Первое утро некогда капитана ГАИ Прохора Палыча Лебедкина в новой для него роли некроманта Прошки Лебеды началось не то, чтобы гладко. Из блаженного забытия его вырвали три вещи: дикая головная боль, громкое урчание в желудке и противный ор петуха, который, казалось, расположился у спящего прямо возле уха.
Нехотя Прошка открыл глаза. Увидел перед собой низенький бревенчатый потолок. Справа и слева давили такие же скупые из необтесанного сруба стены. Комната была крохотной. Здесь помещались койка, на которой он в данный момент лежал и небольшой сундук. В стене было прорубленное крохотное незастекленное оконце. Именно там, отбрасывая тень на грубую дверь под лучами утреннего солнца нагло рвал глотку взъерошенный петух. Его противный голос оглашал, казалось, всю округу, и Прошка искренне восхитился выдержкой местных жителей, которые до сих пор не приготовили из этого пернатого суп.
Медленно, стараясь не болтать головой без надобности, Прошка поднялся со своих деревянных нар, которые теперь, должно быть навсегда, стали его личной кроватью. Потянулся. Кости хрустнули. Посмотрел на наглую птицу, которая и не думала покидать его жилище. Их разделяло не более полутора метров. Был бы Прошка порезвее, можно было бы попытаться схватить гадину, а так… Он шагнул в сторону окна и петух, кукарекнув напоследок что-то нелицеприятное, выпорхнул на свободу.
– Тварь пернатая! – выругался Прошка и оглядел себя с ног до головы.
На нем был все тот же, презентованный дружинниками мышиного цвета наряд из просторной грубой рубахи и таких же бесформенных штанов. Неизвестно откуда они выудили это рубище, но, учитывая то, что полицейская форма, обильно залитая машинным маслом, лежала сейчас на берегу реки и не могла быть более использована в качестве одежды, стоило поблагодарить их и за это. Зато на ногах были добротные кожаные полицейские ботинки. Прошка диву давался, как не отжали у него это чудо дружинники еще тогда, когда они не были друзьями… В дверь стукнули.
– Новенький, живой? – смутно знакомый женский голос из-за двери почему-то заставил сердце Прошки забиться чаще. – Спускайся на завтрак. Потом инструктаж.
За дверью раздались удаляющиеся шаги. Мучительно, обхватив голову руками и от напряжения даже присев обратно на койку, Прохор попытался вспомнить, кому принадлежал этот голос. Сознание, насильно вырванное из сна противной птицей, откликнулось на запрос хозяина не сразу. Сначала явило замыленный образ женщины. Затем ощущение приятной дрожи где-то внизу живота. Острое желание прильнуть к пышному телу… Обхватить ладонью шикарную грудь и… Наконец, память выдернула из подсознания красивое, при этом строгое лицо, синие, как море глаза…
«Море! Марьяна!» – пробилось откуда-то изнутри имя. Сердце затарахтело, как сумасшедшее, и Прошка, забыв про похмелье, рванул из своей комнаты, едва не свернув с хилых петель грубую дверь.
– Женщина! Марьяна! – орал он вслед, распознав в дальнем конце длинного коридора соблазнительную фигуру хозяйки общежития. Та, казалось, не слышала, или не хотела услышать окрик новенького.
Сдаваться Прошка не привык. Резво перебирая ноющими от нескончаемых пеших прогулок ногами, он приближался к женщине. Его легкие при этом, медленно, но верно лезли наружу через нос, а может быть через уши. Понять было сложно. Наконец, тело сдалось. Мужчину согнуло пополам. Из груди вырвался хрип. И надо же было случиться такому, что именно в этот момент красавице пришло в голову остановиться и посмотреть на преследователя. На ее лице отразилась снисходительная, при этом явно недобрая улыбка.
– Ну! – буркнула она. – Чего голосишь, алкаш?
– Простите! – взял Прошка быка за рога, глотнув очередную порцию воздуха. – Поговорить надо. Я тут новенький. Ничего не знаю…
– Само собой! – отозвалась Марьяна. Руки уперлись в упругие бока. – Я и говорю: после завтрака ко мне на инструктаж. Вообще без него я и записывать тебя в постояльцы права не имею… Но вчера ты в зюзю был. А отец-инквизитор настоятельно просил, если дружинники не наврали.
– Не наврали, – уверил Прошка. – Спасибо. Весьма благодарен… – он с трудом выпрямился. На лице изобразил самую приветливую улыбку на какую был способен. Марьяна нахмурилась еще сильнее. – А вы случаем не на завтрак идете? – поинтересовался некромант.
– Ясное дело, на завтрак, – женщина теряла терпение.
– Можно с вами? Заодно и побеседуем. Расскажете, что, да как. А то я ведь и куда идти не знаю. У вас тут заблудиться можно…
Хозяйка общежития тяжело вздохнула и сменила гнев на милость. Складки на лице разгладились, но признаков улыбки, пусть снисходительной, по-прежнему не наблюдалось. Для Прошки знак был скверным. С другой стороны – напрямую его не послали. Значит шанс оставался.
Не произнеся ни слова Марьяна развернулась и, небрежно махнув рукой, пошла вперед. Прошка, расценив жест, как приглашение проследовать за ней, засеменил следом, переваливаясь с ноги на ногу. Икры ныли, коленки подгибались. Следующим испытанием для его конечностей стала узкая лестница, ведущая куда-то вниз. Далеко вниз. Ситуацию осложняло то, что Марьяна шла непосредственно перед ним. А потому рухни он, наверняка задавил бы красавицу. Полтора центнера, хотя за последние пару дней цифра могла уменьшиться, это не шутка. Пришлось до дрожи в руках держаться за деревянные, тоже не сильно основательные перила.
Просторная, на всю длину хрущевки столовая занимала весь нулевой, а точнее минус первый лишенный окон этаж. За длинными вереницами столов, которые отличались и внешним видом, и сервировкой сидела разношерстная публика. Где-то ряженные в цветные рубахи и мохнатые полушубки дородные мужики. Под стать им ухоженные в ярких сарафанах бабы. Чуть поодаль, народец попроще… Наподобие дружинников, или вроде того. В доспехах, как у Агафона и Яшки. Дальше какие-то работяги в заляпанных и подранных, но куда более аккуратно сшитых, чем роба Прошки, вещах. Ну а ближе к дальнему краю – такие, как он. Грязные, помятые, походящие больше на привокзальных бомжей субъекты. Марьяна села за первый стол. К богачам. Прошка, было, сунулся к ней.
– Куда намылился ирод? – осадила его хозяйка общежития. – У тебя разряд какой?