Чхина затравленно взглянула в глубь улицы - ни души. И в окнах хижин ни движения, ни лица. Только голуби, будто мыши, скреблись под замысловатыми стрехами да по каменным плитам неслись под уклон шумные ручьи.
Чачанг вынул из-под халата шелковый шнурок.
- Не подходите, - с ненавистью сказала Чхина, прижимаясь спиной к стене.
Придворная дама стояла за широкими спинами братьев, накрывшись модным в столице зонтиком, похожим на мыльный пузырь.
- Ты не сделала то, что обещала сделать, - она не скрывала злой радости. - А нам некогда ждать. Мы уходим вместе со всеми.
- Не надо сопротивляться, - миролюбиво произнес Пананг. - Ведь все по закону. Боги не дали тебе уйти, чтобы было все по закону.
- Ты красивая, - сожалел Баданг. - Уже не наша.
- В другой жизни тебе будет лучше, - сказал Чачанг с состраданием, дергая шнурок на разрыв, отчего он звенел, как струна. - А в этой жизни ты всем мешаешь. Обыкновенной женщиной ты никогда не сможешь стать. Надо умереть. - Он уже умолял:
- Очень надо, Чхина... Смерть - хорошо. Все давно хотят твоей смерти. Все желают тебе лучшего перерождения.
Кто-то вспугнул голубей, и они с шумом взлетели.
Подстегнутый страхом и новыми звуками, Чачанг стремительно бросился к Чхине, сдавив ее горло шнурком. Пананг и Баданг схватили ее за руки. Но испуганно вскрикнула придворная дама, и Чачанг рухнул без звука, оставив шнурок на плечах Чхины. Его братья побежали вверх по улице, к храму, широко распахивая плотные полы придворных халатов. Говинд легко догнал сначала старшего, более грузного, и уложил его ударом альпийского топорика по хребту. Потом догнал Баданга - и тоже перерубил позвоночник, - древний прием "защиты" даньчжинских горцев. Когда-то так встречали завоевателей из Чужого Времени. Мучительная смерть врага - драгоценный камень в ожерелье Покоя...
- Убийца здесь! - визжала придворная дама, не трогаясь с места. Ловите убийцу! Вот он!
"Герой" подошел к Чхине, вложил в ее руки топорик.
- Сама убей ее.
- Ну уж нет! - Чхина отбросила топорик. - Чем больше она проживет, тем ужаснее будет ее перерождение. Она уже сейчас похожа на злую обезьяну с выщипанными бровями.
- Похожа, - согласился Говинд, мрачно взглянув на визжащую женщину. Но лучше бы она была ослицей или вьючной лошадью.
- Она беременна уродом. Много не унесет.
- Тогда ты мне поможешь.
Говинд и Чхина перелезли через стену, забрызганную кровью, потом они бежали крохотными двориками и скользкими крышами, хотя за ними никто не гнался. Проскользнули через пролом, в складское помещение службы охраны. Здесь много было боеприпасов и оружия, аккуратно расставленного в пирамидах и разложенного на стеллажах.
- Что ты задумал, Говинд? - спросила Чхина, отдышавшись.
- Не спрашивай, чухча. Мой ответ тебе не понравится. Просто помогай. Он стер ладонью грязь с ее лица. - Тебе не положено все знать, ты женщина.
- Если твое дело может обождать, надо помочь тем, кого увел тэу.
Говинд задумался.
- Пхунга я люблю. Но мое дело важнее, чем жизнь Пхунга и всех репортеров.
...Сгибаясь под тяжестью армейских рюкзаков, они взбирались по жирному трясущемуся, переполненному влагой телу Большого Оползня. Чхина уже выдохлась, поэтому шла в полной прострации, недоступная мукам усталости. Говинд, распалясь, выкрикивал с безумным видом:
- Князь хотел убить! Старики тоже хотели убить! Но я живой! И даже не оскопленный, не вычищенный! И Мантра во мне! Слава богам!
На зыбкой растекающейся верхушке оползня Говинд продолжал кричать в сторону чхубанга, невидимого за толщей дождя:
- Теперь я страшней, чем Желтый! Я натравлю на вас, жадных, дикую природу! Я сам теперь - дикая природа! Ого-го! Слышите! Герой воюет!
Чхина очнулась и, сбросив рюкзак, присела на корточки. Какое-то время она прислушивалась к воплям товарища.
- Трудности жизни помутили твой разум, Говинд, - осуждающе сказала она. - Пойдем к Пхунгу. Он прочитал все книги Подвалов. Вылечит. И я помогу.
- Во мне Мантра! А не в нем, чухча!
- И во мне Мантра. Ты все еще не можешь поверить?
- Трудно поверить, - Говинд тяжело дышал. - Мантру - женщине...
- Вот мы оба знаем Мантру, - продолжала с горечью женщина. - Но где запредельная мудрость? Я злая, ты злой... наши слова и мысли - не запредельная мудрость. Так и до нас говорили и думали. Когда уходит Покой, даньчжины становятся злыми. Покой ушел, Мантра пришла. Так что в нас появилось, кроме злобы?
Говинд с такой жадностью посмотрел на нее, что Чхина и вовсе расстроилась.
- Вот еще несчастье... - Она погладила обеими ладонями его по спине, ощущая крутые мускулы под прилипшей к коже материей. Так даньчжинские матери ласкают неразумных малышей, причинивших себе боль. - Я знаю хорошее заклинание. Любовь сразу отсохнет. Такая, как у тебя...
- Не надо заклинаний, чухча...
- Но тебе будет плохо... мучить будет.
- Пусть. Мне, наверное, недолго бегать по джунглям. Не успеет замучить.
Чхина раздумывала, слизывая дождевую влагу с верхней губы.
О чувстве Говинда к себе она и раньше догадывалась. - Но ты же знаешь, - проговорила она неуверенно, - во мне уже есть любовь, другой не может быть. Это сильней закона жизни... Я сама так сделала. Ведь самое крепкое - когда сама сделаешь... Если Пхунг умрет, я буду продолжать его любить. Я умру - он будет продолжать меня любить. Это разорвать уже нельзя.
- Я знаю, - он перевел взгляд на рюкзаки, желая закончить этот никому не нужный разговор.
- А кто встанет между нами, сгорит...
- Да, конечно...
И оба подумали, что Говинд уже сгорел.
- Ты сам виноват, - проговорила она сурово. - Ты должен был прийти ко мне со своей любовью тогда, когда я только думала про любовь.
Он покачал головой.
- Пхунг тебя пробудил, и ты стала красивой чухчей. А до этого была ведьмой. Разве мог я ведьму с недобрым взглядом впустить в душу?
- Вот видишь. А Пхунг впустил. Говинд вдруг улыбнулся.