- Здесь я, здесь, Ибрагимка, - Никита присел на корточки рядом с Юсуповым. Обнял его голову, прижал к груди своей, едва сдерживая слезы. Никуда я не поеду, - прошептал он, - не брошу я тебя ни за что.
- А Гришку бросишь? - спросил Юсупов.
- Ох, попортили, попортили, сударика, - запричитала на крыльце от жалости старуха-хозяйка.
И тут Никиту осенило. Оставив Юсупова, он подошел к снятой с аргамака богато украшенной сбруе, брошенной посреди двора. Наклонился, перебрал ее и... вытащил запрятанный внутри белый холщовый мешок, от прикосновения к которому у него тут же зачесались пальцы.
- А ну, поди сюда, - позвал он к себе старуху. - Скажи-ка мне, есть в Ваших местах какой добытчик, ведовством али колдовством искусный? - спросил ее строго.
Старуха в ужасе замахала на него руками:
- 'Что ты, государь, батюшка священник наш местный уж так запужал нас всех, что и думать-то не смеем!
- А все же? - допытывался Никита. - Никому не скажу, клянусь.
Старуха опасливо оглянулась по сторонам и, привстав на цыпочки, шепотом сообщила:
- Мельник наш, мастеровой по этой части. О-о-ой, каков!
- А где живет этот мельник? - быстро спросил Никита.
- А где ж ему жить? Там, где мельница его, на речке, значит. Внучок мой знает, показать может.
- Так зови его, мамаша, поскорей.
Старуха побежала на сеновал и вскорости привела Никите белобрысого босоного мальчонку лет тринадцати. Увидев столько вооруженных людей вокруг, пацан боязливо озирался по сторонам. Особенно пугали его своей непривычной внешностью татары.
- Знаешь, где мельник живет? - спросил, присев перед ним, Никита.
- Ага, - мальчишка слабо кивнул.
- Покажешь?
- Ага.
- Тогда полезай ко мне в седло. - Никита бегом бросился к своему Перуну и вскочил в седло. Затем подъехав, наклонился из седла и одной рукой подхватил пацана наверх. - Фрол, со мной поедешь! Вы же, - приказал он Растопченко с Лехой, - здесь оставайтесь и от Ибрагим-бея ни на шаг не отходите. Головой мне отвечаете за него! А это, - он указал на брошенный рядом со сбруей аргамака холщовый мешок, - пусть пока здесь лежит. И никто пусть не смеет прикасаться, покуда я не ворочусь! Сейчас, Ибрагим, сейчас я ворочусь! И все поправится, вот увидишь! - прокричал он Юсупову, пришпоривая коня. - Правда? - погладил по голове немного похрабревшего мальчонку. - Тебя как звать-то? Филя? Верно, Филя? Вот тот-то.
Застоявшийся Перун сходу радостно взял в рысь, только пыль завилась из-под копыт.
Глядя.на страдания Юсупова, Витя чувствовал себя очень нехорошо. Забылись все мытарства похода: и как сам он дважды падал с лошади, и как при переправе вброд чуть не утонул Рыбкин, свалившись в воду. Сейчас все это как-то само собой испарилось из Витиной памяти. Его мучили угрызения совести. Хоть и не в его голове родилась вся задумка с зельем и не сам он отраву в сбрую аргамака клал, а все-таки ощущал свою причастность - ходил ведь к Машке-Козлихе за этим самым треклятым голубцом. Знал, что не на благое дело используют его, но что так все выйдет - Витя никак не ожидал. Даже спасительные мысли о грядущем богатом вознаграждении сейчас ему в голову не лезли. До вознаграждения еще далеко, да и неизвестно, будет ли оно, но что во всей этой истории легко и помереть можно, сам не заметишь, это Витя усек. Он с ужасом думал, что могла же Козлиха сыграть с ним злую шутку: вот, взяла бы и не сказала про то, какую голубиная травка опасность представляет. Что тогда было бы? Он бы сам так мучался, как сейчас Ибрагим-бей? Слава Богу, честная бабка попалась. Но не все же такие. И еще далеко не ясно, не передается ли эта зараза от одного человека к другому каким-нибудь только колдунам ведомым путем. Положили же зелье аргамаку, а хозяин тоже заболел.
Исполняя приказание князя Ухтомского, Витя старательно высиживал рядом с умирающим сыном Юсуф-мурзы, но все же старался держаться подальше и даже соорудил себе на удивление всем татарам из носового платка некое подобие марлевой повязки на рот и нос, вспомнив советы по профилактике из программы "Здоровье". Рыбкин же наоборот забыл все предосторожности. Он так разжалобился, что чуть не плакал и, гладя аргамака по гриве и хвосту, все время приговаривал: "Хорошая лошадка, жалко лошадку...л. Витя попробовал прикрикнуть на него: "Ты, Леха, подальше отойди. Не трогай руками!" Но бывший сержант, похоже, даже и не услышал его. "Вот полоумный, - ворчал про себя Витя, - но вдруг татарин этот и вправду кончится - грех на моей душе будет, точно. Ну и влип..."
Встав на колени в кружок, татары громко молились по-своему, воздевая руки к небесам.
Поцеловав аргамака в лоб, Юсупов с огромным трудом стал подниматься на ноги.
