Мой оптимизм согревался мыслью о Чхине, я верил, что она где-то на пути к городу. Удивительные параллели в жизни: вот она, женщина, снова и снова должна спасать мужчин, зашедших в тупик и готовых свихнуться от страха. Тоже, должно быть, наезженная колея эволюции.
И верно, моя любимая торопилась изо всех сил по горной дороге, теперь трудно проходимой из-за скальных обломков, намывов почвы и мусора. В старой соломенной накидке, с небольшим узелком в руках, она была похожа на обыкновенную мирянку, бегущую из Тхэ подальше от людоедских бесчинств.
Я был уверен, что Чхина - необыкновенная женщина, и не только потому, что одолела "комнату страха". Она была, может быть, единственной среди даньчжинских женщин, у кого любовь, кажется, стала высшей духовной ценностью. А может быть, и вообще среди женщин планеты - если верить выкладкам высокоученых психологов. Ведь они утверждают, что любовь стоит на шестом месте после музыки в ряду общечеловеческих духовных доминант. Так что я не сомневался - чувство выведет ее из любых ловушек Даньчжинского Времени...
Чхина благополучно добралась до пустой хижины контрольно-пропускного пункта. Здесь проходила граница заповедника и монастырских земель. Она отдохнула, сидя на каменной скамье, поела из того, что было в узелке. Дождь издевался над пузырями в лужах, которые сам же и породил. Заросли цепких кустарников собирали небесную влагу и, отяжелев, обрушивали на дорогу водопад из крупных капель. Чхина старалась не смотреть туда, где когда-то проходила линия из красной охры, теперь уничтоженная грязевыми наплывами. Но граница жизни ощущалась обостренными чувствами. Сначала подступила тревога, потом нахлынул страх - любовь к своему Пределу. Мистические табу, эти первозданные законы, всегда были сильнее человека. Это Чувство любви-табу вдруг вырвалось из глубины сознания Чхины, отняло решимость. Сила богов - в этой невидимой черте, что пролегла под лужами и грязью. "Здесь твой Предел, - будто сказал кто-то свыше, - созданный только для тебя и во благо тебе. Ибо у каждого должен быть свой Предел..."
Она поднялась со скамьи и отважно ступила в лужу. Босые ноги словно обдало кипятком. Но Чхина продолжала идти, чувствуя cильное сердцебиение. И вдруг повалилась ничком, забилась в конвульсиях...
Ее нашли в хижине контролеров, вывалянную в липкой синей глине, среди пустых консервных банок, оставленных охраной заповедника. Чхина собиралась с духом, чтобы снова и снова штурмовать свой Предел.
- Уйдите прочь! - закричала она. - Я ненавижу, когда мне мешают!
- Совершенный тебя зовет, - сказали смиренно монахи. - Он в келье для умирания. Никак не может умереть.
Конечно же, она пошла с ними.
- О чухча, как приятно видеть тебя! - обрадовался ей Духовный Палач и погладил ее руку. - Пусть у тебя будет много детей и внуков. Научи обязательно их, чтобы умели жить в любом времени, чтобы даньчжины не исчезли. А сейчас, я понял, они хотят исчезнуть. Без самости, без имени... Даньчжины - не имя...
Передав ошеломленной женщине Мантру и сказав, для чего это делает, он облегченно вздохнул.
- Вот и все, чухча. Я закончил свои дела. Теперь уходи.
Женщина другого народа, наверное, зарыдала бы: "Не умирайте!" Даньчжинская же чухча сказала с суровой искренней любовью в голосе:
- Пусть боги дадут вам хорошее перерождение в будущей жизни, о добрый мудрый человек. Счастливой вам смерти.
Световой день близился к концу, а мы все шли и шли, пробираясь через заросли, завалы, болота, хватая жаркими ртами дождевые струи. Я видел безумно выпученные глаза Анри, слышал свистящее дыхание и стоны Билли, скрежет зубов Орландо. Только бы выжить! Дотянуть до привала!
Мой мозг отупел, сознание временами отключалось, и в такие моменты мое тело двигалось по инерции, совершенно не чувствуя тяжести и боли. Я еще раз познал и убедился - природа предусмотрела механизм спасения, когда наступает время трудностей, находящихся за пределами наших возможностей. Отключить разум, превратиться в сомнамбулическое бесчувственное существо - и ты способен жить в невыносимых условиях. А если эти условия надолго? А если на всю жизнь?
Даже в предельном отупении я пытался исследовать в себе то существо, которое вырвалось из преисподней разума. Это был хорошо отработанный метод древних мудрецов - изучать в себе раба, находясь на грани жизни и смерти. Это тоже входило в опыт тысячелетий, в коллективно-бессознательное. Сначала я ощутил страх и любовь к высшему существу на носилках, Я горячо возжелал во всем довериться господину, его божественному мнению. Мне хотелось унижаться, есть горстями грязь из луж, хо телось в предельной степени высказать свое ничтожество, чтобы заслужить милость и спасение. Мой коллективный предок точно знал, что я должен хотеть: бессамость - единственное средство спасения перед лицом небывалых опасностей.
Я сопротивлялся напору тысячелетий. Я звал на помощь мысли и постулаты НМ. И я раздвоился. Один я страдал под невыносимой тяжестью, тратил силы на сомнения и поиски выхода и уродовал себя, пытаясь остаться самим собой; другой я, отдавшись чужой воле, шагал, как робот, не различая добра и зла.
