Интересно, а как же выглядит рай?
Я попыталась открыть глаза. Вот здорово, получилось!
Нет, я, пожалуй, чего-то не понимаю. Если это - рай, то я троллейбус! Лес как лес, хотя и ночью. Практически темно. Но разве может быть темно...
- Ежик в себя пришел! - прервал мои размышления радостный вопль Саньки.
- Ежик, Аленушка, ты жива?! - раздался самый родной, самый прекрасный на свете голос.
Неужели Сережа? Что он такое говорит? Что я жива? Ура, я жива!
Ничего не понимаю...
Я села (Села!) и обалдело уставилась на своих мужчин. Которые не сводили с меня счастливых взглядов. Боюсь, при этом выражение моего лица вряд ли могло служить образчиком высокого интеллекта. Короче, ничего не понимая, я тупо уставилась на них.
- Где мы? - наконец выдавила я.
- Да прямо возле озера, - довольно заверещал Саня.
А Сережа только молча обнял меня, даже можно сказать, обхватил, словно бы баюкая. И так мне хорошо стало, я готова была на все, что угодно, на самую немыслимую боль, только бы хоть раз еще испытать что-нибудь подобное. Исстрадавшаяся душа сладко пела, а сердце слушало его сердце, стучавшее совсем рядом. Я ничего не понимала, абсолютно не представляла, что же все-таки произошло, но впервые за последние, как мне ощущалось, несколько веков, я была счастлива!
Не знаю, сколько времени продлилось это состояние, но в конце концов я свыклась с мыслью, что все-таки жива и стала донимать мужчин расспросами.
- Где мы? Фу ты, то есть когда мы?
- По идее, тогда, куда собирались - в девяносто втором. Только вот проверить это нет никакой возможности. По крайней мере, пока.
- А что произошло со мной? - любопытствовал оживший труп.
Мне в двух-трех словах пересказали, продолжая смотреть на вернувшуюся к жизни мамашу семейства обалдевшими от счастья глазами. Аж неловко стало!
- Ну, ладно! Как говорится, война - войной, а обед, то есть ужин по расписанию!
Ну почему они такие послушные не всегда, а только тогда, когда мама делает вид, что умирает?
Кругом стояла страшнейшая сушь, так что с дровами проблем не было. В общем, спустя десять-пятнадцать минут уже весело пылал костерок, на котором ожидал закипания котел с водой, а мне после всего пережитого, естественно, захотелось перекурить. В карманах изгвазданных спортивных штанов имели место быть только обломки дореволюционных сигар, и взгляд инстинктивно стал шарить по округе. И тут...
- Сережа!!! - заорала я не своим голосом, подпрыгнув с места, как ужаленная.
- Что случилось? - тут же бросился он ко мне.
- Сережа, милый, солнышко мое, мы выбрались! Выбрались!!! - я никак не могла остановиться.
Сережа сдержанно и недоумевающе улыбался, пока я предавалась разгулу эмоций, а потом спросил как бы ненароком:
- Ежик, может быть, ты все-таки пояснишь?
- Смотри! Что ты видишь на ветке? - показала я прямо перед собой.
- Ну, пачку от сигарет, а что?
- А то, что если ты хорошенько вспомнишь, то когда мы примчались сюда чуть ли не ночью, полупрозрачные и несчастные, мы вдруг потеряли всякую решимость. Я закурила последнюю сигарету из пачки, а Санька наткнул ее на сучок!
- Точно! - вспомнил ребенок. - Ты еще наехала на меня, что я дурью маюсь.
- Вот!
- Ну, да! Теперь и я вспомнил! - обрадовался Сережа. - Неужели получилось?
- Сплюнь три раза! А то при нашей везучести "дырка" может схлопнуться перед самым носом! Но, нельзя не согласиться, мы движемся в правильном направлении!
Мы уже давно поужинали, но тушить костер было попросту жалко. А разводить большое пламя - опасно. Засуха была просто ужасная, следовало соблюдать осторожность. Тем более, что все говорило о том, что мы попали в 92-й год, и уж очень хорошо мы помнили, как в тот раз, перед нашим попаданием в 44-й, кругом бушевали пожары. До сих пор весь лес дымом пропах. Вот Сережа и поддерживал жизнедеятельность костра, изредка подкармливая его одной-двумя веточками.
Дождя не предвиделось, было достаточно тепло и очень поздно, поэтому мы решили даже не ставить палатку. Тем более, что спать совершенно не хотелось. По крайней мере нам с Сережей. Ну, а Саню мы пристроили прямо под густой кроной сосны в спальнике. Бедный ребятенок так намаялся, что отрубился мгновенно.
Веселая Луна бросала шаловливые тени, без устали заливался соловей, и все, что произошло с нами не более, как час назад, уже казалось кошмарным сном. И только моя окровавленная одежда, жутким комком валявшейся под деревом, (не забыть постирать утром!) служила доказательством того, что все произошло на самом деле.
Я затянулась обломком некогда изящной сигары. Надо же как! Так вот почему Бартон никогда не рассказывал мне, при каких обстоятельствах он был ранен в руку! Хотя странно: мне ведь тоже досталось будь здоров, а чувствую я себя очень даже неплохо. Я даже заглянула себе под майку. Нет, даже следов никаких не осталось. Может, потому, что меня прошило навылет? А у него в руке осколок застрял, а пока доставали, то "дырка" куда-то делась? Не исключено. Только этого я никогда не узнаю. Как, впрочем, и многого другого. Я снова затянулась.
- Прости меня, Алена! - прервал Сережа мои размышления.
Молча и непонимающе я уставилась на мужа, а он продолжал:
- Я, правда, думал, что все лучшее у нас давным-давно позади, что все умерло. Что нас с тобой связывает только эта паршивая комнатенка в "коммуналке" ну и еще, конечно, Саня. Что мы тяготим друг друга. Я был убежден, что уже давно не люблю тебя, просто привычка осталась. Мне все время было тесно и душно, хотелось чего-то другого, красивого, интересного. Такое ощущение было, что сидишь, запертый, в какой-то допотопной хибарке, а там, на улице, кипит и проходит без тебя жизнь, а ты никак не можешь выбраться...
Он замолчал на некоторое время, а у меня аж дыхание перехватило.
- Я тебе столько боли принес! Думал же, что отбрасываю что-то мертвое, отжившее, и только сейчас понял, что рвал и резал по живому. Только сейчас, когда чуть не потерял тебя, почувствовал, насколько ты мне дорога... Я не знаю, что там будет дальше... Говорят ведь, что разбитую чашку не склеишь. Я совсем запутался! Ничего уже не понимаю! И этот вот, - он кивнул в сторону посапывающего Сани. - Я же не смогу без него!
Он снова замолчал. А я смогла выдохнуть. И ледышка сердца треснула под теплым лучиком надежды. Господи, неужели?
- Про чашку ты верно сказал, разбитую не склеишь, - ответила я, а он удивленно уставился на меня. - Так ведь то про чашку! Она ведь мертвая!
Я взяла в руки жуткую, грязную и окровавленную мастерку, которую непременно бы выбросила, если бы только не опасность приехать в Минск совершенно голой по причине полного растворения вещичек, приобретенных в другое время.
- Вот, взгляни! - предложила я мужу.
- И что? - недоумевал он.
- Дырки какие, видишь?
- Ну, вижу!
Я задрала вверх свою майку.
- А здесь? Видишь, ничего нет. Ничего! А знаешь, почему?