- Смешно, правда? - сказал его спутник. - Это крылья.
- Да, - ответил мастер, - крылья.
Ему не было смешно, потому что это слишком мало напоминало крылья, прекрасные белоснежные крылья, обладание которыми только и может дать смертному право вознестись в обитель богов, ибо прекрасное божественно и вечно.
- И обалдеет же царь, если увидит!
- Лучше бы не видел, - ответил мастер.
Этот миг не принес ему радости - прекрасный, великий миг, когда они готовы были уже совершить то, чего не совершал никто из людей. Только приятно было сознавать, что спустя несколько минут никакой царь, даже самый великий на свете, - никто на свете не сможет уже им помешать. Свобода, безусловно, есть высшее благо, к коему надлежит стремиться, используя любые средства. Средства казались ему грубыми, непристойными, кощунственными. Как клятвопреступление.
- Это кощунство, - тихо сказал он.
- Это жизнь, - ответил его спутник. - А кощунства на свете вообще не бывает. Ну, как великих царей.
- Ошибаешься, юноша.
Он стоял совсем рядом, великий царь, сверкающий драгоценными облачениями, и мастер вновь ощутил страх - рабский страх, недостойный свободного человека.
- Ох, и любят же цари дешевые эффекты! - услышал он. - Великие цари в особенности.
Царь был один, один и без оружия, и мастеру показалось, что именно поэтому он выглядел еще более царственным. Великий царь, властитель, повелитель островов и городов, гроза морей...
- Так чем же это ты занят, мастер? Таким кощунственным?
Мастер молчал, потому что бежать было уже поздно, а оправдываться он не мог: он оставался пока еще свободным человеком, не оправдывающимся даже перед царями.
- Да вот улететь от тебя собираемся, великий царь. Знаешь, вот как птички летают...
Царь посмотрел на говорившего, улыбнулся (несмышленый ребенок, какой с него спрос). Посмотрел на мастера, и мастер почувствовал, что от свободного человека почти ничего уже не осталось, что надо сейчас же рубить канаты, если он хочет сохранить хоть крохотный кусочек свободы, которая, безусловно, есть высшее благо... И не было сил рубить канаты.
- Так что же, мастер, эта штука в самом деле летает?
Двое ответили почти одновременно.
- А ты что, не видишь, что ли?
- Она должна подняться над землей, великий царь...
- Помолчи, мальчик, - приказал царь; в голосе его не было злобы.
Злобы не было в его голосе, но мастер сразу же признал за ним право приказывать, повелевать, затыкать глотки и отрезать языки.
- Я долго размышлял, великий царь, - смиренно сказал он, - и мне кажется, что этот... аппарат поднимется на высоту, быть может, сотен локтей.
- Забавная игрушка, мастер. Но неужели ты надеешься бежать с острова? Согласен, придумал ты неплохо...
- Это я придумал!
- Помолчи, пожалуйста, - сказал мастер.
Да, парень был прав: только он один и мог выдумать такое. Мастер знал это, но ему не было стыдно, ибо настоящий мастер должен делать прекрасные вещи, вызывающие восхищение. А это - это не было прекрасно.
- Тебе не уйти с острова живым, мастер.
- Эх, и воображала же ты, великий царь!
- Помолчи, мальчик. Ты нанес мне оскорбление, и я прощаю тебя лишь потому, что ты глуп и молод. Ты же знаешь мой флот, мастер...
Он кивнул: он отлично знал, что такое флот, подвластный великому царю, парусный флот, стремящийся по волнам со скоростью ветра.
- Это его работа, царь! И ты боишься...
- Замолчи!
- Не кричи на мальчика, мастер, - сказал великий царь. - Мальчик молод и глуп, а дерзить он, должно быть, научился от тебя.
Взгляд царя был страшен, и мастер понял, что расплата за дерзость будет не менее страшной. Спутник его стоял, поигрывая веревкой.
- Ты знаешь свои дела, мастер, и я тоже их знаю. Поэтому ты и боишься меня.
- Да, великий царь, - сказал он, - я знаю свои дела. Я нашел, как куском простого полотна поймать ветер, и твой флот с тех пор не знает поражений.
Он боится меня, я боюсь его, и весь мир боится длинных узких кораблей с белыми крыльями на мачтах. Крылья... С этого-то все и началось.
- Дальше!
- Я построил тебе дворец, великолепием своим далеко превзошедший все, что когда-либо существовало.
- Дальше!
- Я построил Лабиринт, из которого никто еще не вышел живым.
- Верно, - улыбнулся царь, - ты сам едва там не остался. Дальше!
- Он принес тебе инструменты, которые стоят дороже любого царства!
- Помолчи, мальчик, - сказал царь с той же улыбкой. - Помолчи и послушай. Что ты сделал, мастер, перед постройкой Лабиринта?
Царь по-прежнему улыбался, но улыбка была какая-то перекореженная. Он ужасен, как разъяренный лев, подумал почему-то мастер.
- Молчи! Он не смеет тебя допрашивать: ты ему в отцы годишься!
- В отцы он годится тебе, мальчик... Так ты ведь у нас не ваятель, мастер, ты у нас математик, зодчий, а еще этот... Ну, как оно называется? А, да, техник, технолог... Хитрец-искусник, не так ли?
Мастер молчал: он понял, давно уже понял, о чем будет речь, но он не видел за собой вины. Царица может приказывать тому, кто готов покорно служить царю.