— Мне жаль, что не смог принести тебе ничего кроме этих горестных реликвий, Ютай… Хотя… я привел тебе того, кто сможет доставить толику утешения твоему наполненному горем сердцу.
Карнаж был изрядно удивлен такой речи от гнома, которого, как ему казалось, он уже знал довольно неплохо. Сложив руки на груди «ловец удачи» выпрямился, рискуя встретить макушкой низкий потолок, и сосредоточенно нахмурился. Его черные глаза забегали по комнате, напряженно вглядываясь особенно в темные углы, где зрение подводило.
— Вам нечего опасаться, — заверила Ютай, приблизившись к нефритовой курильнице на низком комоде у стены.
Карнаж по обыкновению издал в ответ свой едкий смешок. Он сотни раз слышал подобные слова, а потом еле уносил ноги. Пусть даже произнесшая носила такое обнадеживающее имя, которое переводилось с островитянского как «гостеприимство» или «теплое радушие». К сожалению, это еще больше настораживало «ловца удачи», вместе с тем, что он никак не мог вспомнить, где же видел ее раньше. С ним подобное редко случалось. Ранкены обладали отличной памятью на лица, потому что их этому специально обучали. Далеко не всегда «дикий меч» знал имя того, кого должен был убить, а «ошибки» допускать не позволялось. Отчего адепты хорошо запоминали всех, с кем они встречались хоть раз, ведь, зачастую, будущую жертву им показывали где-нибудь на городской площади в толпе народа. Вторая же встреча, как правило, была и последней, заканчиваясь поединком.
От курильницы в свете лучины поднялись клубы ароматного дыма. Она развернулась на его смешок и одарила пронзительным взглядом.
Гортт с укором посмотрел на Карнажа, откланялся и вышел. «Ловец удачи» подался было следом, но Ютай остановила его фразой на островитянском, что оказалась надежнее воздвигнутой на его пути и каменной стены толщиной в добрых пять футов:
— Останься, Заннин, нам есть о чем поговорить.
«Ловец удачи» опешил и удивленно воззрился на эту странную женщину в фиолетовом островитянском платье с вышитыми белыми лилиями, потеряв на время дар речи.
— Да, я знаю имя, данное тебе наставником, ранкен, — Ютай с легкой улыбкой посмотрела в вытаращенные на нее черные глаза полукровки.
— Откуда? — выдавил изобличенный ранкен и машинально схватился за рукоять меча за спиной у пояса.
— Если бы ты так страстно не хотел забыть кое-что, то сейчас бы не порывался меня убить, — опять обезоруживающая улыбка, и снова поразительно знакомая.
Ютай распустила свои длинные черные волосы и подошла к «ловцу удачи», безбоязненно проведя пальцами по его кисти, вцепившейся в рукоять меча. Она спокойно ждала, когда он вспомнит. Сказанного ей было довольно. Взгляд Карнажа стал отсутствующим. Он ушел в потаенные глубины памяти.
Почему не мог убить ее прямо здесь и сейчас — Феникс не понимал. Кодекс велел сразу и без колебаний убивать всякого постороннего, кто узнавал имя ранкена. Остановить расправу мог только запрет, а запретить подобное мог только сохё[7] «Диких мечей». Киракава, старый учитель Карнажа, был сохё, и мог наложить запрет, «который невозможно было забыть». Однако кодекс гласил, что вместе со смертью запретившего также умирает его воля, если только волю покойного не примет в наследство мэйдзин[8] ранкенов, согласный следить за ее исполнением. Это также сохраняло у адепта «невозможность забыть».
По спине полукровки пробежал холодок. Ютай могла убить его здесь и сейчас и он вряд ли смог бы перебороть Запрет, то есть даже не вынул бы оружия и не попытался бы сбежать… За что же этой странной женщине даровалась подобная защита?
