— Я пока его не нашел, — сказал киммериец, не сообщив, разумеется, что к поискам даже не приступал, и подивившись обиженным, испуганным ноткам в голосе Райбера. Да парень ревнует! — Послушай-ка, приятель, давай сразу договоримся. Ты мне не надоел. Ты — очень важная часть моей нынешней жизни, также как и я — твоей. Но часть — это еще не вся жизнь. Понял меня? Мы не в пустыне. Вокруг нас много других людей. И мы общаемся с ними, иногда это радует, иногда совсем наоборот. Однако мы не можем и не должны принадлежать только друг другу. Я не твоя вещь, и ты — не моя. Никакого ответа.
— Ты меня слышишь?
— Да.
«Нергал, — подумал Конан, — может быть, я разговариваю с ним слишком резко? В конце концов, у него никого нет, кроме меня. Райбер — всего лишь одинокий ребенок. Но как бы то ни было, ребенок вырастает и станет мужчиной. Никто и никогда не будет с ним церемониться и подтирать сопли, в том числе и кровавые. Так что пусть сразу привыкнет к тому, что жизнь достаточно сурова». К сожалению, он не мог видеть ни глаз, ни выражения лица Райбера, и ему оставалось только догадываться о его реакции на свои слова. Но брать их назад Конан в любом случае не собирался.
— Спи, — сказал северянин, — до утра еще далеко.
Райбер не ответил. Наверное, действительно заснул. Конан сбросил сапоги и как был, в одежде, лег с ним рядом, закинув руки за голову. Воспоминания нахлынули сразу — он не ожидал, что они будут такими яркими. Воспоминания о Халоге и о другом очень юном тогда существе, с которым его столкнула судьба.
…Когда Конан впервые увидел этого худого мальчишку, забившегося в угол, точно дикий волчонок, то подумал — какой там гладиатор!
Это была, определенно, типичная жертва, предназначенная быть убитой в первую же минуту своего первого и единственного боя. Он молча и с некоторой тревогой смотрел на своих будущих возможных противников… впрочем, и при более близком знакомстве Тариэль не стал заметно многословнее, парень, как выяснилось позе, заикался столь сильно, что дослушать до конца начатую им фразу не у всех хватало терпения, и мучительно стыдился своего порока. Положительно, язык ему ни в какую не повиновался, и Тариэль предпочитал молчать. Обратив внимание на эту живую насмешку судьбы, Конан подошел к нему и спросил, глядя на Тариэля с недосягаемой высоты своего немалого роста:
— А ты-то как сюда попал, приятель? Ты и меча в руках, пожалуй, не удержишь.
Парнишка вскинул на него настороженные глаза, еще не зная, кто перед ним — друг или враг, но они осветились невозможной надеждой: в голосе гиганта не было насмешки, открытого издевательства, только сочувственное недоумение.
— Не то что не удержит, даже не поднимет, — заржал Даур, еще один из бойцов. — А на арену его придется выносить, сам он ног не дотащит. Хотя чего стараться, можно и пинком — тогда долетит.
Мальчик и тут ничего не сказал и не попытался заставить Даура замолкнуть, но взгляд его из бойниц век, ощетинившихся длинными жесткими стрелами ресниц, отчего-то заставил Конана подумать, что юное создание вполне может оказаться не таким простым, как вероятно было предположить, сообразуясь с первым впечатлением. Киммериец взял его за руку выше локтя и укрепился в своем мнении, обнаружив что под тонкой кожей — далеко не кисель.
— Эй, Конан, — продолжал изощряться Даур, — с каких это пор ты стал интересоваться мальчиками? Конечно, этот скорее похож на девочку, может, нам его специально привели, чтобы было, чем развлечься?!
