Нэймали и Измаила отвели в капитанскую каюту. Она была в самом низу корабля, прямо под мостиком. Поскольку пол был прозрачным, Измаил беспрепятственно видел землю с высоты нескольких тысяч футов. При каждом его шаге обшивка прогибалась, и он почувствовал облегчение, когда сел на костяной стул, крепко приделанный к костяному же шпангоуту. Каюта была маленькой, и одной стены у нее не было — очевидно, жители Заларапамтры не слишком стремились к уединению.
Там был многоугольный письменный стол из красноватой кости с небольшой столешницей, на которой капитан рассчитывал курс и заполнял судовой журнал. Сам журнал представлял собой большую книгу с тонкими, как будто пергаментными страницами, на которых синими чернилами были выведены крупные знаки. Знаки эти не принадлежали ни одному из известных Измаилу алфавитов.
Не успела Нэймали сесть, как кают-юнга подал обед, — они давно не ели пищи, приготовленной на плите. Китовое мясо обладало необычным, но приятным вкусом; уже знакомое Измаилу мясо тараканов было хорошо протушено и приправлено вкусным красно-коричневым соусом; были еще горки светлоголубых зерен, похожих на рисовые, политые темно-оранжевой подливой. Питье было разлито в сосуды из кожи: их надо было поднимать и почти опрокидывать, чтобы темно-зеленая огненная жидкость низвергалась в рот.
Очень скоро Измаил почувствовал себя комфортно, — можно сказать, почти счастливым человеком. Еще он обнаружил, что с капитаном он разговаривает не так свободно, как раньше с Нэймали, и решил, что в следующий раз урежет себе норму шахамчица.
На капитана и Нэймали спиртное, похоже, не действовало.
Они продолжали глотать его большими порциями, хотя их большие зеленые глаза заблестели так, словно в их глубине зажглись огоньки. Теперь унесли тарелки и принесли еще кожухов с шахамчицем. Измаил заговорил с Нэймали, которая резко глянула на него. Капитан, похоже, рассердился, и тогда Нэймали неожиданно улыбнулась и объяснила, что Измаил не знаком с правилами этикета, но теперь, раз он находится на заларапамтранском судне, ему придется с ними познакомиться.
Тем не менее Измаила увел за собой юнга; поднявшись по нескольким трапам, он попал в маленькую каюту без одной стены, где ему предстояло спать. Он растянулся в своем гамаке, но заснул не сразу. Движение корабля не было плавным; беспорядочно кидало то вверх, то вниз. Измаил был рад избавиться от постоянного чувства легкой тошноты, порождаемого нескончаемыми колебаниями земли, но тряска в корабле была немногим лчше. Корабль встряхивало от каждого дуновения что сверху, что снизу. Казалось бы, такая махина могла бы идти вперед и более плавно, не становясь игрушкой воздушных потоков, как более мелкие летуны. Все же через некоторое время он попривык к тряске и уснул. Однако привыкнуть к прозрачной гибкости пола было сложнее.
На третий день запад потемнел от дождевых туч, которые он видел здесь впервые. Через час налетел ветер. Задувало сильно, но все же это не был ураган, и капитан приказал убрать большую часть парусов, пока шторм не набрал силу. При первом натиске ветра большой корабль развернулся на двадцать пять градусов и пошел дальше, кренясь на правый борт. Измаил принайтовил себя к балке, которая проходила сквозь все палубы, почти в трюме корабля. Так приказал капитан, хотя поначалу Измаил никак не мог понять, почему ему надо находиться именно в этом месте. По размышлении он пришел к выводу, что, раз он не был нужен в качестве рабочей силы, его поместили сюда для равновесия. По крайней мере, он смог быть полезным в качестве балласта.
Ветер усилился. Корабль продолжал идти круто к ветру, но его сносило к востоку от заданного курса. Ветер, теперь набравший почти ураганную силу, дул неравномерно. Порыв следовал за порывом, словно это дуло из-за горизонта некое животное невообразимых размеров, останавливаясь, чтобы набрать в легкие воздух и опять с силой его выдохнуть. Потом полил дождь, где-то в облаках блеснула молния и ударил гром.
