- А зачем тогда свеча за него?
На несколько мгновений воцарилось молчание, будто Ян и Филин ждали, кто из них первым возьмется объяснить. Наконец, слово взял дуэргар:
- С тех пор, как я знаю нашего "ловца удачи", я никогда не видел его слез...
- Я видела! - тут же вставила полуэльфка, но запнулась, когда на нее обратились два взгляда.
- Тогда, когда мы меняли ему кристаллы, он испытывал такую боль, что обычного человека пять раз убила прежде, чем мы бы закончили, - резко оборвал Ян.
- Ран'дьянцы не так, как прочие, испытывают горе и печаль, - продолжил Филин, - Эмоции долго накапливаются в них и выходят наружу резко, причиняя сильные душевные муки. Мы с Яном видели такое - будто прорывало бедолагу... Сегодня очередная годовщина гибели его матери. Та самая ночь, когда он не сможет спать...
"Часовщик" молча кивнул.
Скиера осела на скамью.
Все трое, кто как мог и умел, произнесли на сильванийском положенную мольбу Сильвану. Лучница покосилась на руки дуэргара. Меж сцепленных пальцев, в ладонях был зажат тот самый кошелек "ловца удачи", в котором Филину передали выигрыш - единственная вещь, оставшаяся им от полукровки.
Матриарх как всегда прогуливалась по небольшому балкону, расположенному на краю скалы. До рассвета оставалось не так уж много времени, и все темные эльфы в цитадели отправились спать. Но не она, которая давно мучалась жестокой бессонницей. С тех самых пор, как было законченно строительство нового дома для ее братьев и сестер, после Исхода, матриарх не ведала спокойного сна. Выжженная земля лесов Роккар взывала к ней и, как эмпат, она не могла не слышать этого "плача", тем более, вместе с мутагеном, в напоминание о котором на спине остались два рубца на лопатках, в ее кровь проникло нечто, что только усилило эти способности.
Здесь, среди Пепельных Пустошей правили теперь порождения Бездны, неведомо как выбравшиеся на поверхность. Что-то объединяло их с ран'дьянцами, у которых Темные Фениксы изощренным способом позаимствовали "крылья" для борьбы с драконами. От долгого не использования отростки на ее спине атрофировались и исчезли, оставив те самые два рубца, но матриарх продолжала ощущать нечто, тень за спиной, неотступно следовавшее за ней. Это нечто было каким-то чуждым, искусственным и от этого таинственным. Будто и не живое вовсе, оно, тем не менее, обращалось к ней, предостерегая, казалось, от самого себя. В такие дни она своей властью запрещала братьям и сестрам покидать цитадель. И это продолжалось порой месяцами. А после узнавала от посыльных из ближайшего феларского форта о каком-либо несчастье, что происходило в пустошах.
Упорству людей можно было только позавидовать. Больше никто из королей не решался отправить своих подданных на изучение и разработку рассыпавшихся по всем Пепельным Пустошам огромных кристаллических наростов причудливой формы с зеркальной поверхностью. Черные как сажа, после пожара, что сжег леса, они возвышались повсеместно в пустошах. Маги Фелара утверждали, что эти вещи содержат в себе огромное количество энергии. Конечно же, потенциал не шел ни в какое сравнение с Кристаллами Стихий, но люди таковы, что наступят на те же грабли всегда, даже если их заменят такими же, но маленькими, почти игрушечными, орудиями труда карликов из Сильвании.
Послышались нерешительные шаги. Матриарх повернулась в сторону лестницы, что вела на расположенный чуть ниже балкон. Звук доносился оттуда. В ночной тишине можно было разобрать самые незначительные детали. Такие, например, как позвякивание металла о камень на ступенях - шедший будто спотыкался и еле волок ноги, мысками задевая края ступеней.
Эльфка осторожно подошла и встала так, чтобы ей был виден нижний балкон, и в тоже время ее саму скрывала тень нависающей скалы. Несколько мгновений в ожидании ей показались вечностью, когда, наконец, на балконе появилась знакомая фигура.
Полукровка шел, сгорбившись, будто неся на плечах непомерную ношу, что подгибала ему ноги. Правой рукой он сжимал что-то на груди, натягивая шнурок на шее. Приблизившись к краю, он оперся левой рукой о балкон и с усилием выпрямился.