И тут парень поднялся. Признаться, даже выпрямившись во весь рост, он не стал значительно выше, однако то, что он сделал, было странным и, уж точно, безрассудным. Он скинул с плеч рубашку, оставшись обнаженным по пояс, в одних лишь затертых кожаных штанах, и сделал шаг в сторону Даура с непередаваемым выражением обледеневшей ярости на лице. Его жест бесспорно указывал на то, что мальчик намерен драться, и драться насмерть, как смертник-воин.
В бесстрашном развороте отчетливо выступивших тонких ключиц, в двух крошечных темных факелах сосков на лишенной даже намека на растительность груди, во всей его позе была отчаянная решимость идти до конца, до предела и, если понадобится, за предел, разделяющий жизнь и смерть. Гибкое юное тело было словно изваяно гениальным скульптором — совершенное, сплошь состоящее из тугих сухожилий. Даур криво усмехнулся и сплюнул себе под ноги.
— Тебе конец, щенок.
Бойцы замерли в молчании — слышно было только напряженное дыхание множества людей. Даур с ревом ринулся на мальчишку, готовый прикончить его одним ударом, но тот в последнюю долю мгновения отступил чуть в сторону, и его противник пролетел мимо, врезавшись в стену.
Пелена бешенства ослепила Даура, он бросался на Тариэля снова и снова, а тот продолжал кружить, уворачиваться, стараясь поначалу только не дать противнику задеть себя, а потом, подпустив Даура предельно близко, поймал его на молниеносно выхваченный из-за короткого голенища сапога нож.
Удар был точным и страшным, лезвие по рукоять вошло в сердце врага, и тот тяжело рухнул на каменный пол… уже мертвым. Кровь не хлынула даже тогда, когда юноша, склонившись над поверженным противником, выдернул нож — и затем снова вернулся в свой угол, сел и замер, полуприкрыв глаза.
— Он убил его, — выдохнул кто-то. — Нергал, мальчишка сделал это!
— Молодец, — сдержанно похвалил Конан, набрасывая на плечи Тариэля рубашку. — Правильно. Никогда, никому не позволяй себя унижать. Как твое имя?
Юноша открыл было рот, чтобы ответить, но из этого ничего не получилось. Его лицо исказилось в мучительном напряжении, однако кроме нечленораздельного мычания он не мог произнести ничего.
— Ты не умеешь говорить? — сочувственно спросил киммериец.
— Т-Тариэль, — с трудом выдавил тот и облегченно улыбнулся, доказав, что варвар не совсем прав относительно него.
— Тариэль? Так тебя зовут? Я правильно понял?
Юноша с готовностью кивнул.
Он много и жадно ел, столь же много и с тою же ненасытной жадностью учился искусству боя и на глазах становился все более крепким и сильным. После случая с Дауром, да еще учитывая, что мальчишка находится под негласным, но очевидным покровительством Конана, с Тариэлем немного находилось охотников связываться. Он пережил и первый серьезный бой, и все последующие, одерживая одну победу за другой, хотя это и требовало от него немалых усилий. И только с собственной неспособностью говорить справиться не мог, как ни старался, очевидно, это обстоятельство весьма удручало и тяготило Тариэля. Он, как мог, пытался справиться со своим отказывающимся подчиняться языком, но, увы, почти безуспешно. Мало того, что Тариэль заикался, он, к тому же, не владел нормальной дикцией, и во рту у него была такая каша, что легче было догадаться о смысле его слов, нежели их понять. Однако постепенно Конан узнал историю его появления в Халоге. Тариэль был из семьи бродячих танцовщиков и с детства в совершенстве владел своим телом, являясь заодно акробатом и мимом, каких поискать, да и умению метать ножи у него можно было поучиться. Он был настолько пластичен, что подчас казалось, будто у него вообще нет костей. Многие из своих навыков он перенял у своего друга Ган Шена, наполовину китайца, принадлежавшего к той же труппе. Конечно, в