Капитан не пользовался никакими приборами. У него не было компаса, поскольку компасы делаются из металла, а металлов, похоже, в этом мире не было, или они были чрезвычайно редки. "Возможно, — заключил Измаил, — люди выработали запасы металлов на Земл. е". Если верить прогнозам некоторых ученых, человечество шло к этому еще в 1840-х годах. Сколько же миллионов лет люди обходятся без металла?
Впрочем, это было не важно. Важно было то, что у капитана не было даже осколка магнетита. Днем он ориентировался по солнцу и луне, а ночью — по луне и звездам. Когда видимость была плохой, он вел корабль вслепую. Теперь, когда было почти совершенно темно, он мог руководствоваться только направлением ветра; если ветер сменится, он собьется с пути.
Измаил грустно сидел на полу, — сколько прошло времени, он не знал. В этом мире не было ни наручных, ни песочных часов; насколько он знал, не было даже солнечных. Похоже, люди, жившие в конце времен, часов не наблюдали.
Изредка его сменяли, и тогда он спал, если ему хотелось, и ел на камбузе. Кроме кока и нескольких матросов, он никого не видел. Камбуз был клетью с костяным каркасом. Плита была ящиком из какого-то несгораемого дерева — этот материал был самым тяжелым из всех, использованных при строительстве корабля, — жестко прикрепленным к полу. Топилась она маслом, которое вытапливали из растений, свободно паривших в небе, а не ворванью небесных китов, как подумал было Измаил.
Измаил все хотел поговорить с коком, узнать его получше — ему были интересны все, кого бы он ни встретил. Но тот был немногословен и часто вздрагивал, когда корабль слишком сильно кренился, либо с пугающей внезапностью падал или подскакивал.
Измаил возвращался к себе в «трюм», садился на пол и проводил большую часть времени в полудреме, время от времени просыпаясь от качки и толчков. Он был уверен, что три раза ветер поворачивал судно (оно называлось "Руланга") вокруг собственной оси. Если это было так, значит, капитан вел корабль обратно, пока после очередного поворота корабль случайно не возвращался на первоначальный курс.
К его удивлению, шторм неожиданно прекратился, а тучи рассеялись. Красное солнце стояло в зените; с тех пор как начался ветер, оно восходило уже два раза. Измаил узнал это от матросов; сам он за это время ни разу не видел солнца.
"Руланга" направлялась на северо-запад, только либо ее снесло ветром на восток, либо раз или два она самопроизвольно поворачивала и шла на юго-восток. Капитан Барамха объявил, что они сбились с курса; это означало, что они попросту заблудились. Под конец дня он так и не определил, где они находятся.
По правому борту возник сплошной горный хребет; казалось, он уходит все вверх да вверх, покуда не сольется с темным небом. Горы, выщербленные ветрами, были окрашены в красноватые, сероватые и черноватые тона.
Завтракая с капитаном и Нэймали, Измаил спросил, на какой высоте они находятся.
Барамха, который как раз взглянул на примитивный альтиметр (из дерева и воды), сказал: — «Руланга» находится на высоте десять тысяч футов. Вершины этих гор должны возвышаться над нами еще по крайней мере на четыре мили, то есть примерно на двадцать одну тысячу футов. Я мог бы подняться к вершинам, но воздух там слишком разрежен для дыхания.
"Выходит, — подумал Измаил, — в течение миллиарда лет Земля теряла свою атмосферу. Плато на этих горах, должно быть, когда-то были поверхностью материка, возможно, Южной Америки. Значит, на этой горе должны быть еще горы — Анды. Как высоко вздымаются они? До тех высот, где уже совсем нет воздуха? Да существуют ли еще Анды? К тому же это, может быть, вовсе и не Южная Америка. Разве не сказал однажды некий мудрец с безумным взглядом и взлохмаченными волосами, что материки расползаются, словно бобы в недоеденном супе?" Он взглянул на обрывистые утесы, внушающие трепет; кувыркаясь, вниз величественно полетел обломок скалы, и грохот его падения донесся до Измаила много секунд спустя.
Медленно — хотя, если вспомнить о беспрестанном сотрясении земли, может, и не так уж медленно — все высокое рушилось.
