Ага, и снова почувствовать, как болит переломанная нога!
Ладно, нога - это детали. Гораздо существеннее другое. От такого слияния запросто крыша может уехать. А она и так после всего, что произошло, на одном гвоздике держится. И, скажите на милость, как же мы-прежние тогда сможем спустя пять лет отправиться в это путешествие?
Хорошо, а до того? Кто из двух экземпляров будет ходить на работу? Есть-то захотят оба! Нет уж, лучше тихо-мирно убраться назад в свое время!
- Давай сделаем вот что. Постараемся как можно быстрее привести себя в порядок, закупим продовольствие и двинемся обратно.
Но тут возник еще один насущный вопрос. Не только, что делать в сложившейся ситуации, но и на что жить. Те же самые продукты покупать за какие, простите, шиши?
Мы имели полный кошелек денег, но при сумасшедшем уровне инфляции в республике деньги, только что напечатанные, уже на следующий день обесценивались. И, естественно, в 92-м году никто еще слыхом не слыхивал о купюрах достоинством в пять, двадцать, пятьдесят, а тем более, в сто тысяч. Которые как раз и составляли нашу наличность.
Что же делать?
Интересно, а какие в то время, то есть именно сейчас, в ходу деньги? А если еще советские? Я похолодела от одной этой мысли.
- Сережа, ты не помнишь, когда у нас ввели "зайчики"?(
- Дай подумать. Да как раз году в девяносто втором и ввели. Посмотри на купюре.
Я полезла в кошелек. Точно. На двухсотках, тысячах и пятитысячных стояли цифры "1992", а на двадцатках красовались "1994". Но я же точно помню, что когда мы поехали в Смоленск к Сережиным родителям встречать Новый 1993 год, он, Сережа, демонстрировал всем новую двухсотку, которую только ввели в обращение.
- Все правильно, - согласился со мной муж. - Двухсотки ввели перед самым Новым годом, а остальные, со зверюшками, - раньше, то ли в мае, то ли в июне.
- Ну, да, - стала вспоминать и я. - Еще в конце мая публикации в газетах были с их изображениями. И те самые отпускные, за которые мы телевизор купили, мы уже белорусскими получали! Так забавно! Тогда еще "зайчик" носил гордое название "10 рублей", а "зубр" стоил вообще тысячу...
И тут, похоже, одна и та же светлая мысль пришла нам обоим в голову. Тот самый "зубр", который нынче, то есть в 97-м, представлял собой затрепанную "сотку", которых нужно было три штуки для покупки одного коробка спичек, единственный из всего денежного "зверинца" оставался в обращении!
- Санька! - заорали мы в один голос.
Ребенок нехотя оторвался от экрана телевизора, где транслировали олимпийские игры, и не понимая, уставился на родителей.
- Послушай, сынок! - я старалась говорить как можно спокойнее. - Ты не потерял ту свою пачку мелочи, которую возил с собой?
- Нет, в кармане рубашки лежит. А что?
- Давай сюда быстрее! - Сережа, потеряв терпение, почти кричал.
Ребенок, так ничего и не понявший, стал молча шарить по карманам.
- Вот!
- Сколько их там у тебя?
- Двухсоток?
- Да нет же, соток! Двухсоток здесь еще нет! - теперь уже и я потеряла терпение.
- Сейчас посчитаю, - и он принялся раскладывать на тахте свои мятые сокровища.
Всего оказалось тридцать восемь купюр. На момент конца июля сумма в тридцать восемь тысяч рублей была более чем существенной. Однако их состояние оставляло желать лучшего. Помятые, замусоленные, они лишь при очень сильном воображении могли сойти за деньги, только что вышедшие с монетного двора.
В те времена, помнится, многие и так с недоверием относились к белорусским деньгам, предпочитая старые, проверенные советские купюры. А если попытаться расплачиваться купюрами самого высокого номинала, да еще и в таком затрапезном состоянии, можно было запросто угодить в милицию. Что слабо согласовывалось с нашими планами наискорейшего возвращения.
- Ничего страшного, мама! Немножко работы, и мы приведем их в нормальный вид, - утешил меня сынок.
- А как ты собираешься это сделать?
- Так, как и всегда. Проутюжить, а самые помятые - сначала намочить. Говорят, хорошо еще в молоке их вымачивать.
И мы дружно принялись за работу. Со стороны могло сложиться впечатление, что орудует банда фальшивомонетчиков. Но мы же никого не собирались обманывать. Деньги-то были самые настоящие. Только немного поношенные. Как не позавидовать в этот момент каким-нибудь американцам или англичанам, валюта которых не меняется десятилетиями, а то и столетиями. А если и меняется, то вышедшие из употребления купюры можно сдать в любом банке.
Да, а еще не вошедшие в употребление? Как, например, новые долларовые сотки и пятидесятки?
Ладно, американцы - американцами, а мы терпеливо намачивали и утюжили наши родные белорусские денежки. Наиболее замызганные даже стирали мылом. Прямо наркомафия, да и только!