Воспоминания кружились в голове «ловца удачи», постепенно вырисовывая целую картину. Ее знакомое лицо никак не давало покоя…
Киракава часто водил его на торговую площадь в Трёделе или в порт, когда прибывал корабль с Материка. Наставник наугад выбирал любого человека из толпы и велел ученику запомнить его внешность, после чего они возвращались в свою лачугу. На обратном пути Киракава специально вел своего подопечного по запруженным жителями улицам, чтобы тот не мог сосредоточиться на только что увиденном им лице. Когда они достигали жилища, учитель завязывал молодому ранкену глаза и велел сидеть несколько часов не двигаясь, восстанавливая в памяти именно того, кого приказал запомнить. На следующий день Киракава каким-то образом находил то место, где обитал приезжий или просто житель города и приводил туда ученика. Хуже всего Фениксу давалось вспомнить в толпе кого-нибудь из островитян, так как по началу они казались ему чудовищно однообразными во внешности. Но позже сидение с завязанными глазами уже не требовалось, и, видя успехи ученика, Киракава перешел к самому сложному для полукровки на тот момент: как именно находить того, кого требовалось запомнить…
Словно из глубокой тени воспоминания выступали одно за одним. Вот Карнаж снова идет по тем улицам… В нос бил запах крови. Он тщательно отмыл меч и руки, но этот запах не оставлял его, преследуя от той самой дорожки в саду под сенью старого вишневого дерева. Кисло-горькое ощущение расползалось от корня до кончика языка, оставляя во рту сухость от горячего частого дыхания. Молодой ранкен не чувствовал жары. Пот заливал глаза, но они оставались широко распахнутыми и смотрели прямо перед собой. Он нес в руке свою и только свою добычу — два мешка риса, что выменял на лоскут той дорогой ткани, что зло оторвал от рукава мальчишки, храбро кинувшегося на него со своим деревянным мечом. От легкости, с которой он справился с сыном убитого им воина по телу разливалась странная сладость, словно оно было довольно быстротой рефлексов, не позволивших даже коснуться его. В тоже время голова была пуста, мысли растворялись на кончике языка, оставляя то самое кисло-горькое ощущение непоправимого. Свершенного и абсолютного в своей сути — убийства. Первого. Лишь первого. Хотя тогда казалось, что он, Карнаж, вкусив такой горечи почти до слез, никогда больше не станет убивать. Он бы даже поклялся себе в этом, но слезы так и не скатились по щекам. Они заполнили глаза, но остановились там, у подножия двух черных пропастей ран'дьянских зрачков.
Он медленно брел по кварталу бедняков. Бег был до этого. Бег, быстрый, рвущий из груди молодое сердце. По узким улочкам, самым тесным и безлюдным, куда страже никогда не взбредет в голову заглянуть. Теперь же был шаг. Неровный, неуверенный, медленный. По кварталам бедняков. Где если кому и могло быть до него дело, то только до безоружного. У одной из лачуг, что была по соседству с жилищем учителя, полукровка увидел знакомую девочку, которая часто и с любопытством наблюдала за его тренировками под палящим солнцем. Ему нравилось, когда она приходила поглазеть, хотя он делал вид, что очень сосредоточен и не замечает ее. Девочка с удивлением посмотрела на него, когда он проходил мимо. Из лачуги вышла ее бабка. Старая островитянка побаивалась молодого ранкена, так как была из того поколения, что слишком хорошо помнило старые истории о йома. От нее он впервые услышал это слово, которым она обзывала его всякий раз, когда видела. Вот и теперь, схватив внучку в охапку, она поспешила скрыться в лачуге, опять со злостью кинув это слово ему в спину, словно камень. Тогда Карнаж остановился, обернулся, подошел к лачуге и оставил у порога мешок риса. Потому что знал, что старая женщина и ее внучка жили впроголодь.
