадой кивнул, и Ансель, окинув дорогу впереди и сзади, поймал взгляд Сигера и дал знак к остановке. Они скакали по широкому лугу, усеянному крохотными озерцами, и, насколько хватало глаз, вокруг не было ни души.
— Четверть часа, чтобы дать отдых лошадям, — крикнул он, спрыгивая на землю. — Тиег, посмотри, не нужна ли кому-то помощь. Кверон, не могли бы вы подойти к нам сюда?
Вручив поводья своей лошади одному из келдорцев, Кверон подошел ближе и помог Эйлину спешиться. Он был лет на десять старше епископа, но за последнюю неделю вновь успел привыкнуть к тяготам походной жизни, и потому точно знал, как должен себя чувствовать сейчас Эйлин.
— Искренне сочувствую вашей милости, — бодрым тоном промолвил Целитель, пока Ансель усаживал Эйлина на поваленное дерево. — По собственному опыту, хорошо могу представить, что у вас сейчас творится с ногами. Я могу дать вам какое-нибудь снадобье, чтобы приглушить боль — или помочь этой беде напрямую… Решать вам.
Эйлин, поморщившись, вытянул сперва одну ногу, потом другую, для поддержки откинувшись к Анселю. Лицо его посерело от боли и усталости.
— Ну, думаю, что в таком состоянии никакие снадобья мне уже не помогут, — заявил он, потирая внутреннюю поверхность бедер. — Так что нам остается лишь действовать… «напрямую». Не буду скрывать, что мне слегка боязно, но я уже вверил вам свою жизнь и сан, и возможно, даже, свою душу. Так что не вижу большой беды, чтобы вверить вам еще и свое тело.
Кверон с улыбкой опустился на колени перед Эйлином и бросил быстрый взгляд на Анселя, давая тому мысленные распоряжения.
— Подобно обетам священника, клятва Целителя для меня столь же свята, и состоит в том, чтобы не причинять зла, — мягко промолвил он. — Так что ваша милость может не тревожиться.
С этими словами он опустил руки Эйлину на колени, и в тот самый миг Ансель взял контроль над его сознанием, заставив епископа откинуть голову, упираясь затылком в грудь молодому Дерини. Веки Эйлина опустились, и тело его обмякло. Погрузившись в целительский транс, Кверон очень быстро сделал все необходимое, расслабляя затекшие мышцы в районе коленей и бедер, а затем накладывая на епископа чары, изгоняющие усталость. Разумеется, перед въездом в Ремут их придется возобновить, но, по крайней мере, это облегчит Эйлину остаток пути. Он позволил Эйлину поспать еще пару минут, а сам отправился проверить остальных, но, похоже, никто больше не нуждался в его услугах. Келдорцы успели пару часов отоспаться в Валорете, пока Грэхем, Сигер и его союзники Дерини разговаривали с епископом, а валоретские солдаты — их было около тридцати человек, еще не успели утомиться с дороги. Они с любопытством наблюдали за Целителем, поскольку большинство были достаточно молоды, и уже не помнили тех времен, когда Дерини ценили за их практические дела, а не осуждали за «грязную» кровь. Но Эйлин прекрасно отобрал своих людей. Ни в одном из них не чувствовалось ни враждебности, ни страха. С одним из этих солдат дружески болтал сейчас Тиег, одновременно исцеляя сбитые бабки его лошади, и продолжая разговор. Юный герцог Грэхем, присев на корточки, наблюдал за происходящим. Кверон одобрительно кивнул пареньку и вернулся обратно к Эйлину с Анселем. Сигер подошел взглянуть на епископа, пока тот спал, глотнул немного эля из кожаной фляги, затем заткнул ее пробкой и вновь повесил на луку седла.
— Он выдержит? — тихо спросил он у Кверона.
— О, да… Особенно теперь, когда он позволил мне помочь ему. Я не очень на это рассчитывал, но не хотел ничего делать насильно. Нам нужен либо добровольный союзник, либо уж лучше, вообще, никакого.
— Ну, прежде всего нам нужно добраться до места, а там уже будем думать о добровольности, — пробормотал Сигер, оглядываясь на Грэхема с Тиегом. — Может, когда будем менять лошадей в Молинфорде, я вас попрошу со мной сделать то же самое, что с епископом. Грэхем, давай в дорогу.
По приказу тут же поднялась суета, солдаты повскакивали в седла, и тут же пустили лошадей рысью. Кверон вновь опустился на колени рядом с Эйлином, Ансель вырвал его из объятий сна, и сам также вышел из легкого транса, в который погрузился, дабы восстановить энергию.
— Получше? — спросил Кверон, когда Эйлин с изумлением воззрился на Целителя.
Ансель помог епископу встать на ноги, и тот с удивленным вздохом потер ноги, а затем поднял взгляд на Кверона.
— Просто чудо, — прошептал он. — Как может кто-то говорить, будто в этом есть зло?
Склонив голову набор, Кверон пожал плечами.
— Я-то уж точно не знаю. Впрочем, можете поразмыслить об этом, пока будем ехать дальше.