Капитан Барамха расстелил пергаментную карту и показал на ней Заларапамтру. Измаил решил, что город располагается на средневысотном плато на горном склоне, который некогда был шельфом островов Самоа. Область к востоку от корабля называлась краем Земли.
Время от времени, выпив еще шахамчица, Измаил смотрел сквозь пол вниз. После долгого и обильного дождя мертвые моря так переполнились, что вышли из берегов и во многих местах соединились между собой проливами. Там, где он впервые приземлился, теперь была вода; чтобы достать до полога джунглей, пришлось бы нырнуть на дюжину футов вглубь.
Одно из морей, которые они миновали во время длинного завтрака, было красным, а когда Измаил спросил почему, ему сказали, что от дождя красный небесный криль оседает вниз.
— Так вот почему не видно облаков криля? — спросил он.
— Да, — ответил капитан. — Дожди жизненно необходимы, если их не будет, все живое погибнет. Нет худа без добра, но верно и обратное. Дожди прибивают криль к земле, и пройдет много дней, прежде чем он снова прилетит с запада, из мест, где он размножается. За это время огромные небесные киты оголодают, станут тощими. И более мелкие организмы, которые едят криль, тоже останутся без пищи. Слабые и молодые животные станут более легкой добычей для акул и других хищников. Акулы станут упитанными, нагуляют жир и размножатся. Но яйца, которые они откладывают миллиардами, летают в виде облаков, как криль, и служат пищей китам. Лишь немногие из них произведут потомство. Вот уж воистину нет худа без добра.
— Через некоторое время семена больших растений, что растут далеко на западе, у подножия тамошних гор, — ("Африка, — подумал Измаил, — или Индия? Может, Индокитай?") — взорвутся и поднимут криль в небо. И его станут есть киты, акулы будут нападать на более мелких животных и лишь иногда на больных или раненых китов, и все опять будет так, как было до дождей.
Потом разговор пошел о других вещах: стали обсуждать рассказ Измаила о мире, откуда он явился, и события, случившиеся после встречи с Нэймали. Через некоторое время Измаил заметил, что Нэймали ни словом не упоминает об эпизодах, когда он касался ее рукой или что они грели друг друга. Должно быть, она не преувеличивала, когда говорила, что ее соотечественники убьют его, если он будет приставать к весталке.
Под «приставанием» она, разумеется, подразумевала даже случайное прикосновение.
После завтрака капитан сказал, что все они должны поблагодарить судового божка «Руланги», Ишнувакарди, который, в свою очередь, передаст их благодарности, присовокупив к ним свою собственную, великому богу Зумашмарте. Они поднялись наверх, а потом спустились по трапу в центральный проход, по которому прошли вперед, в комнату со стенами из прозрачной кожи, расписанными религиозными сценами и символами.
На алтаре из кости стоял костяной короб. Нэймали встала перед ним, надевая головной убор из кости, к которому были приклеены сотни крошечных красных рачков. Перед коробом в деревянной чаше горел огонек.
Присутствовала вся команда, кроме вахтенных. Когда Нэймали обернулась, произнося нараспев какие-то слова на языке, которого Измаил не знал, все упали на колени. Он тоже встал на колени, поскольку чувствовал, что от него этого ждали.
Проявлять упрямство или неучтивость не стоило. "Да и не впервой мне поклоняться языческим богам", — подумал он. Среди них были и Лицемерие, и Жадность, и Ненависть, и целый пантеон других идолов цивилизации. К тому же он вместе с Квикегом молился его идолу, Йоджо, и впоследствии нисколько не раскаивался в этом.
Он преклонил колени перед алтарем и коробом. Когда кожа, из которой был сделан пол, прогнулась под его тяжестью, Измаил подумал, посмотрев вниз с высоты многих тысяч футов, что раньше ни в одном храме не ощущал так близко дыхание вечности.
Нэймали обернулась, продолжая свой речитатив, и приподняла короб. Под ним была статуэтка высотой около фута, вырезанная из некоего материала, белого, как слоновая кость, с красными, зелеными и черными прожилками. Она изображала полукита-получеловека, в котором морда кита сочеталась с человечьим торсом, снова переходившим ниже талии в хвост небесного кита, он рос на месте ног. От нее исходил сладкий и приятный запах — наверняка какой-то дурман.