физической силе ему было не сравниться с Конаном, однако тот, например, только диву давался, наблюдая, как Тариэль поочередно вынимает из суставов собственные кости и затем ставит их на место, или с какой скоростью крутит головокружительные сальто, что невозможно за ним уследить. Прирожденный акробат, он искренне любил свое искусство, которое совершенствовал всю свою пока еще недолгую жизнь, и полагал, что навсегда посвятит себя ему по примеру отца и матери, коих боготворил. Однако его планам не суждено было осуществиться: родителей Тариэля унесла Черная Смерть. Он и сам был заражен, но почему-то не умер. Оставалось загадкой, отчего Черная Смерть пощадила его. Может быть, она и так была к тому времени пресыщена своей кровавой жатвой. Но поскольку в такие времена никто не станет разбираться, испустил человек последний вздох или еще нет, мечущегося в агонии Тариэля вместе с его умершими родителями и друзьями швырнули в похоронную телегу, вывезли за городскую черту и сбросили в один из наспех выкопанных рвов, ставших огромной общей могилой для сотен жителей того самого аквилонского городка, в котором произошла трагедия. Как он оттуда выбрался, оставалось загадкой…
Тариэль остался совершенно один. Единственное, чем он мог зарабатывать на жизнь, было его искусство, но он был так слаб после пережитого, что оказался просто не в состоянии выступать со своей обычной программой, превратившись в нищего. В конце концов, он примкнул к шайке уличных воришек, и некоторое время весьма успешно промышлял грабежами — его кошачья ловкость и худоба помогали беспрепятственно проникать в любые дома, для Тариэля преград не существовало. Большую часть добычи ему приходилось отдавать Гальду — парню, стоявшему во главе шайки, и сам он от голода еле ноги передвигал, так как боялся оставить себе хоть что-то, ежедневно наблюдая, как Гальд зверски избивает тех его товарищей по несчастью, которые приносят меньше, чем тому бы хотелось. Правда, Тариэлем он был доволен — ведь тот был достаточно удачлив, и до поры до времени не поднимал на него руку. Когда же однажды это все-таки произошло, реакция Тариэля оказалась совершенно неожиданной. Кто бы мог подумать, что в казавшемся тщедушным теле этого заморыша обитает такой гордый дух и такая готовность никому и ни при каких обстоятельствах не позволять сломить себя! Одной-единственной затрещины хватило, чтобы мальчишка совершенно вышел из себя. Тариэль убил Гальда, метнув нож, вонзившийся негодяю в глаз…
С тех пор Тариэль больше никогда не промышлял воровством. Некоторое время он служил при какой-то таверне, обслуживая вечно пьяных завсегдатаев, а когда заведение закрывалось, ползая на коленях с тряпкой в руках и отмывая заплеванный дощатый пол до темноты в глазах. И все это только за еду, которой опять было совсем недостаточно, так что Тариэль не брезговал и объедками. Но постепенно силы его восстановились, к тому же за время такой безумной жизни он неплохо научился себя защищать. В противном случае, его бы давно убили. Жестокие драки вспыхивали почти ежедневно… С какой стати Тариэль решился испытать свои силы в качестве гладиатора, он и сам не смог бы толком объяснить. Скорее всего, попросту гибель на арене показалась ему предпочтительнее, нежели прежнее унизительное существование. Так или иначе, ему был представлен шанс, и Тариэль им воспользовался. Эта история вызвала у Конана немалое сочувствие: судьба Тариэля чем-то напоминала его собственный путь, и он отлично понимал этого юношу. Конан и сам был тогда еще очень молод, однако успел усвоить простую истину: хочешь выжить — не доверяй никому. Он не позволял душевному расположению и симпатии перерасти в нечто большее, и понятия «друг» для него не существовало.