Матриарх чувствовала и поражалась. Вот эта красноволосая "машина", что без устали несколько недель безвылазно провела на внутреннем дворе гильдии, отрабатывая удары с неизменным, железным выражением, сейчас смотрела на луну широко распахнутыми глазами с настолько мученической гримасой, изломившей те самые "железные" черты лица, что в пору было вспомнить символ искусства комедиантов - две белые маски, запечатлевшие всю глубину возможных эмоций.
Из огромных, черных, неплачущих глаз текли, будто сами по себе, два ручейка слез. Рот кривился на бледном лице, словно в судороге. Казалось, ему не хватало воздуха, и он всеми силами проталкивал хоть малое его количество в грудь, чтобы не задохнуться.
Полукровка исступленно вытянулся перед хозяйкой ночи, замерев так, и только движение на его лице не остановилось.
Матриарх, много повидавшая на своем веку, закрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, когда увидела, как огромные черные глаза страдальца начали закатываться. Правая рука Карнажа натянула до предела шнур на шее, с силой сжимая заключенный в пальцах мешочек с пеплом. Ее левая сестра выпустила камень балкона и задергалась, рванувшись к груди - остановилась на уровне плеча, словно бутоном то раскрывающихся, то затворяющихся скрюченных пальцев-лепестков.
Эльфка чувствовала нарастающее, невозможной, казалось, силы напряжение. Спазм и агония в одном котле, превратившие на ее глазах полукровку в статую, состоящую из натянутых до предела струн.
Она припала на колени, переводя дух и не отрывая глаз от этой жуткой сцены. Мученически искривившиеся губы, наконец, выпустили крик. Его крик, от которого, казалось, содрогнулись звезды на холодном небосклоне. Скорбный, наполненный глубоким горем, но в тоже время оглушительный, пронзительный, режущий уши металлическим отзвуком - искусственный и какой-то чужой. От такого кровь стыла в жилах, особенно если его издавало живое существо...
Лан вздрогнул и открыл глаза. Катрин прижалась к его плечу и смотрела, не моргая, на две сильванийские свечи, что догорали на полу в их комнате.
В глубокой тишине спящей мирным сном таверны через тонкую стенку до них донеслись приглушенные всхлипывания.
Бард поднялся и вышел в коридор. Осторожно прошмыгнув в соседнюю дверь, он увидел Клару, что сидела на полу в объятиях маэстро. Старый фокусник пытался утешить женщину, поминутно бросая взгляды на свечу на старом табурете.
- Какое яркое и беспокойное пламя в этот раз, - выдавила Клара.
- Ну-ну, не волнуйся. Он выдержит... - хрипло ответил маэстро.
Прилетевший из двери следом за Ланом сквозняк погасил огарок.
Бард облегченно вздохнул - младший брат Сильвана, Сильф, явился и засвидетельствовал им окончание мук страдальца.
Этот вздох облегчения той ночью отозвался эхом и в Лангвальде, и в Шаргарде, где коротал время до рассвета напротив такой же сильванийской свечи один ларонийский квартикант. Эйлт сильнее сжал рукоять подаренного полукровкой кинжала, успокаивая нервно дрожащие руки, и тихо произнес: "Держись, дружище".
* * *
Свобода. Сладостное слово для многих на Материке. Для кого-то она была в тягость, кому-то светила путеводной звездой в нелегком странствии, иным представлялась недостижимым и, тем не менее, манящим чудом.
Для Карнажа свобода была везде: и там, куда он шел, и там, откуда направлялся. Казалось, не существовало такой вещи, что смогла бы его привязать к чему-либо или к кому-либо надолго. Матриарх не ошиблась, когда проницательно заметила главе убийц драконов о своеобразии "преданности" красноволосого соратника. Ее слова глубоко запали в душу гнома, оставляя пусть и противоречивый, но все же осадок. У Тарда в голове не укладывалось, как возможно быть и заодно и, в тоже время, в стороне от дел наемников. И винить за это старого бородача, бывалого вояку, было бы нестоящим делом, а уж убеждать в чем-то и пояснять подобного рода позицию полукровки - вовсе неблагодарным.