Я словно увидел его наяву - изможденного немолодого дикаря на больных ногах, увитых синими венами. Морщины на его лице ломались и дергались в страшном напряжении, и безобразные шрамы на лбу тряслись, как куски грязного теста... Не единожды клейменный невежественный раб - мой коллективный предок? Фундамент моего сознания? Мой спаситель в безвыходных положениях?
В его надрывном дыхании и стонах я слышу жажду Покоя. Он мечтает на ходу о Покое. Цель всей его-моей жизни - только Мир и Покой... Она слоится, эта цель и мечта, она разноцветна, она состоит не только из безделия и отдыха, но и еды, и утех, из яркого солнца, пахучих трав и холодных ручьев, из трепетных молитв, красивых вещей и дурманных видений.
Я истерически грежу о пище и женщинах и о безделии. Изо всех сил вспоминаю красивую толстую женщину из недоступно высокого дома. У нее необъятные мягкие бедра. Она любит меня почти так же сильно, как и того, кому принадлежит. Ее добрые глаза похожи на материнские. Ее шершавые руки дают мне еду. Много еды. Очень вкусной еды, украденной у господина...
Чей-то испуганный шепот вытаскивает меня из видений:
- Где Хаббарт? Его нет!
Все уже остановились, а я продолжаю идти. Мои руки и бесчувственное плечо скользят по алюминиевой трубе, упираются в препятствие. И до меня доходит: астматик пропал!
- Оглянулся - никого! - взволнованный шепот француза.
- Вот сволочь! - Билли выглядывал из капюшона, как из пещеры. - Неужели бросил нас?
Монстр распорядился ставить бивак и разводить огонь, а сам, забрав оружие из носилок, отправился изучать следы. Вдова старательно несла над ним зонтик.
Вернулись они быстро. Худое лицо монстра было сурово и возвышенно, вдова же была похожа на побитую собачонку - вздрагивала при каждом звуке.
- Хаббарда унес тигр, - торжественно произнес монстр.
- Ка-ак тигр... - пролепетал Билли.
- Ничего же не было слышно... - с трудом проговорил Освальдо. - Ни рычания, ни крика.
Монстр снизошел до объяснений:
- Обычное: тигр находит стадо свиней и следует за ним. Как проголодается, хватает одну свинью, но без шума и без крови - чтобы не вспугнуть остальных. И отбегает метров на двести. Свиньи успокаиваются и продолжают пастись. Когда тигр опять проголодается, так же без шума и крови хватает вторую свинью. И так - пока не сожрет все стадо. Потом идет искать других свиней.
- Вы хотите сказать... - Билли в ужасе вцепился в свои волосы. - Он охотится на нас? Как на свиней?
- Теперь все люди для него свиньи, большое стадо свиней.
- И он опять кого-то схватит?!
- Свиньи ему хватает на два дня. А такой толстой свиньи, как ваш Хаббард, ему хватит на все три.
- Вот почему ты поставил его в хвост... - потрясение пробормотал я.
- Я же гарантировал вам безопасность, господа? - монстр улыбался. - И опять гарантирую. Вы еще не раз убедитесь, что мои гарантии научно выверены и поэтому сверхнадежны.
- Но убитый вами... наш коллега, который шутил... Почему тигр не удовлетворился им? - спросил Освальдо. - Ведь тело досталось ему?
- Тигры падалью брезгуют, когда есть живая пища.
Мы бездумно что-то делали под руководством испуганной вдовы, все наши мысли были о людоеде, который где-то рядом раздирает труп несчастного Хаббарда. Шумевшие под дождем заросли и подступающая ночь усугубляли мысли о людоедах. Но вот появился кривобокий массивный навес из листьев, ветвей и пластиковой пленки поверху. Раздраженно зашипел костерок, давясь смолистым крошевом. Мой древний предок замурлыкал что-то в предвкушении Покоя, все заметно приободрились. Древняя магия огня! Людоед, может быть, разглядывает нас из темноты, а мы размягчились, особенно вдова. Она развешивала у огня всю свою одежду, сверкая голыми ягодицами с чисто даньчжинский непосредственностью.
- Отгоняй искры, - сказала она французу. - Чтобы не прожгли.
- Позвольте, почему именно я? - вежливо поинтересовался он.
Ему никто не ответил, и он встал на защиту скромных нарядов вдовы с пучком веток в руках.
Мне бы тоже просушить дождевик, портянки, набедренные ухищрения, но я, пораженный благостной апатией, лежал на голой земле: наступи на меня слон я бы не поморщился. Но какая-то сторожевая мыслишка все еще копошилась, чего-то выискивая.
Знаменитая рабская лень, заклейменная в веках! Я плавал в ее неге, я упивался ею, пользуясь моментом. Но сторожевая мыслишка колола и колола, покушаясь на мое блаженство. Что-то лениво сопротивлялось мыслишке, пытаясь унять ее, насытив подходящей пищей: рабство - подневольный труд, а лень биологическая защита от него.
Нет, слишком просто. По-видимому, это верхний слой истины, огрубевший и подсохший от соприкосновения с миром грубых истин. А что поглубже? Опять подневольный... Вся жизнь моего многотысячелетнего предка была, оказывается, подневольным трудом. Со стонами и проклятьями он тащился в неведомое, то влекомый страстями, то подгоняемый чужой волей. Но ведь должно было быть что-то неподневольное? Приятное, увлекательное, творческое?
А с другой стороны - даже свободный современный человек, достигший стадии раскрепощенного творческого сознания, сколько времени он проводит в рутинном, вынужденном, мучительном для него труде? И глину месит, и мусор вывозит, и с бытом сражается, и в долг берет под любые проценты... Чем не подневольный человек? Но никому в голову не придет назвать его так.