Наибольший эффект, как ни странно, давало вымачивание в молоке с последующей утюжкой. Вопреки ожиданиям, купюры не становились темными, а наоборот, делались гладкими и хрустящими, словно только что из-под печатного станка.
Меня посетила было светлая мысль - накрахмалить наиболее затрепанные денежки, да я от нее отказалась, так как после утюжки все бумажки и так приобретали необходимую жесткость. Конечно, оборванные края от этого целыми не становились, но некоторые, самые размахрившиеся купюры мы подрезали на полмиллиметра с помощью фоторезака. Становились, как новенькие!
Правда, Санька переусердствовал в процессе "отмывания" денег. Ему вдруг стукнуло, что лучше всего они отстираются с использованием щетки. Отстирались. Только вместе с грязью отошла и часть краски. Так что выглядели они после этой процедуры, словно старое платье - слегка поблекшими и полинявшими. Вдобавок на сгибах краска сходит быстрее всего, но ее с успехом заменяет грязь, и бумажка продолжает оставаться более-менее однородной по цвету. А после стирки белые полосы вообще бросаются в глаза.
В общем, после завершения этого творческого процесса часть купюр не подлежала дальнейшему использованию, так и не поддавшись реставрации. В итоге осталось тридцать три "зубрика". Тридцать три тысячи рублей по меркам 1992 года. Это много или мало? Не знаю. Точнее, не помню. Хотя телевизор-то стоил пятнадцать тысяч, так что, наверное, вполне неплохо. По крайней мере с голоду не умрем!
19. В заботах о хлебе насущном.
Итак, закончив "отмывку" денег, мы приступили к следующей стадии реализации нашего плана. А именно собрались прикупить чего-нибудь съестного. Сережа по укоренившейся за последние годы привычке собрался было уже мчаться на Комаровку, да я его остановила. Что-то всплыло в памяти, что первое время после ввода белорусских денег их не очень охотно брали, предпочитая "деревянные". Так что было решено сначала посетить ближайшие магазины. Тем более, что тогда, то есть сейчас, в 1992-м, на рынке можно было купить еще далеко не все продукты.
В общем, выбрали мы парочку наиболее хрустящих купюр и отправились в магазин.
И благополучно обломались.
Поскольку давным-давно забыли о таком явлении, как дефицит. А оно, то есть он, расцветал на прилавках пышным махровым цветом. Ибо кроме этого цвета и жалких почерневших костей на них, на прилавках, больше ничего не было. Не радовали глаз яркие упаковки импортных продуктов. Да и серых отечественных не было. Оказывается, на сахар, муку, крупы и масло все еще существовали талоны. Причем не было никакой вероятности, что эти продукты когда-нибудь поступят в продажу, и талоны удастся отоварить. Пробежавшись по нескольким магазинам, мы обнаружили в одном месте более чем странную картину. Возмущенные покупатели устроили что-то вроде митинга перед "черным ходом". Даже милиция приехала. Не в наших интересах было обращать на себя внимание, но из бессвязных выкриков пенсионеров и ответных реплик стражей порядка у нас сложилось следующее мнение о развитии ситуации.
Оказывается, и сахар, и мука, и другие продукты имеются в изобилии на рынке. Но там цены выше. Если в магазине сахар должен продаваться по 42 рубля за килограмм, то на рынке - 60-70 рублей. Зато в магазине появления его, сахара, люди ожидают уже несколько дней. Стоят в очередях, составляют списки, скандалят по поводу "Вас тут не стояло!", трогательно пишут номерочки на руках. А вожделенный сахар так и не привозят. И поэтому, со слов милиционеров, по городу время от времени вспыхивают "сахарные бунты", когда очереди начинают чуть ли не громить витрины.
Хочу обратно, в 1997-й!
Оказывается, за пять лет мы уже благополучно отвыкли от этого дурдома, от талонов, купонов, визиток и прочих пережитков социализма.
- Хорошо еще, что нас не занесло чуть-чуть пораньше, когда для того, чтобы купить буханку хлеба требовались эти дурацкие купоны, - бурчал Сережка, укладывая в пакет молоко, наш единственный пока трофей.
- Да уж! - не могла я с ним не согласиться. - Попади мы в те времена, так вообще неизвестно что бы делали. Советских-то денег у нас нет! А помнишь, как тряслись над этими купонами! Зато потом напечатали их столько, что не знали, куда девать. У Маринки в тире до сих пор целая куча мишеней лежит, отпечатанных на обратной стороне купонов. В этом есть даже что-то символичное.
Сережа только хмыкнул в ответ.
И в это время мы увидели, что в мясном отделе продаются яйца. То есть в лучших традициях советской государственной торговли яиц на витрине не было. Как и ценников. И только какой-то мужчинка уныло-интеллигентского вида тоскливо повторял, протягивая чек за прилавок: "Девушка, отпустите яйца! Девушка, отпустите яйца!" Наконец появилась вызываемая "девушка", которая оказалась особой бальзаковского возраста и рубенсовских форм и на весь магазин громогласно заявила: "А я их и не держу!"