Гном очень привык к обычаям боевого братства, даже более того, проявлял в этом деле несгибаемый консерватизм. Отчего, наверное, не понимал, почему Карнаж так упорно избегает совместных посиделок, являясь только под вечер. Как правило, он тут же садился ужинать. Ел быстро и молча, после чего устраивался за печкой и спал ровно шесть часов. Затем снова поднимался и уходил.
Однако Тард не упрекал его, ни словом, ни вздохом не выражая своего недовольства. Чего нельзя было сказать о Гортте. Последнего, кстати, и сам Бритва с некоторых пор старался успокоить. А делал он это потому, что заприметил в действиях Карнажа ту самую вещь, которую всегда уважал - решимость, пусть даже в чем-то походящую на маниакальное устремление.
Во время памятного разговора на борту феларского корабля, перед тем, как им причалить к Venorik Suul, Тард хорошо запомнил, как исказилось лицо "ловца удачи" и то ощущение, когда красноволосый прошел мимо него. Выходило, будто гном сам отпустил поводья и, может быть, даже не желая того. С тех пор главой отряда овладело то самое любопытство, которое безраздельно властвует над любым исследователем и направляет его в изысканиях различного рода. Тем паче гном еще не дошел до той степени швигебургской черствости, когда терялся интерес ко всем живым существам без разбора.
Большинство наемников, да что там, все поголовно, кого ни возьми, были вполне довольны и согласны с ролью орудия в руках объединенных королевств. И в самом деле, чем плохо вершить возмездие под прикрытием патента, что обещал им всякое содействие? Да без этого клочка бумаги одному Основателю известно, как бы повернулось все дело. Удалось бы им вообще добраться до Пепельных Пустошей или нет?
Однако, "ловец удачи" оказался совсем другое дело. Та самая неугомонность, что попортила немало крови Тарду поначалу, принесла свои плоды: стычка с головорезами Кобры в Шаргарде, скверное гостеприимство на острове Палец Демона и, наконец, убийство чудовища в оружейной темных эльфов. Все события произошли не без ключевого участия Феникса и не позволили считать отряд Бритвы очередным слепым и покорным оружием в политических играх правителей. Что ни говори, а это льстило наемникам и привносило частичку того самого, драгоценного, чувства свободы.
Поэтому Тард ждал и наблюдал, отложив свои попытки вразумить полукровку. Еще очень далеки были те времена, когда из мира исчезнут, унесенные ветром времени, суеверия, а, вместе с ними, и попытки опознать в неисчислимом калейдоскопе событий знаки судьбы. Гном хотел и пытался прочесть их. И у него для этого было довольно времени, пока они прозябали в цитадели, не смея нарушить приказ матриарха. Можно было предположить даже, что Бритва, доверившись ей, именно поэтому и стал наблюдать за "ловцом удачи", на самом деле смутно представляя чего ему ждать. А вот сама матриарх знала, что к чему, но не спешила сообщать это кому-либо.
Темная эльфка прекрасно понимала, кто тренировался без устали у нее во внутреннем дворе. Также она знала, зачем и почему. Более того, обладая изрядным даром провидения, она могла уже примерно судить о результатах. А они обещали быть стоящими, по крайней мере, на взгляд ее сородичей. Что, в свою очередь, оказывалось пусть страшной, но основательной рекомендацией для будущего убийцы драконов.
Дело в том, что, при всей откровенности, на которую матриарх могла рассчитывать после их последнего разговора с полукровкой, она, все же, принадлежала к тому типу женщин, которые достаточно доверяли своей интуиции. Это, в свою очередь, могло помочь избежать душещипательных бесед. В конце концов, история Материка знала немало примеров, когда дипломатия известных мэтров своего дела терпела крах как раз из-за таких, не столь уж необходимых, диалогов. Темная эльфка, со свойственной ей проницательностью, составила целый набор суждений, касательно Карнажа, и, согласно сделанным выводам, решила, что лучшего варианта ей не найти.