Киракава ни о чем не спросил, когда ученик вошел и положил на стол свою добычу. Учитель только одобрительно кивнул. Старый мастер сразу понял, что его подопечный не украл это мешок риса, достаточно было взглянуть… Ни один воришка в целом свете, срезав свой первый кошель или стащив свою первую булку с противня в пекарне, не возвращался к патрону с таким лицом. И от воров, даже самых матерых, редко когда так «пахло» кровью. И дело не в том, что Карнаж оплошал, запах не бил в нос окружающим так как ему, просто Киракава почувствовал это в окружающем ученика воздухе, в движениях, в том как он прятал свои руки, даже в том, как дрожали пальцы, когда он клал меч наставника на стол.
Резь в глазах… Молодой ранкен поспешил умыться водой из бочки. Он зачерпнул снова и снова, и снова. Сначала старательно промывая глаза от едкого пота. Потом взял ведро и окатил себя с головы до ног.
Запах крови не покидал.
Он стоял, закрыв глаза, впервые за многие дни тренировок делая совершенно обратное тому, что требовал старый мастер — он пытался забыть все увиденные сегодня лица… Наконец, запах крови прогнал прочь другой запах. Запах вареного риса, который принялся готовить Киракава. Пустой живот подкатил Карнажу к горлу и его стошнило…
— Так это ты та самая девочка, что жила по соседству с моим учителем? — глухо спросил Карнаж.
— Да. Наконец ты вспомнил, — Ютай облегченно вздохнула.
— Что тебе нужно от меня? Если ты назвала меня так же, как называл учитель, значит тебе нужны услуги ранкена? Так ведь?
Она опешила от подобного вопроса. Карнаж смотрел сквозь нее и будто специально не собирался замечать всей растерянности и даже обиды на свои слова.
— А ты изменился…
Полукровка тут же оборвал лиричную нотку, что пыталась внести в разговор Ютай:
— Мы все меняемся со временем.
— Мне от тебя ничего не нужно.
— Тогда почему на тебе «запрет»? — Карнаж отклонился к стене, сложив руки на груди, — Или ты не знаешь, что случается с теми, кто узнает имя ранкена?
Ютай испуганно отступила к комоду у стены.
— Я не знаю о чем ты говоришь. Я просто хотела тебя поблагодарить…
— О! За что же? — неподдельно изумился «ловец удачи».
Её рука сдернула кусок ткани, что прикрывала портрет над комодом.
— Надеюсь, теперь память тебе не изменит, — Ютай взяла лучину и поднесла так, чтобы Карнаж хорошенько разглядел полотно.
На картине был изображен молодой рыцарь в черных как сажа доспехах с волосами цвета вороного крыла. В руке он сжимал неправдоподобно длинный меч, что было явно фантазией художника, так как трудно было представить, как человек мог в одиночку управиться с таким оружием. Другой рукой он отставил, уперев древко у подошвы высокого сапога, стяг, где на черном поле щерилась красная песья голова. Конечно же Феникс помнил этого человека, хотя так и не узнал его имени.
Ютай развернула принесенный Горттом кулек и выложила на комод скорбные реликвии, что гном выкупил у палача после казни магистра Черных Псов. Скорее мало, чем достаточно… Обломок лезвия меча с запекшейся на нем кровью, кусок изодранного плаща и простой деревянный крестик на кожаном шнурке. Собственно все. Но для нее это наверняка было целым богатством!
Карнаж не стал даже предполагать, какие ветры судеб могли сплести их жизни воедино. Да, это была неплохая история для феларского романиста или даже драматурга, если нужно было заработать на хлеб. Образ непонятого, но благородного рыцаря, как ни парадоксально было при всей кутерьме что организовывалась инквизиторами, проникал в сердца придворных дам в Шаргарде. Однако не стоило забывать, что такой образ не был оригинален, если уделить немного времени красочным и богатым на гравюры сильванийским летописям, где образ лидеров Черных Псов был на удивление однообразен.