Измаила и так слегка покачивало от выпитого шахамчица.
Но, вдохнув этот аромат, он почувствовал такое головокружение, что рухнул лицом вниз и через несколько секунд потерял сознание.
Очнулся он на полу, глядя с высоты в несколько миль на безжизненные моря под собой. Когда, застонав, он с усилием сел, оказалось, что вокруг никого не было. Голова болела так, словно по ней стукнули молотком. Или как будто к нему явился прародитель всех похмелий, чтобы продемонстрировать, какую невообразимую боль некогда вынесла голова Адама.
Идол был накрыт коробом. Сладкий пьянящий запах выветрился еще не до конца.
Пошатываясь, Измаил вернулся в свою каюту, лег и уснул.
Проснувшись, он хотел спросить кого-нибудь о том, что это было за благовоние, но оказалось, что все слишком заняты, чтобы разговаривать. Все суетились, выполняя команды, поступавшие с мостика: было замечено стадо небесных китов.
Капитан решил задержаться по пути домой, чтобы поохотиться и восполнить запасы продовольствия. Иначе перед возвращением в Заларапамтру пришлось бы поголодать.
Измаил почувствовал себя гораздо лучше и, хотя понимал, что поступает не вполне благоразумно, спросил капитана, нельзя ли ему поучаствовать в охоте. Он перечислил свои навыки, приобретенные в основном в результате долгого и обширного опыта охоты на морских чудовищ. Однако он не видел причин, почему бы не применить их и на охоте в небе.
— Лишние руки нам не помешают, — сказал капитан Барахма. — Но неловкий и неумелый охотник нам не нужен, — в самый ответственный момент он может все испортить. В конце концов, ты же умеешь ходить под парусом, а главная разница между тем, что делал ты, и навыками моего экипажа — это умение управлять лодкой не в двух измерениях, а в трех. Хорошо. Ты пойдешь в лодке Каркри. Ступай скорей туда — тебе объяснят твои обязанности.
Из-за весовых ограничений на воздушные корабли никогда не брали больше двух человек сверх штата. В самом начале плавания «Руланга» лишилась одного члена экипажа, который спрыгнул или выпал с корабля во время ночной вахты. Потом погиб Рашварпа, которого выбросило из лодки, а его товарищ переломал себе кости. Капитан нуждался в пополнении, хотя и не ожидал его, поэтому он принял предложение Измаила.
Каркри, гарпунер, был не таким высоким и мускулистым, как знакомые Измаилу гарпунеры-дикари, — скорее львы, чем люди. Здешние жители были хрупкие, невысокого роста — не то что Дагу, Тэштиго или Квикег. Ноги у них были тонкими, но плечи и руки были развиты неплохо. Для того чтобы всадить гарпун в голову небесному киту, не требовалось могучих мускулов: главное попасть туда, куда нужно. В черепе зверя под тонким слоем ткани было много больших отверстий. Чтобы метнуть свою острогу, гарпунер вставал на носу скачущей под ним лодки, когда она двигалась вдоль тела чудовища, зацепившись ступнями ног за кожаные ремни, прикрепленные на дне лодки к ее оболочке. Если гарпун проходил сквозь одну из широких брешей хрупкого и полого изнутри каркаса, он попадал в мозг, сердце или легкие. Все эти органы располагались в голове, а почки, печень, селезенка и другие внутренности были растянуты вдоль обширной внутренней полости тела кита. Если содрать с кита кожу, станет ясно, что он в основном состоит из воздуха и внутрикостных камер. Измаил размышлял обо всем этом, садясь в лодку Каркри. "Интересно, — думал он, — стоит ли предпринимать столь опасную охоту, если в китах почти нет мяса?" Гарпунер посмотрел на него с сомнением, но ничего не сказал. Матрос по имени Куджаи рассказал Измаилу, что он должен делать.
Перед грозой Измаил расспрашивал кое-кого из команды о вельботах, поэтому теоретически он имел представление о том, как управлять лодкой в воздухе.
Как только все четверо пристегнулись, лодку с помощью длинных шестов вытолкнули из гнезда в борту корабля. Ее стало уносить вбок, и скоро она осталась позади китобойца.