Во-первых, ремесло красноволосого оказалось незаурядным - "ловчие удачи" слыли одними из тех, кто расплачивался риском за безбедное существование, однако, как правило, в их рядах мало кто оставался баловнем судьбы больше двух-трех лет. Рано или поздно клинок наемника, когти какой-нибудь твари в заброшенных руинах или искусный магический капкан делали то, что просто не успевала сделать старость. И многие, видя, как подобное занятие сильно сокращало и без того краткий отпущенный век, решали изыскать другой способ, чтобы жить по-прежнему на широкую ногу, но с меньшим риском. Карнаж оставался "ловцом удачи" вот уже пять лет к ряду, и это наводило матриарха на мысль, что полукровка оказывался не так прост и чем-то выгодно отличался от прочих коллег по ремеслу. Объяснение этому она нашла во втором пункте своих выводов: полукровка был недоучкой. Как ранкен он не достиг не то, что вершины, даже просто той ступени, на которой ученик может считаться мастером. Тоже самое можно было сказать и о науке в воровской гильдии. Первый из этих двух выводов был сделан матриархом после изучения смертельных ран на теле velg'larn'а, а второй - после осмотра вскрытых полукровкой дверей. Если бы мутант не пытался забавляться со своим противником, Карнаж был бы мертв. Если бы магический замок на створках оружейной оказался новой системы, Фениксу наступил бы конец еще раньше.
Удача? А вот это вряд ли. Трезвая оценка собственных способностей, знания и умение сделать логический вывод. При этом все достаточно быстро. Хотя бы потому, что недоучку никогда не оставляют сомнения, а стремление компенсировать недостатки проникает глубоко в душу. Таким образом, самоуверенность не обретает пагубной силы, однако уязвляется самолюбие, но до известных границ, где всю картину подправляет-таки последними штрихами успех.
Она была более чем уверена, что Карнаж все превосходно рассчитал, когда решился проникнуть в оружейную. На окраине мира в последнюю очередь стоит ожидать появления новаторств в области охраны имущества. Слишком далек был Швигебург, чтобы вовремя обзавестись последними детищами технического прогресса. И еще дальше находился Форпат, чтобы озаботиться приобретением новинок в сфере магической мысли. Что уж говорить о нападении velg'larn'а? Любой головорез, который не даром есть свой хлеб, мог сразу понять: если ему не настал конец в первые несколько минут, то, очевидно, у твари на его счет имелись другие, более обширные, планы.
Последнее из вышесказанного приводило матриарха к третьему и завершающему пункту ее выводов: полукровка цеплялся за жизнь всеми конечностями и любой ценой. В дело шло все: от изощренности и изобретательного коварства, до жестокости и показной кровожадности. Иначе, как он так долго прожил в эти неспокойные времена? Можно было бы списать всё на раннюю осиротелость и соответственный образ мыслей, сформированный пониманием полного одиночества вкупе с тем, чтобы полагаться только на свои силы. Однако она не сделала подобного промаха. Слишком хорошо она знала ран'дьянцев. Полукровка явно показывал близкое им родство, апогеем которого явилась жутковатая сцена на балконе в лунную ночь. Прибавив к этому рассказы Тарда об их злоключениях на острове Палец Демона, темная эльфка только укрепилась в мысли, что Карнажу перепало куда больше от таинственных коренных жителей Материка, нежели от сильванийских эльфов. Одного она не могла понять, почему эльфийская кровь, которой, как никак, была половина, нисколько не смягчила эмоциональную жесткость и невосприимчивость истинного ран'дьянца? Ведь устроенное Карнажем на острове Палец Демона столкновение двух кланов наверняка обернулось такой резней, где под острую сталь пошли все, от мала до велика. И пусть сам замысел восхитил ее, как подлинную дочь своего народа, но итог заставил содрогнуться, как любое существо, что дышит и чувствует.
Недаром, все же, жителей Ран'Дьяна считали воплощенным оружием. Когда объявлялся враг, то горе было ему, если он явно это показывал. Колебания предков Феникса по материнской линии и так были незначительными, но когда угроза становилась очевидной, они превращались в машины для убийства. Самый отъявленный рубака среди прочих, что не принадлежал к этому народу, в глубине души понимал: он причиняет боль и страдания, пусть даже во имя стоящей цели. Глухой и слепой к страданиям палач имел возможность прозреть и услышать, благодаря потаенному свойству сострадать самому оголтелому противнику. Но не ран'дьянцы. В них, казалось, изначально это свойство отсутствовало вовсе.