Витя понимал, что надо бы помочь ему, поддержать, но никак не мог себя заставить. Татары тоже не шелохнулись, но не из страха заразиться, а по другой причине - они не смели прикоснуться даже к ногтю своего предводителя.
К Витиному стыду его опередил Рыбкин, который смело подставил Ибрагиму свое плечо, но сам Юсупов с благодарностью отослал Леху прочь: "Подальше, подальше поди, не трогай меня".
"Он что, думает, у татарина просто грипп, что ли?" - думал с раздражением Витя, но сидеть на месте уже становилось неприличным.
- Да мы не боимся, не боимся, нам что! - довольно громко произнес он, чтобы подбодрить самого себя, и тоже подскочил к князю.
Но по-прежнему отмахиваясь от них, Юсупов сделал шаг, другой и вдруг громко застонав, споткнулся и ухватился за шаткие перила лестницы.
Витя с Лехой бросились к нему и подхватили Ибрагима под руки.
- Вы бы присели, ваше сиятельство, - уговаривал князя Витя. - Нельзя вставать-то вам. Скоро уж Никита Романович прибудет.
- Воды! Пить хочу, ужасно пить хочу! - прохрипел Юсупов и высунув язык, старался облизнуть губы. Витя увидел, что язык князя весь распух и покрылся отвратительными гнойниками.
"Господи, что же это с ним? - в панике думал Витя. - Можно ли воды-то ему давать?" Он где-то слышал, что при некоторых заболеваниях жажда мучает страшно, но пить воспрещается категорически, только вот при каких - он не помнил. "Дашь воды, а он концы отбросит. Кто виноват будет?"
- Ты жив, дружок? - Ибрагим слабо похлопал по спине своего аргамака, лежащего неподвижно с закрытыми глазами. Конь всколыхнулся, дернул ногой и снова затих. - Жив еще... Что же Никита так долго не едет? - Ибрагим с трудом напрягая слезящиеся глаза, всматривался в дорогу. - Так и помру, попрощаться не успеем... Воды принеси, не слышал разве? - попросил он стоявшего поближе Леху.
Рыбкин вопросительно взглянул на Витю. Рас-топченко пожал плечами, можно или нельзя - кто знает-то?
Но под требовательным взглядом князя Леха послушно направился в избу. Старуха налила ему полный кувшин свежей колодезной воды. Выхватив кувшин из рук Лехи, едва он возвратился, Ибрагим почти залпом выпил с полкувшина и с глубоким вздохом снова опустился на траву.
- Ему дай, - сказал он Лехе, отставив кувшин в сторону и указывая на аргамака, - тоже, наверное, пить хочет.
Рыбкин послушно принялся поить аргамака. Вдали, там, где желтоватый вытоптанный шлях сливался с выцветшим от полуденного зноя небом, завертелось небольшое облачко пыли.
- Едут, едут! - возвестила старуха.
Татары прервали свою молитву. Ибрагим-бей с облегчением улыбнулся дождался. Все кинулись к дороге. Только Рыбкин остался с Юсуповым. Действительно вскоре уже можно было легко различить двух всадников, мчавшихся по шляху во весь опор. А по воздетой вверх золотой стреле на шлеме первого из них, сиявшей на солнце, легко узнали князя Ухтомского. Татары, повеселев, засуетились вокруг своих коней. Еще никто не знал, везет ли Никита Романович с собой мельника, а тем более, сможет ли тот мельник излечить Ибрагима, но угнетающее чувство безысходности, казалось, совершенно беспричинно сменилось у всех радостной надеждой.
Всадники стремительно приближались. Теперь уж без труда можно было увидать, что за спиной Фрола сидит, крепко держась за наездника, маленький седоволосый старичок в серой холщовой рубахе и лаптях, обмотанных на босу ногу. За спиной у старичка болталась котомка, сплошь покрытая цветными заплатами.
Подскакав, Никита сходу спрыгнул с седла, бросив поводья Вите, который от неожиданности едва сумел поймать их на лету, снял с седла мальчонку и буквально стащил вниз старика. Мощными руками пронес его, держа подмышки, над землей и поставил перед Ибрагимом.
- Вот. Что хочешь делай, отец, но без твоей помощи не вытащить мне дружка моего из беды. Если выдюжишь - что хочешь проси, ничего не пожалею.
Мельник хитро прищурился подслеповатыми глазами, закивал головой и подошел поближе к Ибрагиму, разглядывая его.
- Ты посмотри, что нашли-то мы в сбруе коня его, говорил я тебе, Никита указал деду на холщовый мешочек с "голубцом", все еще лежащий на прежнем месте. - Может, от него все приключилось? А? - Он хотел взять мешочек в руки, но старик быстро остановил его:
- Не трогай, не трогай, сударик мой, дай сам погляжу...
И, сильно сутулясь, зашаркал лаптями по траве к "голубцу". Некоторое время он как-то странно пританцовывал вокруг него, а затем воскликнул:
- Ах ты нечисть, ах ты нечисть болотная! Отрава окаянная! Да кого ж сподобило такое бесово зелье подсунуть! Огонь, огонь несите, сжечь его надо! - приказал он.
По знаку Никиты Фрол тут же принес из избы зажженную лучину. Нашептывая какие-то только ему ведомые слова, мельник обложил "голубец" березовыми палочками, наломанными от вязанки дров на задворке, присыпал сверху березовой корой и поджог от лучины, читая вполголоса наговор. К удивлению всех