Он с силой отбросил ее от себя, так что она упала на ковер, стукнувшись головою об стол.
— Ты помешалась!..
С этими словами он пошел к двери. Баронесса приподнялась и, схватив его за руку, поползла за ним на коленях.
— Убей меня! — рыдала она. — Застрели меня, ведь ты носишь револьвер с собой, и избавь меня от боли, которую я не могу долее выносить. Пьер… мое сердце… о!..
Она глухо вскрикнула и, схватившись за грудь, упала навзничь. Из ее горла хлынула кровь.
Князь Чичивадзе быстро выбежал вон, а Пашков, обезумевший от ужаса, бросился к баронессе. Схватив графин с водою, он вылил его ей на голову и подложил под нее подушку.
Поднять ее на кушетку у него не хватило сил: его руки и ноги так дрожали, что он принужден был сесть. Позвать кого-нибудь было невозможно — никто не должен был видеть ее в таком положении. Через минуту она пришла в себя, приподнялась и села, обводя вокруг себя блуждающим взглядом.
Смотря на нее, в его сердце ничего не осталось кроме жалости, жалости до боли, до слез.
Кто бы видел ее теперь истерзанную, с мокрыми волосами, забрызганную кровью, тот не узнал бы в этой измученной женщине блестящую петербургскую красавицу, гордую баронессу фон Армфельдт.
Лицо ее потемнело, осунулось, глаза ввалились.
Он наклонился к ней.
— Тамара, дорогая, успокойтесь, придите в себя.
Она молчала, как будто не слыша его. Он осторожно дотронулся до ее руки.
— Ответь мне хоть что-нибудь, Тамара!
При его прикосновении она вздрогнула и, уронив голову к его ногам, глухо, отчаянно зарыдала.
Он совершенно растерялся, хотел ее поднять, но она продолжала лежать на полу, вся вздрагивая от душивших ее рыданий.
— О, как вы должны меня презирать! — судорожно вырвалось у нее.
— Я только жалею вас! — мягко сказал он. — Встаньте, я помогу вам.
— Нет, — сказала она, сдерживая рыдания и поднимая голову, — оставьте меня, дайте мне все рассказать вам, именно так, стоя на коленях, умолять вас, хотя со временем, простить мне мое преступление, как против вас, так и против всех тех, которых я погубила.
— Я все слышал, все знаю и прощаю вас от всего сердца! Вы сами столько страдали, что искупили свои грехи! — сказал он.
Он на самом деле совершенно искренно простил ее и забыл все, что вынес через нее.
Прежде, чем он успел предупредить ее движение, горячие губы молодой женщины прижались к его руке.
— О, выслушайте меня, — прошептала она, — выслушайте, а потом попробуйте простить меня… Не верьте ему…
— Нет, нет, — с силой перебил он ее, — зачем и вам, и мне второй раз переживать этот ужас. Я не хочу этого… — запротестовал он. — Я верю вам… — добавил он, помолчав.
— Вы добрый, я знала… вы простите… но другие… — и снова крупные слезы хлынули из ее глаз, но она быстро отерла их и заплаканные глаза блеснули гневом.
— О, как я его ненавижу! — отчаянно крикнула она, поднялась с пола и пошатнулась.
Он поддержал ее и осторожно довел и положил на кушетку. Она дрожала в своем мокром платье так, что зубы ее стучали. Он покрыл ее всю лежавшим тут же синелевым платком, поправил ее волосы и позвонил.
Явившейся служанке он объявил, что у барыни внезапно пошла горлом кровь и, дав адрес своего знакомого врача, приказал, чтобы немедленно за ним послали, а сам отправился домой.
Подавленный, уничтоженный он очутился у постели жены. При виде ее бледного, похудевшего личика в нем проснулась вся прежняя любовь к ней.
Безумная страсть к баронессе исчезла, вырванная, как ему, по крайней мере, казалось, с корнем из его сердца пережитыми впечатлениями этого вечера.
О, что бы он дал, чтобы вычеркнуть из своей жизни это ужасное время!
"Простит ли меня Вера? Возможно ли простить меня?!"
Эти две мысли не давали ему покоя.
Вера Степановна, открыв глаза и вопросительно взглянув на мужа, шевельнула губами.
Его натянутые нервы не выдержали.
Молча опустившись на колени, он зарыдал, спрятав голову в ее подушки.
Она молчала, глядя на него вполоборота.
Через минуту, сдержав рыдания, он тихо, не поднимая головы, прерывающимся голосом рассказал ей историю последних месяцев.
Она слушала его, не прерывая ни словом, ни движением, с устремленными в одну точку глазами.
Он кончил, она все молчала.
Это молчание, это равнодушие к его мольбам приводило его в отчаяние!..
Но смел ли он надеяться на скорое прощение, имел ли на него какое-либо право?
Нет, он слишком оскорбил эту любящую душу, и если возвратить когда-нибудь ее доверие, то это не будет скоро.
Он медленно поднялся с колен и так же медленно отошел от кровати.
При входе в кабинет, взгляд его упал на портрет Тамары, брошенный им на письменный стол.
Ему снова стало жаль это красивое существо, со спокойным лицом смотревшее на него с портрета.
— Что будет с ней теперь? Как помочь и успокоить ее? Это была его обязанность, его долг! На кого же могла надеяться эта несчастная женщина, как не на него. Если не из любви, то из сострадания должен был он позаботиться о ней.
Такие мысли обрывочно, бессистемно роились в его голове, слишком уставшей для правильного мышления. Казалось, она была налита свинцом и становилась все тяжелее.
Он прилег на кушетку и впал скорее в обморочное состояние, нежели сон.