Этот принцип распространялся на всех, и Тариэль вовсе не был исключением, так что не имел оснований питать иллюзии относительно некоей особенной «приближенности» к киммерийцу. Однако позже, уже покинув Халогу, Конан нередко вспоминал его и представлял себе, как сложилась дальнейшая судьба мальчишки. Почему-то ему не хотелось верить, будто она могла нелепо оборваться в одном из боев. Тариэль был из той же породы упрямых, безрассудных и отчаянно мужественных людей, что и он сам, а таких не просто прикончить. Видно, даже богам слишком занятно наблюдать за ними, чтобы быстро лишить себя развлечения…
Конану так и не удалось сомкнуть глаз до рассвета. Рассудив, что ни к чему и дальше пытаться заснуть, он поднялся и снова направился к дому Тариэля. Ему еще предстояло объяснить Даре кое-что относительно Райбера, прежде чем приводить его. Признаваться же себе в том, что именно желание увидеть ее движет им сейчас в первую очередь, Конану совершенно не хотелось. Что он, красивых женщин не знал? Да сколько угодно. И всегда умел сохранять голову на плечах, не очень-то поддаваясь их чарам. А уж какие были у него красотки, передать невозможно… и еще будут, стоит только свиснуть. Так что Дару следует выбросить из головы. Он вовсе не затем пришел в Бельверус, чтобы затеять интрижку с чужой женой.
Правда, при виде Дары все эти благие рассуждения как-то разом улетучились. Тем не менее, Конан взял себя в руки и спросил, может ли он прямо сейчас видеть Тариэля.
— Вообще-то, он еще спит, — улыбнулась в ответ женщина. — Но если он тебе очень нужен, так пойди и попробуй его разбудить.
Некоторое время Конан созерцал своего прежнего знакомого, растянувшегося на постели в чем мать родила и не подававшего признаков жизни. Потом подошел и тряхнул его за плечо.
— Эй, хватит дрыхнуть. У меня к тебе дело.
Тариэль недовольно замычал, но глаза все-таки приоткрыл, не сразу сообразив, что происходит. Наверное, он решил, что сон продолжается, и потому воззрился на киммерийца в полном недоумении.
— Ко-онан? — недоверчиво протянул он затем. — Это… как? Откуда ты взялся? — Тариэль пару раз моргнул, силясь прогнать наваждение, но северянин никуда не исчез и не растворился в воздухе, так что постепенно он начал осознавать, что, в самом деле, это не мираж и не галлюцинация, а самая что ни на есть реальность. — Как ты меня нашел?
— Возле таверны, — невозмутимо сообщил варвар. — Нашел, подобрал и доставил сюда. Что, совсем ничего не помнишь?
— Смутно, — вздохнул тот.
Вид у Тариэля был такой, словно он с утра еще никого не убил и пребывает из-за такого досадного недоразумения в самом мрачном расположении духа. Глаза, воспаленные, с красноватыми прожилками белков, заплыли после многолетних обильных возлияний, лицо, заросшее рыжеватой щетиной, выглядело так, что и можно было страшнее, да некуда.
— Хорош, ничего не скажешь, — изрек он, разглядывая свое отражение в медном зеркале и словно не вполне веря, что видит, действительно, самое себя. — Как же это я так… и что я теперь скажу Даре, а?
— Дара, сдается мне, тебя еще и не таким видела, — заметил Конан, с ухмылкой наблюдая за этими проявлениями запоздалого раскаяния. — Сейчас ты, по крайней мере, не покрыт тремя слоями грязи.
— А что, был? О-ох, — простонал Тариэль, — вот это и называется «здравствуй, ужас». Представляю, что ты обо мне подумал. Наверное, решил, что, как мы с тобой двадцать зим назад расстались, так я с тех самых пор и не просыхал.
— Ну, примерно так.
— А… это… мы с тобой разве вчера не вместе были в той таверне? — ко всему прочему, с лошади Тариэль упал весьма неудачно, повредил колено, и теперь едва заметно хромал по комнате, пытаясь одеться.
— Не совсем. Я подошел несколько позже. Как раз чтобы застать твой торжественный выход оттуда.
— Ничего не помню, — пожаловался Тариэль.
Конану самому не раз доводилась переживать подобные пробуждения, так что осуждать его он особых причин не видел.
— Ты не знаешь, Морус вернулся?