Эльфы с интересом наблюдали за развитием религиозного мятежа у своего восточного соседа. Многие даже тайно сочувствовали и исподтишка поддерживали черных рыцарей кто деньгами, кто провизией, а кто оказывался посмелее — позволял даже укрыться в своих владениях, для чего подавал тайное ходатайство королю. Драйл, будучи редким образчиком просвещенного монарха, потворствовал этим просьбам, убивая, по своему обыкновению, двух зайцев разом: уступая прихотям собственного двора и, одновременно, хорошенько пошатывая чужой.
— Расскажи, — тихая мольба неожиданной жалостливой ноткой въелась в самое сердце ранкена.
Феникс минуту колебался. Островитянки конечно не были настолько хрупки, как они казались на первый взгляд, но они любили честность и прямоту без прикрас или же преуменьшений. А в будущем повествовании, которое она просила у Карнажа, с самого первого момента ей могло стать дурно… И тогда он решил сделать ей одно небольшое одолжение. Хотя бы в память о том, как она скрашивала однообразные дни во время его бесконечных тренировок под палящим солнцем.
Он подошел и взял ее руку. Ютай почувствовала, что по пальцам до самого плеча пробежала сладкая нега. Она испугалась, но почему-то последовала за ним, увлекшим ее к раскрытому окну возле кровати. Странное успокоение и вместе с ним усталость навалились ей на плечи. Карнаж обнял ее со спины обеими руками, заключив в объятия и она начала слушать его гортанный голос, что зашептал ей над ухом.
Ранкен говорил по-островитянски. Акцент вскоре перестал ей мешать, будто она всегда слушала этот голос, что вдруг стал ей очень привычен. Она повернула голову, встретилась взглядом с его огромными черными глазами… Снова испугалась, отвернулась. Странная усталость… А Карнаж продолжал свой рассказ. Он говорил ужасные, страшные вещи, но всякий раз когда ее сердце екало — картины в воображении размывались и делались какими-то призрачными. Ютай начала впадать в сладкое полузабытье, руки и ноги перестали слушаться, но ранкен поддерживал и не давал ей упасть. Вскоре усталость отступила, оставив легкость, и по всему телу девушки прошел озноб. Все, что говорил Карнаж, стало казаться спокойной колыбельной, а не жуткой историей о казни магистра черных псов и его подручных. Она слушала его и проваливалась в какую-то глубокую, мягкую перину сна. Или ей действительно грезился туманный сон? Без сомнения в нем происходили ужасные события, но они казались теперь такими далекими и нереальными, что не пробуждали страха или горечи.
Легкий ветерок из окна приятно затрепал ее длинные волосы и вместе с ним рука ранкена скользнула вдоль по предплечью к ее пальцам. Ютай не чувствовала более ничего. Даже ветер, казалось, проходил сквозь нее. Она посмотрела на серебряный диск луны и, с последними словами Карнажа, обмякла в его руках, закрыв глаза.
Феникс стиснул зубы и сгорбился, крепко зажмурившись. Все тело свела жестокая судорога, пройдя от макушки до пяток, и налила его тело силами, да так, что у него задрожали руки. «Ловец удачи» аккуратно уложил девушку на кровать и заботливо укутал в одеяло. Закрыв окно он погасил тлевшую на комоде лучину и вышел в коридор. Дело было сделано. Он забрал ее горе, едва она почувствовала, и не дал пролиться ее слезам, едва они подступили. Ведь на все это простым людям требовалось зачастую гораздо больше сил, чем они думали.
Здание борделя имело небольшую веранду с той стороны, откуда входило большинство посетителей. Туда и направился «ловец удачи», попутно стараясь унять нервную дрожь, что проходила через все тело. Как он и думал, Гортт поджидал его там, стоя возле деревянного столба, подпиравшего покрытый черепицей навес.
В холодном ночном воздухе витали клубы ароматного дыма из гномьей трубки.
— Чего трясешься? Замерз? — спросил Гортт.